Час расплаты

– Конечно, старший инспектор, – ответил Гамаш, выходя вместе с ней из комнаты в сопровождении Бовуара.

В коридоре их поведение стало менее формальным.

Пока они шли, Изабель испытывала странное ощущение, что они никуда не продвигаются. Поворачивая за угол, они каждый раз оказывались точно в таком же коридоре, как тот, по которому только что прошли.

Старая академия, где училась Изабель, представляла собой лабиринт узких коридоров с портретами, вымпелами, спортивными трофеями нескольких поколений кадетов, с лестницами темного дерева, с потертыми коврами, приглушавшими крики, смех и болтовню. Среди кадетов ходили слухи, что прежде здесь размещалась психиатрическая больница. И в это легко можно было поверить. Старое здание вполне подходило для приюта сумасшедших либо для доведения здоровых людей до безумия.

У Изабель ушло почти три года на то, чтобы с уверенностью находить путь в женский туалет, и она сильно подозревала, что администрация время от времени переносит женскую душевую в новое место – в знак протеста против существования женской душевой в принципе.

Но новая академия была по-своему не менее путаной из-за полного отсутствия каких-либо ориентиров и указательных знаков.

– У профессора Ледюка была семья? – спросила она у Гамаша.

– Не знаю, но посмотрю в его персональном деле. Если есть семья, кто с ней свяжется: ты или я?

Они подошли к квартире коммандера, чья дверь ничем не отличалась от примерно двадцати дверей, мимо которых они прошли. Старшему инспектору Лакост показалось любопытным, что квартира Гамаша расположена на максимально возможном удалении от квартиры Ледюка.

Интересно, чье это было решение?

– А что предпочтительнее для вас? – спросила Изабель.

– Если ты не возражаешь, это сделаю я, – сказал Гамаш. – Он был моим подчиненным, и я несу за него ответственность.

Она кивнула и снова спросила, переводя взгляд с одного на другого:

– Есть какие-то предположения, кто мог его убить?

– Non, – ответили оба, но, когда Гамаш потянулся к дверной ручке, Изабель остановила его.

– И все же что-то есть, – сказала она, вглядываясь в его глаза.

Как хорошо знала она это лицо, эти характерные черты. Умение ее бывшего шефа скрывать мысли и чувства за стеной спокойствия. Даже сейчас. Ее настораживало не то, что написано у него на лице, а, скорее, его предыдущие действия.

– Почему вы оставались в комнате? – спросила Изабель. – Почему не ушли, не заперли дверь, после того как доктор подтвердил смерть?

Тот же вопрос задавал себе и Жан Ги, хотел задать его Гамашу, когда они останутся вдвоем. Но Изабель его опередила. Он ощутил гордость за нее и одновременно раздражение.

Он помогал учить ее. А теперь спрашивал себя, не слишком ли хорошо он ее научил.

– Я не хотел, чтобы он лежал там один. Серж Ледюк, возможно, был плохим человеком и уж точно не был мне другом. Однако он заслуживает того же отношения, что и другие.

Лакост не сводила глаз с его лица. Нельзя не признать, что это вполне в характере Гамаша. И все же…

– И вы почувствовали, что он предпочел бы, чтобы вы смотрели на него в таком состоянии, а не просто заперли комнату и оставили его в покое?

Она понимала, что заходит слишком далеко. Но, будь Гамаш другим человеком, она задавала бы те же самые вопросы. И не позволила бы ему уйти от ответа.

– Да, чувствовал, – коротко ответил он. – И кстати, я не смотрел на тело.

– Тогда что же вы делали? – спросила Лакост.

Гамаш чуть наклонил голову набок, глядя на нее.

– Я запоминал комнату во всех подробностях. – Он улыбнулся. – Тренировка и опыт.

Улыбка исчезла, взгляд стал строгим.

– Ты глава отдела по расследованию убийств, и я это уважаю. Но я коммандер академии и отвечаю за всё и всех под ее крышей. Человек не просто умер, его убили. И да, я решил применить свой опыт. Ты возражаешь?

– Вы знаете, сэр, что возражаю. Ни вам, ни кому-либо другому я бы не позволила это сделать. А вы, как никто другой, понимаете, насколько важно сохранить место убийства в неприкосновенности до приезда криминалистов.

– Знаю. Поэтому я ни к чему не прикасался. Смотрел и дышал.

Его голос звучал резковато. Не то чтобы укоряя ее, но давая отпор.

