Белый огонь

Да нет. Не вороной.

Курицей. Вот кто она такая.

Ее четыре татуировки против… скольких? Сколько их было у этой твари с кривым мечом? Которая холодно, методично и совершенно равнодушно гоняла сойку из зала в зал. По коридорам и галереям.

Лавиани не была дурой и прекрасно понимала, что происходит. Искари могла бы убить ее уже десятки раз, но ей доставляло удовольствие наслаждаться чужой беспомощностью. Возможно, в силу темного характера, а быть может, из-за того, что женщина проигнорировала приветствие и вызов на поединок.

Она потратила три из четырех оставшихся рисунков, чтобы уцелеть или увернуться. Несколько раз ей удавалось оторваться от преследовательницы, но каждый — проклятая противница нагоняла, вываливаясь на нее с ловким изяществом водного плясуна, а не закованного в латы воина.

Удары кривого двуручного клинка сыпались с завидным постоянством. Слева, слева, справа, слева, снизу, наискось, слева, укол, обратный хват, сверху, снова укол. Быстрые, коварные, меняющие направление, заставляющие все время быть внимательной и тратить таланты и силы не на атаки, а на защиту.

Лишь единожды Лавиани удалось нанести точный удар. Она не хуже Тэо прыгнула, и кривой клинок зло прожужжал над ней. Искари не успела спарировать. Лавиани метила под наплечник, заметив, что крепится он ненадежно и чуть приподнят, отходит. Единственный шанс для фальчиона. Но противница, угадав, подвернула корпус, и клинок врезался в нагрудник, лишь содрав немного золотой эмали и оставив на металле жалкую царапину.

Искари вспыхнула так, что сойка зажмурилась. Она не знала, что это за талант, но теперь у нее в глазах плясало множество разноцветных пятен, и разглядеть сквозь них что-то было сложно.

— Ах ты сука! — с чувством произнесла сойка. — Будь у меня полэкс, я бы закатала тебя в этот пол со всеми твоими темными фокусами!

Раскаленный добела кривой меч перерубил фальчион с легкостью топора палача, перерубающего тощую шею заключенного. Жар оставил на руке Лавиани ожог, и она не глядя ткнула ножом в левой руке перед собой. И тот куда-то провалился, даже не почувствовав сопротивления.

Вскрикнули удивленно и громко. И совершенно по-человечески. Прежде чем сойка смогла понять, что ее рыбацкий нож прошел сквозь доспех темного таувина, словно это были не хорошие латы, а бумага, черный сабатон врезался ей в бок.

От удара ноги искари Лавиани отлетела на ярд. Стальной башмак оказался достаточно тяжел, чтобы выбить из нее весь дух. Боль была сильной даже для ко всему привыкшей сойки. Она валялась, хватая ртом воздух и практически не чувствуя тела, не зная, сколько у нее сломано ребер. Но никак не меньше пяти, и, кажется, одно из них пробило легкое.

Плохо дело.



Тэо стоял на коленях, задрав голову, не понимая, куда делся потолок в зале? Где месяц? Где крестовидные балки?

Ничего похожего, словно они испарились или же вовсе оказались закинуты в иной мир.

Лишь серое небо. Грозные, мрачные, скорбные тучи. Они рыдали без перерыва, и акробат ловил ртом дождевые капли. Каждую из них он ценил и благодарил Шестерых за прекраснейший из даров.

Вода давала возможность не потерять себя. Остаться «здесь» и «сейчас», а не отправиться в мир грез. Она собиралась в лужи на лопнувшем полу, смешивалась с испаряющимся озером ртути.

Все, что осталось от шауттов.

Кровь ручьем текла из предплечья. Темная, почти черная, очень густая и едва заметно мерцающая. Искорка здесь, искорка там. Вспыхивают и гаснут. В местах, где кровь соприкасалась с ртутью, жидкости смешивались и застывали серо-бурой коркой, издалека похожей на металл.

Он с некоторой апатией посмотрел на пламя. Оно продолжало гореть в жаровне и чашах. Хоть что-то стало таким же, как прежде.

