Брак с Медузой
Часть 39 из 76 Информация о книге
– Я бы хотел, чтобы и они знали. – Говори, – отвечала Джейни, – они узнают. Он сел возле нее. Джейни сказала: – Так ты его не убил… – Нет. Теперь с ним все будет в порядке, – отвечал Гип, поглядев ей в глаза. – Ему стало стыдно. Она, словно в шаль, закуталась в мысли. Это было ожидание, отличное от того, к которому он привык, ибо, ожидая, она изучала себя, а не его. – Вот и все, что я мог сделать. И теперь я ухожу. – Он глубоко вздохнул. – Много дел. Надо разыскать пенсионные чеки. Подыскать работу. – Гип… Только в такой маленькой комнатке, только в такой тишине он мог бы услышать ее голос. – Да, Джейни. – Не уходи. – Я не могу остаться. – Почему? Задумавшись ненадолго, все просчитав, он сказал: – Ты являешься частью вашего целого, и я не хочу быть частью от части. Джейни проговорила: – У Homo Gestalt есть руки и голова, органы и разум. Но истинным человеком человека делает то, что он выучил на собственном опыте… что заработал. То, чего нельзя получить в раннем детстве; если человеку суждено постичь это, то лишь после долгих трудов и испытаний. А после этого оно становится частью его самого до конца дней. – Не знаю, что ты хочешь сказать. Ты имеешь в виду, что я могу стать частью?.. Нет, Джейни, нет. – Однако от ее улыбки нельзя было укрыться. – Так какой же частью? – недоуменно спросил Гип. – Будешь докучливым надоедалой, напоминающим о правилах хорошего тона, – знатоком этики, способным преобразить ее в привычную мораль. – Тоненьким голоском напоминать вам о правилах хорошего тона. – Он фыркнул. – Приятная участь! Она притронулась к его руке. – Сомневаюсь. Он посмотрел на закрытую дверь в большой зимний сад. А потом сел рядом с ней. Сел ждать. В стеклянном помещении царила тишина. Долгое время ее нарушало лишь натруженное дыхание Джерри. Но вдруг прекратилось и оно, когда что-то случилось, что-то – проговорило! Проговорило еще раз. Добро пожаловать. Безмолвный голос. A за ним второй, тоже безмолвный, но все же другой: Это новенький. Здравствуй, малыш! И третий: Ну, здорово, здорово, наконец-то! А мы уже боялись, что ты так и не сумеешь родиться. Ты не мог не родиться. Новичков не было так давно… Джерри прижал ладонь ко рту. Глаза его округлились. Разум его наполнился приветственной музыкой. Он ощущал теплоту, радостный смех и мудрость. В них было и знакомство, ибо каждый голос принадлежал конкретной личности; понятное ощущение какого-то подобия статуса или ранга, и точное место, и ощущение физического положения. И все же, в терминах амплитуды, между голосами не было никакой разницы. Все они были здесь или, по крайней мере, находились на равном удалении. Это был счастливый и лишенный страха союз, разделенные с Джерри потоки юмора, удовольствия, взаимного общения и общего достижения. И все пронизывала одна фраза: добро пожаловать, добро пожаловать. Все они были молоды и свежи, пусть и не столь юны, как сам Джерри. И молодость эта ощущалась в силе и упругости мысли. Впрочем, воспоминания некоторых отдавали стариной в рамках истории человечества, однако всем им далеко было до вечности, они были юны и бессмертны. Был среди них и тот, кто напел однажды мелодию папаше Гайдну, и тот, кто представил Уильяма Морриса семейству Россетти. И словно собственными глазами Джерри увидел Ферми, склоняющегося над следом, оставленным на фотопластинке делящимся ядром, и девочку Ландовскую, слушающую клавикорды, придремавшего Форда, вдруг увидевшего свой конвейер: цепочку людей возле поточной линии. Задать вопрос значило получить ответ. – Кто ты? – Homo Gestalt. Я один, часть; принадлежность… – Добро пожаловать. – Почему раньше вы ничего не говорили мне? – Ты не был готов. Не был закончен. Что представлял собой Джерри до встречи с Дином? – A что изменилось теперь… дело в этике? Это она завершила меня? Этика, слишком простое слово. Но да, да… множественность является нашей первой характеристикой; единство – вторая. И как твои части знают, что являются частями тебя, так и ты должен понимать, что все мы – части человечества. И Джерри понял в этот момент, что позорные для