Бумажные крылья

Бросила на меня взгляд полный раздражения и вернулась к разговору.

– Девушка! – я постучала в стекло, – вы меня слышите?

– У меня перерыв! – рыкнула и продолжила разговаривать.

Я посмотрела на часы работы и снова назойливо постучала.

– Ваш перерыв начнется в час дня, но я могу уточнить у главврача.

Пожала плечами.

– Уточняйте – он в отпуске.

Вот дрянь. Я полезла в сумочку и достала деньги, свернула купюру пополам и просунула под стекло.

– Помогите мне, пожалуйста.

Брови девушки взлетели вверх, она тут же выключила сотовый и спрятала деньги под журнал.

– Я вас слушаю. Простите, был важный разговор. Как зовут пациента?

Черт. Я знала только имя, у меня не было даже даты его поступления в больницу и возраста.

– Вы понимаете, это... это один парень, я не знаю фамилию. Знаю только имя Вадим. Он попал в аварию. На вид года двадцать два или двадцать три.

– Ааа, я знаю, о ком вы говорите. У нас об этом случае все отделение говорит. Очень тяжелый случай, очень. Такой молоденький мальчик, и вот так. Жалко очень. А вы родственница, да?

– Нет... то есть да, очень дальняя.

Теперь меня смерили взглядом полным любопытства. Но, видимо, на этом этапе оно и испарилось.

– В травматологии он, в хирургическом отделении. На втором этаже. Двадцать шестая палата. Обход сегодня позже будет, его врач задерживается. Посещения, – она посмотрела на свой сотовый, – а посещения уже окончены. Завтра приходите.

Да сейчас – завтра. Мне Тасю сейчас нужно забрать. Еще один день я ждать не буду. Я еще ни о чем не думала. Так устроены люди, они либо фантазируют и сводят себя с ума сами, либо находятся в полной прострации, так было и со мной. Я вообще не понимала, ни что происходит, ни что я здесь делаю. Пока поднималась по ступенькам, почему-то думала о том, что точно такие же ступени были в том роддоме, где я рожала Тасю. А еще почему-то вспомнилось, как Вадим взбирался на здание словно дикая кошка. Такие долго в постели не валяются. Зарастет и пойдет дальше скакать.

Палату я нашла сразу, толкнула дверь, и тут же мне в объятия бросилась Тася. Я стиснула ее так сильно, что, кажется, заломило руки. Моя девочка... все в порядке с ней. Ничего, и правда, не случилось.

– Мамочка... мама, прости меня, пожалуйста, я такая дура, такая идиотка.

Отстранила ее от себя – исхудала, бледная, под глазами синяки. Словно сутками не спала. И это не страшно. Отоспится дома.

– Я устала, я с ног валюсь. А он... некому, понимаешь? Сидеть с ним некому. Все куда-то испарились. Друзья его, всеее.

Я видела, что у нее истерика, и просто пыталась привлечь к себе, успокоить.

– Вот и отдохни. Поехали домой, поешь, поспишь и потом к нему приедешь.

– Нет, мама, нет. За ним ухаживать надо! Нельзя одного оставлять.

– Глупости. Пусть это кто-то другой делает. У него семья есть, и вообще, почему ты должна здесь сидеть?

А сама глажу ее по волосам и с ума схожу от счастья, что с ней все хорошо. Что цела и невредима, что не с Тасей моей все это случилось... Я, правда, не знала, что именно, но не она здесь в больнице в отделении для неходячих.

– Нет у него никого. Никакой семьи. У него только я есть, и все, понимаешь? А Гуня погиб.

– И что?... Теперь ты сиделкой должна быть? Хорошо он устроился!

– Как ты можешь так говорить, мама?

– Как так, Тасенька? Я просто не понимаю, зачем ты здесь? Ты не жена ему, тебе учиться надо, экзамены сдавать, поступать.

– Мама! – Тася меня за руку схватила и в коридор вытянула, в плечи мои вцепилась.

– Ты с ума сошла! Зачем ты так?! Он не ест ничего, не пьет. Ему плохо, мамааа, как ты можешь быть такой черствой, такой... деревянной?! Если б я могла, я б ему ноги свои отдала.