Обычным.



Ткущий мрак сделал неуверенный шаг, как тот, кто знает, что здесь есть некто, но он спрятался и непонятно, с какого места начинать поиск.

Дальняя стена с грохотом лопнула, и разлетевшиеся во все стороны осколки застучали по стенам и потолку. Еще один фрагмент купола, и так едва держащийся, не пережил случившегося сотрясения, рухнул вниз, разнес всю северную часть зала, размолотив фигуры, колонны и балконы, скрыв под собой прекрасный фонтан, оглушив людей, но рыцарь, казалось, даже не заметил этого.

Он нашел то, что искал, резко повернулся в их сторону — и столкнулся с Шерон взглядом.

Она, понимая, что спрятаться не получится, выдержала давление, которое внезапно обрушилось на нее. Он хотел заразить ее страхом, бессилием, паникой.

И это бы получилось с любым другим, но не с тзамас. Не с той, кто сама повелевает ужасом.

Давление отступило, рыцарь сделал шаг в ее сторону, и в этот миг из дыры на месте взорванной стены, на огненных хвостах кометы, в зал ввалились двое.



Полет — это прекрасно. Лавиани наслаждалась им целую долгую секунду. Потому что у нее ничего не болело и потому что это было невероятно смешно — ударить талантом в тот миг, когда проклятущая искари ударила своим.

Сойка не рассчитывала на такой эффект. Их таланты переплелись, усилились и отторгли носителей. Полыхнуло, и пламя взревело вокруг. С грохотом разлетелась где-то стена, огненный вихрь прошел по помещению, закружив их.

Лавиани прижала голову клевому плечу, избежав удара латного кулака в лицо, с удовольствием пырнула ножом в нагрудник и снова пробила металл.

И опять полный боли человеческий крик.

Под ногами Лавиани расплескалась тьма, а затем она выплюнула сойку и искари на огненных хвостах куда-то вперед.

Вот тогда-то и пришла мысль, что полет — это прекрасно, потому что ничего не болит. Бесценное мгновение, которое закончилось слишком быстро.

И после уже не было ничего.




— Шестеро защити! — вскричал Халез.

Закованная в сталь фигура врезалась в статую Мерк. Удар оказался настолько силен, что мрамор, не выдержав, раскололся. Сыпанул осколками, разбивая облик первого некроманта. Темный таувин с двумя оплавленными дырами в нагруднике, из которых лился синий свет, барахтался, словно оглушенный жук, перевернутый на спину, не способный подняться.

Огонь, который он принес с собой, горел прямо на камнях, не нуждаясь ни в каком топливе.

Второе тело упало в нескольких ярдах от искари с дубиной. Изломанное, похожее на раздавленную телегой тряпичную куклу. Алые капли взлетели в воздух, попали на темную броню рыцаря, и Шерон с ужасом поняла, что видит Лавиани.

Она почувствовала, что та стоит на границе, балансируя между жизнью и смертью. Ощутила все ее раны, сломанные кости, рваное легкое, кровь, наполняющую альвеолы. И поняла, что через пару минут все будет кончено.

Сойка умирала.

— Отвлеки эту тварь! — Резкий, точно удар кнута, голос Бланки вывел ее из ступора. — Отвлеки, иначе конец!

Шерон могла бы спросить, как ей это сделать, когда поблизости нет ни одного мертвого. Оружие простой указывающей здесь совершенно не подходило, она ощущала в искари ту силу, что способна противостоять умениям Нимада. Следовало пользоваться иной стороной дара, такой же темной, как рыцарь, возвышавшийся над всеми ними.

Она могла бы спросить. И тогда Бланка бы ответила. Но Шерон и так знала ответ.

Тзамас защелкнула на левом запястье браслет, и тот клацнул замком так звонко, словно ударили в колокол. Он впился в незаживавшую рану, холодным дыханием устраняя боль, излечивая ее, убирая лихорадку, слабость и… конечно, сомнения.

Впрочем, Шерон не сомневалась и знала, что стоит на кону.

Жизнь Лавиани. И их жизни тоже.

