Чаролом

«Что же, речь идёт явно не обо мне», – усмехнулась Леандра и прибавила шагу, однако успела уголком глаза заметить, как убогая божественная совокупность с трудом поднимается на ноги. Его дряблое тело андрогина было, как обычно, обнажённым. От одной из восьми рук осталась только культя. Мутная аура потрескивала. Это было чем-то новеньким и не сулило ничего хорошего. Голова Бару представляла собой цилиндр, на котором проступали лица доминирующих инкарнаций. Сейчас на Леандру глядела старушечья физиономия, но можно было заметить лица ребёнка, воина со шрамом, а также башку богомола.

– А среди них самая благословенная Создателем Хранительница Иксоса, особливо если помолится она, хоть коротенько, горемычнейшему божеству, божеству, прекрасно знающему город! – проскрежетал Бару голосом богомола.

Холокаи остановился перед бедолагой, и тот попятился, двумя руками заслонив своё вращающееся лицо, а две других молитвенно сложив перед грудью.

– Извини, Бару, – бросила Леандра, не сбавляя хода, – у нас срочное дело.

– Конечно-конечно, – ответило детское личико, что произвело жутковатый эффект. – Разумеется такой важной госпоже, начертательнице кругов, не до какого-то там жалкого Барувальмана. На её плечах – тяжкая ноша ответственности перед всей общиной… неразделённой общиной.

Леандра развернулась и в упор глянула на божественную совокупность, тут же рухнувшую на колени и умоляюще простёршую все руки.

– Бару, – тихо проговорила Леандра, – у меня нет времени. Что ты хотел сказать?

– Ничего, совершенно ничего, – низко склонился он. – Если бы я только мог помочь могущественной госпоже! Наверняка её вызвали сюда для расследования прискорбного насилия, свершившегося на улице Каури. И наверняка она захочет узнать о том, что скромнейшие обитатели сего города, как боги, так и человеки, живут в страхе.

– Бару, тебе известно, что случилось прошлой ночью?

– Добродушный Бару хотел бы помочь сиятельной начертательнице кругов, но он так ослаб. В городе слишком мало молящихся! Ах, если бы у Бару было побольше молитв, чтобы он мог позаботиться о голодных детках и немощных стариках.

«Вернее, о курильщиках опиума и мелкой шпане», – подумала Леандра. У обездоленных детей и стариков был другой официальный покровитель.

– Скажешь мне что-то полезное, и я поручу одному из своих слуг помолиться тебе сегодня вечером, – пообещала она.

Леандра могла бы и сама помолиться, но это грозило новым приступом.

– О, госпожа хранительница, начертательница кругов, Барувальман очень хотел бы сказать. Но он так ослаб, так ослаб… – божок склонил голову, на сей раз старушечью, уткнувшись носом в ступеньку.

– Поднимайся, – поморщилась Леандра. – Почему ты называешь меня «начертательницей кругов»? И на что именно ты намекаешь? Люди опять болтают о культе Неразделённой общины?

– Так ослаб, так ослаб, – продолжал бормотать Бару, стукаясь лбом о камень.

– Ладно, – Леандра вздохнула. – Каким твоим ипостасям молиться-то?

Бару тут же вскочил на ноги и затараторил:

– За улучшение жизни сирых, убогих и чесоточных, обитающих в нижних доках на второй террасе.

Леандра опять вздохнула. Бару должен был найти такую молитву, чтобы быть уверенным, что ковчег не отдаст её тому божеству, чьи ипостаси больше подходили для исполнения чаяний.

Леандра решила, что в конце концов нет ничего плохого, если какой-нибудь бедолага получит небольшую помощь от Бару. Поднесла сложенные ладони ко лбу на манер людей Лотоса и произнесла молитву, почувствовав, что часть силы в её мускулах превратилась в божественный текст одного из городских ковчегов. Молитва будет находиться в ковчеге до тех пор, пока бог не удовлетворит чьих-нибудь чаяний.

Открыв глаза, Леандра обнаружила, что Барувальман бочком-бочком пятится от неё. Без сомнения, торопится к знакомому нищему из восточных доков, которому почешет спину и отработает молитву.

– Кай, напомни, пожалуйста, нашему божественному приятелю о его обещании.

Не успела она договорить, как Холокаи преградил Бару путь. Жалкая божественная совокупность посмотрела на Леандру детским ликом, на котором была написана жестокая жажда наркомана.

