Богатырь

Габдулла щерился, Богуслав, кажется, что-то ему говорил… Духарев не слышал. Все заглушал рёв толпы. Но он видел, как шевелятся губы сына…

И Славка продолжал говорить, когда начал уже реальную атаку.

Они наконец сошлись. И стальная метель взвихрила мелкий декабрьский снежок. Клинки мелькали так быстро, что даже Духарев, со всем своим почти полувековым воинским опытом, не успевал отслеживать удары. Но он видел, угадывал по стойкам противников, что преимущества нет ни у одного из них. Даже звон металла о металл был звоном соприкоснувшихся клинков, а не лязгом лезвия о бронь.

Две-три секунды – и соперники разошлись. Вернее, отпрянули разом и застыли, чуть расслабившись, выравнивая дыхание, экономя силы, потому что усталость убивает так же надежно, как прошедший под запоздавшую защиту меч. При равенстве сил побеждает тот, кто выносливее. Эту аксиому любой воин заучивает одной из первых.

Еще одна атака. На этот раз – пара ударов, и всё. Разошлись.

Габдулла больше не ухмыляется. А Богуслав больше не говорит – молчит. И через десяток секунд снова атакует. И снова – пара ударов, не больше.

Но на этот раз результат есть. Габдулла с удивлением глядит на свою десницу в стальной кольчужной перчатке. Перчатка – на месте. И пальцы – на месте. Но сабли в них уже нет. Она падает на снег шагах в трех от княжьего телохранителя. И то, что он не пытается тотчас ее вернуть, а принимает левостороннюю стойку, говорит о многом. Например, о том, что Габдулла скорее всего потерял возможность пользоваться правой рукой.

Если это не хитрость. Потому что отступает Габдулла к ней, к упавшей сабле.

Богуслав не спешит. Но и не дает дистанции увеличиться.

Габдулла – над саблей. Поднять ее – полсекунды. Но полсекунды – это очень много. Этого времени Богуславу хватит, чтобы одолеть разделяющие их метры.

Духарев видит: левосторонняя стойка у Габдуллы хороша. Левой он сражается не хуже, чем правой.

Богуслав выжидает. Габдулла – тоже… И вдруг резко наклоняется к упавшей сабле.

Богуслав атакует едва ли не раньше, чем правая рука Габдуллы идет вниз…

Духарев успевает понять, что наклон мусульманина – обманка. Что он не собирается хватать саблю. Что он…

Конечно, предупредить сына Сергей Иванович не успевает.

Но в этом и нет необходимости. Стремительный хлест по ногам Богуслав встречает сильной частью правого меча и бьет сам. Просто и бесхитростно. Сверху вниз. По незащищенному правому боку Габдуллы, который и уже не защитить. Шемаханец всё вложил в коварный взмах. Победить или умереть. Не победил. Но и не умер.

Мечом сверху и ногой – снизу… Габдулла опрокидывается навзничь, падая, пытается достать противника…

Но Славка контролирует саблю, вяжет ее собственным клинком. Ему сейчас совсем просто добить противника, но он этого не делает. Вжимает острие меча в кольчужное плетение на шуйце Габдуллы, давит, пока тот не разжимает пальцы. Богуслав пинком отбрасывает саблю мусульманина, сдвигает шлем на затылок и говорит отцу:

– Я победил, верно?

Его слова слышны всем, потому что народ замер в ожидании развязки и над ристалищем – звенящая тишина.

Которая тут же взрывается ликующим ревом народа.

Симпатии толпы, как правило, на стороне победителя. Да и род князь-воеводы Серегея в Киеве любят куда больше, чем боярина Семирада. И потому сейчас даже самые истовые христиане радуются, что правда восторжествовала. Варяжская правда.





Глава 17





Плоды победы


– А я думал: он тебя поймает, Славка! – заявил Илья, устраиваясь в санях поудобнее. – Вы же доставали одновременно. Он – тебя, а ты – его. Он бы тебя ранил, а ты б его убил! Бать, а зачем он так сделал?

– Честь, я думаю, – предположил Сергей Иванович.

