Брак с Медузой

Без лишних жестов, намеков и пояснений он подошел к задней части комнаты слева, оставляя за Вилером решение, пойти следом или нет. Вилер пошел.

В углу Карл развернулся и выпалил:

– Если вы потом кому-нибудь проговоритесь, я буду все отрицать. А если вернетесь обратно, то не найдете ничего в подтверждение ваших слов.

Он снял с пояса десятисантиметровое лезвие, сделанное из автомобильной нержавеющей стали, и просунул между булыжниками в стене. Часть кирпичной кладки тяжело, но абсолютно беззвучно стала отъезжать наверх, вскрыв узенький коридорчик. При льющемся оттуда тусклом свете становилось понятно, что кирпич настоящий, и пытаться пройти сквозь эту стену, не имея ключа и не зная точно, куда его вставлять, можно очень и очень долго.

Снова Карл пошел вперед, не оборачиваясь, снова оставил проблему «идти-не идти» Вилеру. А потом с удовольствием и чем-то похожим на восхищение отметил, что, когда тяжеленная стена со свистом рухнула вниз и жестко встала на место, Вилер, может, и бросил взгляд через плечо, но не притормозил.

– Как вы заметили, мы рядом с печью, – тоном экскурсовода произнес Карл. – Теперь уже позади.

Он сделал шаг в сторону и пропустил Вилера в маленькую комнату. Ее размеров едва хватало для ленты транспортера, которая выдавалась из задней части печи, по бокам было немного места. У противоположной стены притулился маленький столик с черным чемоданчиком. От стоявшего на ленте гроба с обугленными углами, влажной крышкой и стенками шел еле заметный пар.

– Извините, что пришлось захлопнуть проход, – будничным голосом произнес Карл. – Конечно, вряд ли кто-то сюда спустится, но не хотелось бы объяснять, что происходит, кому-то кроме вас.

Вилер не отводил глаз от гроба. Казалось, он абсолютно владел собой. Но Карл понимал, какой ценой давалось это напускное спокойствие.

– А вот мне неплохо бы объяснить, – сказал Вилер и расхохотался. Впервые Карл наблюдал, как у него сдали нервы.

– Объясню. Прямо сейчас.

Он расстегнул чемоданчик и разложил его на столике. Заблестели хромированные и стальные инструменты, в маленьких кармашках оказались крохотные пузырьки. Для начала Карл вытащил отвертку.

– При кремации шурупы не нужны, – бодро заметил он и просунул конец отвертки под угол крышки. Стукнул кулаком по рукоятке, и крышка с треском отошла.

– К стене не прислоните?

Кливленд Вилер молча подчинился, получив шанс отвлечься, отвернуться. Хоть какая-то передышка, хоть секунда подумать. Карлу же выдался шанс бросить беглый взгляд на его невозмутимое лицо и внутренне отметить: Он ни при чем. И вправду ни при чем.

Вилер заботливо поставил крышку, и они замерли с двух сторон от гроба.

– Он… Стал намного старше, – наконец выдавил Вилер.

– Вы что, не виделись?

– Только изредка. За последние месяцы я провел с ним в похожей комнате больше времени, чем за последние восемь-девять лет. Но каждый раз всего пару минут.

Карл понимающе кивнул.

– Сам знаю. То постоянно трезвонит телефон, не важно, полдень или полночь. Потом сутки, двое, трое – затишье; никого не вызывают, никого не впускают…

– Не хотите рассказать про эту «липовую» топку?

– Про какую топку? А, про печь? Почему липовая? Самая что ни на есть настоящая. И когда мы закончим, прекрасно справится со своей работой.

– Тогда к чему весь этот спектакль?

– Для патологоанатома. Бумаги, что он подписал, прямо сейчас как бы не существуют. Но когда мы сунем гроб обратно в печь и включим ее, вступят в законную силу.

– Тогда что происходит?

– Вам следует кое-что знать.