него поступки, каждый по отдельности, были поступки, которые люди могут совершать в отношении других людей, но не должны совершать. И проговорил: – Я был наказан. – Ты был в карантине. – Так что же, неужели вы… мы… ответственны за все свершения человечества? – Нет! Мы в доле. Мы и есть человечество! – Человечество пытается убить себя. (Волна удивления, высшая, радостная уверенность.) – Так может показаться сегодня, на этой неделе. Но с точки зрения истории расы… Пойми, новичок, атомная война – всего лишь рябь на великом водном просторе Амазонки! Их воспоминания, представления и знания хлынули в память Джерри, и он наконец понял их природу и предназначение; и понял, почему усвоенная им этика является слишком мелкой и узкой концепцией. Ибо здесь наконец властвовала сила, неспособная развращать; ибо подобное проникновение в суть вещей невозможно использовать в собственных целях или против кого-то. Он узнал, почему и как существует род людской, беспокойный и изменчивый, освященный прикосновением своей великой судьбы. Он увидел, как умирают тысячи, ради того чтобы благоденствовали миллионы. Был здесь и руководитель, маяк, во времена опасности для всего человечества; был и Хранитель, Известный всем людям – не как внешняя сила или внушающий страх Страж небесный, но веселое существо, наделенное человеческим сердцем и почтением к собственному человеческому происхождению, от которого исходил запах пота и свежевспаханной земли, а не вялый аромат святости. И Джерри увидел себя атомом во Вселенной, а свой Gestalt – молекулой. А рядом другие, другие… клетки среди клеток, увидел общий контур того, чем с радостью однажды сделается человечество. И он почувствовал, как крепнет в нем священный трепет и почитание, признав в нем присущее человеку качество – уважение к себе самому. И он простер руки, и слезы хлынули из его странных глаз. – Спасибо, – вымолвил он, обратившись к голосам. – Спасибо, спасибо. И в смирении занял предуготованное ему в мире место. 1952 г. Брак с Медузой Глава первая – Я те рожу-то расквашу, Эл! – бормотал Гарлик. – Котлету из тебя сделаю, понял? Ребра переломаю, а потом гадюшник твой поганый взорву на хрен, вместе с твоим дерьмовым пойлом! Слышал, че я сказал, Эл? Эл его не слышал. Эл стоял за стойкой у себя в баре, отсюда кварталах в трех, быть может, все еще багровый от благородного негодования, и, кивая лысиной в сторону распахнутой двери, за которой скрылся Гарлик, снова пересказывал то, чему посетители сами недавно стали свидетелями. Как дверь бара приотворилась, и из внешнего мира, промозглого, осклизлого, пропахшего холодной моросью, вполз Гарлик в своих вонючих шмотках, подобрался к стойке, устремил на Эла мутный взгляд цвета бутылочного стекла. – Входит такой, понимаешь, – рассказывал Эл в четвертый раз за пять минут, – подваливает к стойке и начинает мне по ушам ездить: мол, старина Эл то, старина Эл се, давно не виделись, ты ж меня знаешь, а плесни-ка чуток за встречу… прикиньте, да? А я ему: «Точно, Гарлик, я тебя хорошо знаю, так что вали!» Ты у меня песку на пляже не допросишься, говорю я ему. А он берет и плюет сюда вот, на стойку, прям посередке – а потом как даст стрекача! Только в дверях обернулся и такое мне сказал… Тут Эл поджимал губы, не желая повторять, что крикнул ему на прощание Гарлик. Завсегдатаи понимающе качали головами, и любитель имбирного эля за столиком у дверей, мудро покивав, замечал: – Последнее это дело – матюгаться в приличной компании! А еще один, приветственно подняв кружку пива, теплого, словно манная каша, и лишенного пенной шапки, словно Анна Болейн головы, заключал: – Прав ты, Эл, во всем прав! Гарлик тем временем был от бара уже в четырех кварталах. Он оглянулся, но погони за собой не увидел. Тогда Гарлик перешел с рыси на неровную трусцу, а потом и на спотыкающийся шаг. Сгорбив плечи под промозглым туманом и моросящим дождем, он все проклинал Эла, и того, что с пивом, и того, что с имбирным элем; обещал, что рано или поздно до них доберется, что все они, вместе или поодиночке, попадут ему в руки – и тут-то попляшут! Каждый из них получит свое.