Он тоже устроился в санях. Его коня вел на поводу дружинный отрок.

– Понял, что будет побежден, и решил добыть хоть что-то. А Славка – не повелся.

– Бать! Ну как я мог повестись! Я его по пальцам приложил о-очень знатно. Уверен, что сломал парочку. Такой рукой он не то что драться, задницу не подтер бы! И ловушка-то – хлипкая. Сработала бы, если б я, как петушок глупый, кинулся.

– А я б – кинулся, – признался Илья. – Чтоб он вторую саблю не схватил.

– Ты – молодой, шустрый, – усмехнулся Богуслав. – А я – муж зрелый. Нам суетиться не по годам. Мы всё не спеша делаем. Обстоятельно.

– Угу. Не спеша. Биться. Ты сказал тоже!

– Э, братец, вот тут ты не прав! – Богуслав придержал коня, дав возможность встречному проскользнуть у забора. Сани и эскорт Духарева занимали почти всю ширину улицы. – Не спешить – это не значит медлить. Это значит – делать в нужное время то, что нужно. И не больше. Вот смотри: Габдулла придумывает ловушку, делает обманное движение, растопыривается, как корова под быком (Илья хихикнул), саблей сечет аж вот так… – Богуслав широко махнул рукой. – А я что? Я вот так вот меч опускаю. Не спеша. На пол-локтя. И всё. Вся хитрость и суета шемаханца на моем клинке и заканчиваются. Дзинь! И он уже подо мной. Как девка с раздвинутыми ножками. Тут уж суетись – не суетись, а поимеют. И, заметь, по-мужески. То есть обстоятельно и без спешки. Доступно?


– Ага. Только я так не умею.

– Это ничего, – успокоил брата Богуслав. – Опыт, брат, это дело наживное.

– Бать, а что теперь с Семирадом будет? – сменил тему Илья.

– Это князь решит, – без особого воодушевления ответил Духарев.

– А чего тут решать? – удивился Илья. – Он по Правде перед нами виновен. Значит, отдать его нам головой и весь ущерб наш из его имения возместить!

– Если великий князь так решит, значит, так и будет.

– А может – иначе?

– Может, и иначе.

Это для язычника Владимира суд поединком был знаком богов. Для Владимира-христианина – не факт. Многое еще от Добрыни зависит. Семирад с Путятой в одной связке, а Путята – из людей Добрыни. Отдаст Добрыня Семирада? Тоже не факт. Но что бы ни решили в княжьих палатах, поединок был – не зря. Помимо великого князя есть еще общественное мнение. И позиция варяжских и нурманских воевод, для которых суд поединком – исконное право решать проблемы. Что бы ни решил князь, в глазах общественности Семирад – тать. И если Духарев его накажет в обход князя, народ будет на его стороне. Можно и вече поднять… Хотя нет, до этого вряд ли дойдет. Тот же Добрыня не допустит. Пойдет на компромисс.

Владимир был взбешен. Даже то, что Габдулла остался в живых, не умерило его гнева.

– Надо было отдать Серегею твоего Семирада! – заявил он дяде. – Сын бесплодной свиньи! Змеиный язык! – Владимир перешел на нурманский. – Мой хускарл вышел на хольмганг за этого труса! Мой холоп! – Великий князь снова вернулся к словенскому.

– Ты уж реши, племянник, кто он тебе – воин-страж или холоп, – произнес Добрыня. – Если он – свободный воин, то вправе сам решать, за кого сражаться. Если холоп, то ты должен его примерно наказать за своеволие!

– Башку ему отбить, как Богуслав ему десницу отбил! – прорычал Владимир. – С кем я теперь на мечах играть буду?

– А ты Богуславу Серегееву предложи, – заметил Добрыня.

– Не станет он! Серегей сына под мою руку не пустит. Самому нужен!

– Вот! – Добрыня поднял кубок с медом будто булаву. – Слишком много наш князь-воевода силы забрал!