Наклонившись к гробу, Карл расправил скрещенные руки. Они выпрямлялись неохотно, пришлось силой придавить их к бокам. Потом он расстегнул пиджак, откинул полы, расстегнул рубашку, молнию на штанах. А когда закончил, то поднял глаза и увидел, что Вилер неотрывно следит, но не за телом старика, а за ним.

– У меня такое ощущение, что я вас впервые вижу.

«Но теперь-то видите, – про себя подумал Карл Триллинг и добавил: – Вот, спасибо тебе, Джо. Ты был чертовски прав».

Джо знал ответ на этот каверзный вопрос: как себя вести. И дал дельный совет, говорить на равных. «Будь как он». Как он. Человек без иллюзий (они ведь не работают) и безо всякой надежды (кому вообще она нужна?), зато с привычкой побеждать. Который произнесет «хороший денек», и все вокруг тут же примут стойку смирно со словами «так точно, сэр».

– Мы редко встречались, – коротко ответил Карл.

Он скинул пиджак, свернул его и положил на стол рядом с чемоданчиком. Затем надел хирургические перчатки и снял со скальпеля стерильный колпачок.

– Когда люди впервые присутствуют на вскрытии, бывает, кричат, в обморок падают.

– Не мой вариант, – косо усмехнулся Вилер.

Но от внимания Карла Триллинга не ускользнуло то, что он увидел тело старика только сейчас. А когда увидел, то кричать не стал и в обморок не свалился; лишь удивленно что-то промычал.

– Думал, что вы удивитесь, – небрежно заметил Карл. – И, если вам интересно, он был мужского пола. Вид, похоже, яйцекладущий. Тоже млекопитающие, но, видимо, откладывают яйца. Не отказался бы взглянуть на женскую особь. Вот это, кстати, не вагина, а клоака.

– До этого момента, – зачарованно промолвил Вилер, – я считал вашу ремарку про человечность не более чем фигурой речи.


– Не считали, – бросил Карл.

Оставив слова висеть в воздухе, как случается, если у говорящего хватает ума оградить их с обеих сторон молчанием, он ловко разрезал тело от грудины до лонного сочленения. Такое зрелище новичку всегда выдержать непросто. Трудно себя убедить, что мертвецу уже все равно, он ничего не чувствует. Ощущая напряжение, Карл поднял голову, хотел увидеть, как Вилер ахнет или вздрогнет. Но тот лишь задержал дыхание.

– Вдаваться в детали можно часами, я бы даже сказал, неделями, – произнес Карл, искусно выполняя поперечный надрез рядом с мечевидным отростком грудины. – Но вот что я хотел бы вам показать.

Поддев внутренний угол получившегося креста, он потянул вверх и налево. Кожные покровы – внутри не розовые, а бледно-лиловые – отошли легко, под ними показался жир. Стали видны полосы мышц на ребрах.

– При пальпации грудины, – сказал Карл, демонстрируя правую сторону, – чувствуются обычные человеческие ребра. Но взгляните.

Пара умелых движений, и он отделил от кости мышечные волокна, сантиметров десять, обнажая ребра. Потом еще немного, и еще… становилось ясно, что ребра соединялись тоненьким подвижным слоем кости или хитина.

– Похоже на китовый ус, – заметил Карл. – Видите? – Оторвав кусочек, он согнул его.

– Бог мой.





III




– А теперь посмотрите сюда.

Карл взял из набора хирургические ножницы и разрезал грудину до ключицы, потом по нижней границе ребер. Просунув в разрез руки, он потянул вверх. Грудная клетка, глухо щелкнув, раскрылась, выставляя напоказ легкое. Не розовое и даже не желчно-бурое, как у курильщика, а желтого, янтарно-желтого цвета чистой серы.