– Не говори ерунду! – сказала я, а сама смотрю на дочь и плакать хочется, как же я соскучилась по ней. Что это вообще за кошмар такой, их него выбираться надо и забыть обо всем, как о сне дурном.

– Мне помощь нужна... я все сделаю, как ты хочешь, я и экзамены сдам, и учиться пойду, работать, только помоги мне. Я спать хочу... мне б меняться с кем-то и... я б успевала с репетитором. Мааам, пожалуйста. Ты ведь можешь, у тебя фриланс и...

Моя хорошая девочка. Такая добрая, такая заботливая. Чем только заслужил такую гаденыш этот бесноватый.

– У меня своя работа, которая кормит нас обеих, у меня проекты, у меня планы на будущее. Я не могу. Не проси меня об этом. Я ненавижу больницы, ненавижу этот запах и...

В этот момент открылась дверь одной из палат, и в коридор вышла светловолосая полная женщина лет пятидесяти в очках с высокой гулькой на макушке.


– О, наконец-то родственники появились. Идемте со мной. Я лечащий врач Войтова, Афанасьева Евгения Семеновна. Мне нужно с вами поговорить.

Я даже не успела возразить, как она вышла из палаты, и мне пришлось идти следом за ней. Мне хотелось, чтобы это все быстрее закончилось, пусть кто-то другой ухаживает за ним до выписки. Я скажу об этом этой Афанасьевой, заберу Тасю, и мы уедем. Надо будет, я ее увезу лично к отцу, и пусть там все сама заочно сдает. Мы прошли в конец коридора, и Евгения Семеновна открыла ключом кабинет.

– Черт знает что, я просила позакрывать окна, устроили мне церковный воздух. Здесь сквозняки страшные. Напротив тоже всегда окно открыто, вечно мне в шею дует. Вы садитесь, не стойте. Разговор долгий, притом решения принимать серьезные надо.

Я села, поставила сумочку на колени. Вот сейчас она сама тоже усядется, и я с ней попрощаюсь. Никаких решений я принимать не собираюсь. Врач еще долго копалась в шкафчике, доставала папку, потом искала, оказывается, очки. Обнаружила у себя на носу, тихо выругалась и наконец-то села напротив меня. Едва я набрала в легкие воздух, чтобы выпалить, что мы с Тасей уходим, она заговорила сама.

– Смотрите, положение у него крайне тяжелое. Я пока с ним обо всем не говорила, парень не так давно вообще начал разговаривать, перенес вертебропластику почти сразу после поступления. Травмы очень тяжелые. Начнем с самого начала. Компрессионный перелом позвоночника поясничного отдела, позвонка L1-2. На данный момент у него средневыраженная параплегия – говоря простым языком, почти полное отсутствие чувствительности в нижних конечностях. В последние дни начали восстанавливаться функции тазовых органов, но все еще нужен серьезный уход и ограниченная подвижность. Наша больница не располагает новомодным оснащением, и наши возможности весьма скудные. Пока что сказать с уверенностью, насколько задет спиной мозг, я не могу. Это однозначно не полный разрыв, но.... ему бы в другую клинику и желательно в большом городе.

Я смотрела на нее и ничего понять не могла. Что все это значит. Зачем она мне все это говорит, и почему я внутри ощущаю какую-то сосущую неприятную боль

– Инвалид парень. С постели может не встать. Если б только перелом позвоночника, я, может быть, еще и дала неплохие прогнозы в силу молодости, но есть еще множественный перелом берцовой кости. В труху ее раскрошило. В нашей больнице могут сделать только ампутацию. Спасти ногу при таких серьезных повреждениях практически нереально в наших условиях.

Меня затошнило. Я вскочила со стула и отошла к окну, оперлась на подоконник. Почему я? Почему мне это все говорится? Я ведь и не знаю его почти... он дочь у меня забрал, он...О, господи!