– Люди говорят, что в заливе Стоячих островов завёлся лорнский неодемон. Этого достаточно, сиятельная госпожа?

– Об этом нам уже известно.

– Некоторые утверждают, что слабых божеств нашего города убивает неодемон, а другие – что это культ Неразделённой Общины раздирает божественные совокупности на куски и кормит ими собственного неодемона. Но все согласны, о, да, все! – что скромным душам вроде меня следует остерегаться. Иначе нас могут обидеть.

Леандра задумалась. За последние десять лет слухи о культе Неразделённой Общины, стремящейся приблизить Разобщение и служить демонам, когда те пересекут океан, возникали не раз и не два. Прежде Леандра не обращала внимания на этот бред. Однако прошлой ночью контрабандист из Триллинона тоже расспрашивал её об этом культе.

– Ещё какие-нибудь слухи? – поинтересовалась она.

– О, нет! Нет-нет! – Бару замотал богомольей башкой. – То есть, да. Болтают, что на Империю наступает Тихое Увядание. Неурожаи, то да сё. Богатые купцы уже потирают руки в предвкушении огромных барышей, они…

– Слышала, – оборвала его Леандра. – Скажи, почему ты называешь меня «начертательницей кругов»?

– Все так называют могущественную госпожу, – недоумённо взглянул Бару. – И её саму, и её отца.

– Никто нас так не называет. С чего ты взял? Небось сам только что выдумал?

– О, да, сиятельная госпожа! То есть, нет. Я бы никогда не посмел ничего выдумывать. Дозволено смиренному Барувальману теперь удалиться? Я всё скажу так, как захочется госпоже, только отпустите бедного Бару!

Леандра ещё на секунду задержала на нём пристальный взгляд, потом кивнула Холокаи. Тот шагнул в сторону, и Барувальман шмыгнул в узкий проулок между двумя белёными стенами.

– Треклятое отребье, – проворчала Леандра и двинулась дальше.

– Слушай, Леа, а тебе не повредит эта молитва? – спросил Холокаи, догоняя её. – Ты как-то говорила, что молитвы тебе опасны.

– Вряд ли, – ответила она, прижимая руку к животу. – Хотя если верить богозаклинанию на моей голове, через час боль в животе усилится. Кстати, я вспоминаю теперь, что час назад почувствовала, как мои будущие «я» чем-то смущены и огорчены.


– Лично меня Барувальман всегда смущает и огорчает, – сказал Дрюн с улыбкой, словно его это забавляло.

Они возобновили подъём. Леандра поправила платок, солнце стояло уже высоко. Она оглянулась на залив, высматривая корабль матери. Взгляд случайно зацепился за грязную аллею квартала Наукаа. Между домами натянуты были верёвки, на которых трепыхалась постирушка, под нависающим скатом крыши притулились оборванные фигуры двух спящих нищих. Однако её внимание привлекли не они, а то, что для Леандры являлось символом Шандралу.

Футах в пяти от неё, у входа в аллею, валялась кожура манго. Внезапно мировосприятие Леандры расширилось. Изогнутая манговая кожура была почти геометрически правильной идеализацией искривлённого пространства. На её внутренней поверхности сохранилась лишь толика яркой, жёлто-оранжевой мякоти. Обратная, тёмно-зелёная сторона, испещрённая чёрными точками, становилась к краю густо-красной. Сама по себе кожура не значила ничего. Но не заметить эту было невозможно: она лежала в лужице жидких фекалий.

Пустяковая деталь, грязный мазок на бескрайнем полотне чудесного дня в прекрасном городе. Другие и внимания бы не обратили, но Леандра не могла отвести глаз.

Подстёгнутые богозаклинанием на её голове божественные аспекты разума Леандры вышли на первый план. Тело, ослабленное недавней молитвой, охватил приступ. Текстуальный мозг заработал так быстро, что восприятие Леандры продолжало неуклонно расширяться.

Леандра ощутила каждую ниточку ткани своей мантии, своего платка, кожу сандалий. Затем Холокаи, Дрюна и их богозаклинания.

Божественное мировосприятие протянулось всё дальше и дальше. Оно вобрало в себя окружающие дома, грязь в переулках, манговую кожуру и дерьмо. Оно поглощало город до тех пор, пока Леандра не начала терять самоё себя.