– Так не ты ли сам мне всегда говорил, что мы его роду жизнью и властью обязаны? – прищурился Владимир. – И к истинной Вере он, Серегей, меня привел! А ты хочешь…

– Не хочу! – перебил Добрыня. Пожалуй, он единственный из окружения мог позволить себе оборвать кесаря и великого князя. – Ни ты, ни я и волоса на голове Серегея и родни его не тронем. Так по Правде. Но коли хочет кто власть князь-воеводы Серегея урезать, я не препятствую. А таких в Киеве нынче немного. И Семирад из них – не последний.

– Отдать придется, – возразил Владимир. – Суд поединком Серегей выиграл.

– И что с того? – пожал плечами Добрыня. – Ты ж не обязан его Серегею головой отдавать? Назначь виру высокую, такую, чтоб можно было и Моров отстроить, холопов новых прикупить – и довольно. Семирад не обеднеет, а князь-воевода с тех денег намного богаче не станет.

– Серегей не согласится. Крови потребует.

– А за что? – Склонив голову к плечу, Добрыня хитренько глянул на племянника. – Вот кабы по его наущению Илью-калеку, сына Серегеева, убили, тогда другое дело. Так ведь нет! Он, Илья, сам сказывал, будто Семирад Свардигу калеку убивать не велел. За что ж его казнить теперь? За то, что Свардиг его приказа ослушался?

Владимир усмехнулся:

– Ох и хитер ты, дядька! А с Габдуллой что? За него с кого выкуп брать? Тоже с Семирада?

– А с кого ж еще! Семирад его в единоборцы взял, а по Правде такой боец за себя не отвечает. По вине боярина ты холопа годного лишился. Вот пусть и платит за увечье.

– Как за холопа, что ли, платит? Десять дирхемов за ущерб?

– А это, княже, ты сам решай, во сколько ты Габдуллу ценишь. Был у тебя охранник преданный и умелый, теперь – нет. Сколько такой стоит? Пожалуй, равного ему и на константинопольском рынке не сыщешь…

– Сто гривен серебром! – решил Владимир. – И еще пять – женке Серегеевой дать, чтоб Габдуллу выходила. У нее, считай, мертвые на ноги поднимаются. Муж ее чуть не в куски изрублен был. Что ей какая-то рука да ребер пара?



– …Не только по Христианским Законам, но и по нашей Правде так, – сказал Сергею Ивановичу воевода Претич, которому поручили донести волеизъявление князя.

Сам Владимир срочно отбыл с ближней дружиной на полюдье в направлении Смоленска. Будь дело не настолько личным, Духарев счел бы это добрым знаком. Не зная, но догадываясь, как отнесется князь-воевода к его решению и что на это скажет, Владимир решил уклониться от прямого общения. Пусть пройдет время, оскорбленный князь-воевода подуспокоится. А Претич с Серегеем – друзья и почти что родичи. Вот пусть и поговорят как варяг с варягом.

– И все, что Семирад заплатит, тебе пойдет, – сказал Претич. – Кроме ста гривен за увечье Габдуллы. И еще пять гривен – княгине твоей с большой просьбой полечить бахмичи княжьего.

– По Правде, – согласился Духарев. – Виру я приму. А там поглядим.

Претич усмехнулся. Иного он и не ожидал. Вира – это по Правде. Но вира, она не совсем то же, что верегельд нурманский. Тем более вира князю. Это у князя после получения оной претензий к преступнику нет. А у самого потерпевшего может быть другой взгляд на ситуацию.

С точки зрения авторитета, Духарев мог бы Семирада и простить. Честь его восстановлена. Моров будет отстроен за счет Семирада. Илья жив, а смердов и холопов в княжье-боярских играх исключительно на вес считают. На вес серебра. Однако Семирад слишком богат, чтобы даже выплата гигантской виры вычеркнула боярина из числа киевской элиты. А значит, у Семирада останется возможность гадить, и он ее точно не упустит. Да и не в правилах Духарева спускать тем, кто покусился на его близких.

– Что с полоном делать будешь? – поинтересовался Претич.

– Не решил пока. Может, в Тмуторокань отправлю. Машег им дело найдет.

– Лесовиков в степь? – усомнился Претич.