Она раскрыла маленькую поясную сумку и высыпала то, что находилось в ней, на пол. Серый песок, серые чешуйки и темно-желтые крупинки упали к ее ногам.

Прах и кости. Дар башни мертвецов даирата, унесенный из него.

В голове она услышала мягкий перестук ветряных косточек на цепочке и шепот: «Оставайтесь. Оставайтесь. Оставайтесь». Даират давал той, кто перестал тревожить его, малую часть себя.

Прах и кости сложились в меч, прыгнувший Шерон в руку. Его вес и форма были привычны, напоминали о Мильвио, и она выжгла в себе это воспоминание, ибо он-то уж точно никогда не одобрил бы ее за то, что случится.

Указывающая сделала выпад. Короткий и точный. Клинок распорол рубашку, вошел глубоко в тело и вышел из спины.

Халез захрипел, навалился на нее, ничего не понимая. Почти тут же его ноги ослабели, и он стал заваливаться назад.

Шерон забыла об эмоциях. О жалости. О совести. О том, что это неправильно.

У нее был выбор, и она сделала его.

Посмотрела в расширенные глаза умирающего и ничего не сказала. Что тут вообще можно сказать? «Прости»?

Такому не может быть прощения.

Тзамас поймала миг его смерти, ощутила ненависть, возмущение, злобу, жажду загрызть ее. Раньше от такой волны чувств Шерон бы вывернуло, оттолкнуло, бросило в холодный пот, но теперь она лишь приказала:

— Защищай ее!



Тэо не заметил, как стал мокрым насквозь. Почувствовал, скатываясь в дрему, как дрогнул пол. Кровь все еще продолжала сочиться, он слабел и лишь силой воли балансировал на канате реальности. Знал, что надо заставить себя встать с колен.

И он сделал это, хотя весь мир мягко покачивался перед глазами.

Пружина чувствовал статуэтку. Совсем недалеко. Ему надо было идти к ним, шаутты теперь не угроза.

А затем вокруг него вспыхнул белый огонь.



Мертвый, выполняя ее приказ, подхватил лежащий на земле тяжелый каменный шар из сломанного музыкального инструмента, метнул в искари с силой и скоростью, недоступной живым.

Снаряд, брошенный словно из требушета, с грохотом врезался в воина, занесшего страшную дубину, чтобы добить Лавиани. Смял забрало, деформировал шлем, опрокинул.

Шерон уже бежала к сойке, перескакивая через обломки, видя, что тот нашарил выроненное оружие и снова поднимается.

Она черпанула силы через Халеза, швырнула в противника белым светом, и по его латам ящерками разбежались молнии ее магии. Тзамас пропустила тот миг, когда он, использовав талант, взмыл в воздух, а после рухнул на нее. Дубина снесла бы ей голову, если бы не мертвый, оттолкнувший ненавистную хозяйку. Он был один и гораздо слабее настоящего искари, но отвлек того от Шерон.

Девушка позвала игральные кости, заставляя их подскакивать, пробивать наголенники, оставляя в них белые оплавленные дырочки. Теперь искари, забыв о ней, сражался с мертвым и проклятыми кубиками — маленькими шершнями, что ранили его.

Она услышала за спиной гневный крик, но даже не обернулась. Рухнула на колени перед Лавиани, положила руки на разбитые ребра, вспоминая страницы из книги Дакрас. Слова, схемы, последовательность действий, чтобы срастить превращенные в крошку кости, поставить их в прежнее положение, растворить осколки из легкого, заставить кровь вернуться на привычный ток, убрать излишки из бронхов, добавить кислород, снизить чувствительность нервов, чтобы боль отпустила агонизирующий мозг.

Делая это, она видела глазами мертвого, что происходит вокруг. Раненую искари, сорвавшую шлем с головы. У нее оказалось обычное человеческое лицо, искаженное болью и страхом. Она была старше Шерон, бледнее, с мокрыми от пота темными волосами, в которых уже проглядывала седина, липнущими к подшлемнику и лбу, и совершенно пустыми, наполненными синим светом, безумными отболи глазами.