– Метаболизм, – сказал Карл, выпрямляясь и разминая затекшее плечо, – конечно, поражает. То есть поражал. Дышал он кислородом, как и мы, но выделял его из окиси углерода, двуокиси и треокиси серы, а по большей части двуокиси углерода. Не то чтобы хотел, приходилось. Он мог чуть-чуть продержаться на чистом, в нашем понимании, воздухе, а потом сбегал, чтобы глотнуть родной атмосферы. По молодости мог вытерпеть несколько часов подряд, но с годами вынужден был проводить все больше времени в привычной для него среде. Все эти его длительные исчезновения, затворнический образ жизни – не такой уж и бзик, как думали люди.

– Но… кто он? Откуда… – кивнул Вилер в сторону трупа.

– Это я сказать не могу. За исключением кучи медицинских подробностей и биохимических показателей, вам известно столько же, сколько и мне. Как-то попал на нашу планету. Пришел, увидел и стал действовать. Взгляните.

Он обнажил другую часть грудной клетки, вскрыл грудинную кость. Легочная ткань не делилась на две отдельные части, это был вытянутый в длину целостный орган.

– Легкое одно, хотя из двух долей. То же самое с почками и семенниками.

– Верю вам на слово, – выдавил Вилер слегка осипшим голосом. – Черт возьми, да что это такое?

– Двуногое, лишенное перьев, как однажды описал гомо сапиенса Платон. Я сам не знаю, что это. Я только знаю, что оно здесь. И подумал, что вы об этом тоже знать должны. Только и всего.

– Похоже, вы такое уже видели.

– Конечно. У Эпштейна.

– У Эпштейна?

– Естественно. Старику требовался посредник, который мог бы, не вызывая подозрений, проводить время как в его среде, так и в чужой. Он решал по телефону многое, но не все. Эпштейн стал, если можно так выразиться, правой рукой; он задерживал дыхание немного подольше. Что его и сгубило.

– Почему вы молчали?

– Во-первых, мне дорога моя шкура. Мог бы сказать «репутация», но шкура – верное слово. Я подписал контракт как лечащий врач, потому что был нужен. Для отвода глаз. Но я его практически не лечил: так, немного, по телефону. В девяти случаях из десяти, как я понял сравнительно недавно, мне пускали пыль в глаза. Даже врача можно обвести вокруг пальца. Мне звонили, перечисляли симптомы, а я осторожно предполагал диагноз и назначал лечение. Потом сообщали, что пациент идет на поправку. Так и работали. Были даже анализы: кровь, моча, кал. Я все проверял в лаборатории и никогда не задумывался, что они брали образцы оттуда, откуда и тело, за которое расписался патологоанатом.

– Какое тело? О чем вы?

– Старик мог достать все, что хотел, – пожал плечами Карл. – Абсолютно все.

– Получается, патологоанатом обследовал не… – И Вилер взмахнул рукой в сторону гроба.

– Конечно нет. Для этого и нужна задняя дверь. Похожий фокус можно купить за пятьдесят центов – ловкость рук, только и всего. Тело, что лежит здесь, уже было внутри печи. А его абсолютная копия, двойник, который взялся бог знает откуда – клянусь, я вообще не в курсе, – встречал патологоанатома снаружи. Нажали на кнопку, загорелся огонь, и второй гроб заехал внутрь, вытолкнув первый. Который тут же окатило водой. А человеческое тело превратилось в пепел. Как и в случае с Эпштейном, поступили распоряжения, неофициальные, конечно, только для моих ушей: ждать, пока не останусь один, через час зайти в эту комнату, нажать вторую кнопку и отправить второй гроб обратно в печь. Без клинических исследований, без вопросов, без заявлений. Как и многие из его приказов – логично, но зачем – не ясно.

Внезапно Карл рассмеялся:

– А вам известно, почему старик никогда не пожимал руки? И Эпштейн, кстати, тоже.

– Я считал, что он до смерти боится микробов.

– Просто нормальная температура его тела составляла сорок два градуса.

При этих словах Вилер дотронулся одной рукой до другой, но ничего не сказал.

– Итак, босс, что будем делать дальше? – небрежно произнес Карл, когда понял, что основательно отгородил слова молчанием.