Теперь она ощущала не только белёные стены города, но и горячее солнце над ними. Она не только видела отдалённый храм-гору, но стала прохладным камнем его коридоров. Она была причалом, деревянными досками, стонущими под грузами и ногами. Она была прилавками на Висячем рынке, заваленными мешками с тёмными зёрнами кофе, блюдами с корнями земляного тарро, стопками сигар и горками соли; пирамидами плодов хлебного дерева, личи и ямбозы; рулонами шёлка, коваными бронзовыми амулетами, нефритовыми ожерельями и дешёвыми безделушками.

В Храме Воды она сделалась оранжевыми бархатцами на ожерельях юных невест. В Нижнем Баньяновом квартале – лозами бугенвиллии, оплетшими стену кухни. Она была дымом очага, деревянным кольцом мужчины, ударившего жену, одинокой медной рупией на дне чашки нищего. Она была вонючей лачугой в квартале Наукаа, опустевшей после эпидемии холеры, и приземистой плюмерией, роняющей свои белые лепестки на старую чёрную собаку.

– Леа!

Холокаи схватил её за правую руку. Леандра медленно оседала на землю. В глазах потемнело… взять его за руку… удержаться… Над ней склонился Дрюн, его смуглое лицо казалось маской тревоги.

– Ты не дышишь! – закричал Холокаи ей прямо в ухо, принимаясь её трясти. – Неужели я не могу даже на секунду от тебя отвернуться? Давай, не дури, начинай дышать. Дыши, тебе говорю!

Он отвесил ей пощёчину. Всё сдвинулось. Щека горела. Наконец, восприятие Леандры уплотнилось.

– Ты начала дышать, Леа! – кричал Холокаи. – Молодчина, а теперь без фокусов.

Его слова казались абсурдными до тех пор, пока… пока… Он размахнулся, словно намереваясь вновь ударить Леандру, и тут воздух с шумом вырвался из её лёгких.

– Не надо! – пискнула она, судорожно хватая ртом воздух. – Я… дышу…

Её переполняли эмоции. Ужас, головокружение, отрешённость от мира, как будто она была пьяной. Тяжело дыша, Леандра вцепилась в руку Холокаи. Они вдвоём ждали. Наконец, дыхание успокоилось.

– Это опять случилось, да? – спросил он. – Ты опять стала городом?

– Да.

– А знаешь, что я скажу? Ты как-то говорила, что твои приступы заставляют людей, оказавшихся рядом, лучше понимать магические языки, помнишь? Я тут посмотрел на четырёхрукого, – он кивнул в сторону Дрюна, – и смог понять его текст. Я у тебя большой умник, верно?

Леандра только кивнула. Из её глаз потекли слёзы. Она поднялась и утёрлась. Подумала о прекрасных и омерзительных вещах, которыми только что была. О дерьме, о деревянном кольце на пальце мужчины, бьющего жену. Слёзы жгли глаза.

– Создатель, прокляни их всех! Я так ненавижу этот отвратительный город! – крикнула она, хотя на самом деле её сердце болело за город, за её город.

Леандра тёрла глаза, пока слёзы не высохли. Оставалось надеяться, что этот случай не вызовет новую вспышку болезни, и ей не придётся принимать гормон стресса.

Холокаи и Дрюн терпеливо ждали, пока Леандра не придёт в себя.

– Это всё молитва Барувальману, – сказала она. – Ну, и заклинание вокруг моей головы. Вот что меня подкосило.

– Значит, больше никаких молитв, – заключил Холокаи.

Дрюн бережно коснулся её плеча нижней правой рукой.

– Ну, что? Идём? – спросила Леандра.

– Мы-то идём, – ответил Дрюн. – Но незачем нестись в твоё поместье, сломя голову. Это может тебя убить.

– Верно, – согласилась она и несколько раз глубоко вздохнула. – Верно, – и она направилась вверх по Жакарандовой Лестнице. – Всё, я в порядке, идём.

– Леа, с тобой действительно всё в порядке? – шепнул Холокаи так тихо, что даже Дрюн не услышал. – Если ты выкинешь такое вновь, а меня не окажется рядом, тебе конец.

– Да в порядке я, в порядке, – ответила она, осторожно ощупывая ноющий живот. – Существуют куда более отвратительные способы умереть. Так что пошли, отыщем один такой.





Глава 11




Корабль-призрак накренился. Матрос быстро грёб, перевозя Никодимуса с первой баржи к тлеющему кораблю. Вокруг них простиралась голубая вода.