– Мне жаль, если то, что я сделал, расстроило вас, старший инспектор. Я хотел одного – помочь. – Его голос смягчился. – Ты и в самом деле думаешь, что я убил Сержа Ледюка?

Изабель Лакост вздохнула с явным облегчением:

– Нет, не думаю.

– Хорошо, – сказал Гамаш, улыбаясь. – Потому что я определенно не хотел бы, чтобы ты села мне на хвост.


– Надеюсь, вы знаете, что я уважаю вашу работу здесь, коммандер. Но расследование веду я.

– Я знаю, Изабель. Я не пытаюсь перехватить у тебя инициативу. Однако мне необходимо участвовать в расследовании. Должен сказать тебе, что я собираюсь позвонить мэру Сен-Альфонса и сообщить о случившемся. А также известить местного начальника полиции.

– Вполне резонно, – сказала она.

Бовуар смотрел и слушал, вникал в сказанное и в несказанное. Главным образом он наблюдал за Гамашем.

Арман Гамаш не отмахнулся от вопроса, но и не ответил на него толком. А это был тот самый вопрос, который мучил Бовуара.

Почему Гамаш остался в комнате, где лежало тело? Лакост права. Опытный следователь в данном случае должен был уйти из комнаты, запереть дверь в квартиру и ждать криминалистов.

Но Гамаш поступил иначе.

– Сейчас мне нужно поговорить с кадетом, который нашел тело, – сказала Лакост.

– D’accord, – кивнул коммандер Гамаш и открыл дверь в свою квартиру.



Натаниэль сидел на краю дивана, нервно отвечая на вопросы. С каждым новым вопросом он волновался все больше и больше, независимо от того, насколько благожелательно и мягко обращались с ним следователи. Правда, нужно признать, что допрос начался не лучшим образом.

– Ваше имя?

– Натаниэль Смайт.

Он произнес это на французский манер, хотя имя определенно было английским, как и сам он.

– Натаниэль Смайт? – переспросила Лакост с английским акцентом.

Натаниэль покраснел. При рыжих волосах и бледной коже он краснел мгновенно и очень заметно.

Этот молодой человек отчаянно желал вписаться в среду, казаться квебекцем. Однако имя и цвет волос тут же выдавали его. И пусть он не лгал напропалую с самого начала, но все-таки хотел ввести в заблуждение. Хотел представить себя таким человеком, каким не был.

Деталь незначительная, но красноречивая. А старший инспектор Лакост знала, что убийства вырастают из маленьких, почти невидимых вещей. Они редко становятся следствием какого-то одного весомого события и гораздо чаще происходят в результате накопления мелких обид, оскорблений, вранья. Царапин. Пока последняя рана не оказывается роковой.

Лакост посмотрела на молодого кадета Смайта, который только что пытался сделать вид, что он не англо. А теперь она воспринимала новые волны, исходящие от него.

«Он гей», – с беспокойством подумала она.

Гей – нормально. Англо – нормально. Англо и гей – нормально. Англо, гей и в академии – тут уже возникали вопросы. Неудивительно, что молодой человек инстинктивно пытался что-то скрыть.

Она посмотрела на Гамаша, который, все еще в халате и пижаме, удобно устроился в эймсовском кресле. Обратил ли он внимание на эти обстоятельства? Наверняка обратил.

– Кадет Смайт учится в моем классе, – сказал коммандер. – Иногда он приходит на приемы сюда, в эту квартиру.

– Oui.

– Расскажите нам, что случилось, – попросила Лакост обыденным тоном.

– Я нес профессору Ледюку его утренний кофе с тостами. Постучал, а когда он не ответил, подергал за ручку. Дверь оказалась не заперта, и я ее открыл.

Такое начало породило сразу несколько вопросов, но Лакост отложила их на потом.

– Я, конечно, сразу его увидел.

Он снова покраснел от усилия совместить все это. Сдержать эмоции и тошноту.

– Что вы сделали после этого? – спросила Лакост.

– Я отскочил назад и стал звать на помощь. – Он посмотрел на коммандера. – И уронил поднос.

– Естественно, – сказал коммандер. – Я бы сделал то же самое.

– Вы входили в комнату? – спросила старший инспектор Лакост.

– Нет.

– Ни чуть-чуть? Ни на пару шагов? – не отставала она, давая понять, что если он и вошел, то ничего страшного.

Но кадет отрицательно покачал головой. Меньше всего хотелось ему входить в ту комнату.

– Почему вы несли кофе профессору Ледюку? – спросил Бовуар.

– Мы делаем это каждое утро. Меняемся с Амелией Шоке. Через неделю.