– Я понимаю, принять такое известие тяжело. Это ответственность и... нужно что-то решать с ногой. Я пока не говорила с самим пациентом, надеюсь, что это сделаете вы. На контакт он не идет. У него явно тяжелейшая посттравматическая депрессия. Не помешал бы визит психиатра, хотя сами понимаете, в нашей больнице при нашем бюджете... Но при хорошем уходе может быть и улучшение. Девушка сказала, что он сирота и у него никого нет. А вот повезло, вы появились. Без ухода я не знаю, что будет... не встанет он, а вообще, они потом на алкоголь или наркоту садятся, и все. И нет человека.

Мне казалось, она говорит не о Вадиме, а о ком-то другом. У меня в голове не укладывалось, что этот парень не сможет ходить или вообще останется без ноги.

– Вы, как его родственница...

Я резко обернулась.

– Я не его родственница. Я просто знакомая. Никакого отношения я к этому парню не имею. И никаких решений принимать не буду.

– Аааа, понятно. Конечно.

И смотрела на меня с презрением каким-то уничижительно. Словно я вдруг отказалась от родства, узнав о серьезности травм.

Обратно по коридору я шла быстро, словно меня кто-то гнал сзади плетью. Решительно толкнула дверь палаты.

– Тася! Ты здесь? Поехали!

Дернула шторку и застыла, не в силах пошевелиться. Наверное, так было легче кричать и принимать какие-то решения, пока не видишь, пока упиваешься какой-то собственной ненавистью, злобой, обидами. Возможно, мне надо было сюда не заходить, но я зашла. Зашла и встретилась с ним взглядом. Только глаза в глаза. Еще не успела заметить, как лежит неподвижно под одеялом, как неестественно вытянуто тело. Не увидела – один он в палате или нет. Только взгляд. Темно-синий, штормовой, ураганный.

Ничего не изменилось, он по-прежнему полосовал нервы похлеще опасной бритвы. И сердце болезненно сжалось, скрутилось в камень, больно отстукивая о ребра. Нет, он не вызывал жалости, не вызывал даже сочувствия. Он смотрел на меня со злобой. С самой откровенной и бессильной злобой, какую только можно испытывать к человеку. Словно это я была во всем виновата, словно он хотел бы меня сейчас убить.

– Что смотрите? Нет ее. Выгнал. И вы давайте уматывайте! Слышите? Валите отсюда!

И именно в эту секунду я поняла, что никуда не уйду.





***


Я вышла на крыльцо и нахмурилась – Таська сигарету выкинула. Хотела накричать, и как-то не вышло само по себе, кажется, мы обе за эти дни совершенно изменились. Я подошла к дочери, и мы стали друг напротив друга молча. У нее слезы в глазах блестят, а у меня ни слез, ни слов. Мне нечего ей сказать, да и бесполезно. Смысла уже нет кричать и ругать. Волосы ее с лица убрала и кофту застегнула на змейку. Поправила ворот. Скорее, автоматически. На улице неожиданно похолодало, и мне вдруг подумалось, что она стоит без куртки. Сняла жилет и накинула ей на плечи.

– Домой иди, помойся, поешь и поспи. Потом поговорим обо всем.

– А ты?

– А я здесь пока. Надо лекарства купить, у них не все есть.

Она на шею мне бросилась, поняла, что я остаюсь, а вот обнимать мне ее совсем не хотелось, и я мягко отстранилась.

– Ты не радуйся, Тася. Делать, и правда, будешь то, что я скажу.

Она быстро закивала головой, и такой ребенок в этот момент совсем моя девочка, как и раньше. Только память уже не сотрешь. Я, оказывается, не простила. Точнее, даже не знаю, как объяснить, я готова была расхлебывать все, что она сделала, только того чувства к ней всепоглощающего, как к маленькому ребенку, уже вдруг в сердце не осталось. И еще... я не была уверена, что согласилась именно потому, что она попросила.

– Мам, прости меня.

– Иди домой, Тася. Вечером привезешь мне ноутбук, и я скажу, что еще. А сама перезвонишь Антонине Осиповне и возобновишь занятия по истории и по языку.

Кивает снова.

– Ключи есть?

Опустила глаза.

– Я их выкинула, прости меня...