Аспект дьявола

– Как произошло с Бихари, – кивнул Смолак.

– Я вам так скажу, такое может быть с любым из наших пациентов. И эта кровавая история может быть повторением другой истории.

– Что вы имеете в виду? – спросил Смолак.

– Допустим, ваш убийца действительно черпает вдохновение в деяниях того, кто совершал преступления в Англии пятьдесят с лишним лет назад, но ирония заключается в том, что лондонский убийца сам мог страдать от такого же расстройства. Джек Потрошитель, как и Кожаный Фартук, мог быть дьявольским аспектом какой-то ничего не подозревающей души.

Смолак вздохнул.

– Убийца, который прячется от самого себя.

– Возможно. – «Расскажи ему о Филипе. Скажи ему», – продолжал терзать себя он. – Но рано или поздно вы обнаружите, что он оставляет вам подсказки, чтобы вы смогли выйти на него.

– Я должен спросить об этом, – перевел разговор на другую тему Смолак, – как бы маловероятно это ни звучало, есть ли шанс, что один из ваших пациентов выходит отсюда без вашего ведома?

Прежде чем Виктор успел ответить, дверь открылась, и вошел Вацлав Бартош. Заметно было, что он расстроен.

– Когда вы будете проводить сеанс с моим братом? – сразу спросил он Виктора Косарека.

– Сегодня вечером. Через час после того, как пациенты поужинают.





3


– Что раньше было в этом месте? – спросил Вацлав Бартош.

Виктор привел полицейских в комнату для сеансов, и они с любопытством оглядывались. Толстые стены, высокие своды потолка с деревянными балками, кушетка для пациента, обшитая темной кожей, новейший магнитофон на столе…

– Скорее всего здесь хранили продукты или зерно. Если верить легенде, в этой башне был замурован Ян Черное Сердце. Должно быть, где-то за стенами покоятся его останки. Из любопытства я пытался найти потайную дверь, но у меня ничего не вышло. Башня упирается в скалу, которая возвышается за замком, маловероятно, что там есть какие-то ходы.

– Вы уверены? Учитывая бесчинства Кожаного Фартука в Праге, думаю, можно понять мое беспокойство…

– Уверен, – кивнул Виктор. – В любом случае, отсюда не так-то просто добраться до Праги, особенно если нет денег и подходящей одежды.

– А что насчет сообщника снаружи? – спросил Смолак.

– Нет, исключено. Мы находимся далеко от цивилизации, а местные жители избегают замка из-за его темной истории и нынешних обитателей. – Виктор терпеливо улыбнулся, но вдруг вспомнил о глаголическом послании. Он решил не посвящать гостей в такие подробности, посмотрел на часы и произнес: – Боюсь, мне придется попросить вас, господа, занять отведенные вам места. – Он указал на два складных металлических стула у стены. – При приглушенном свете вы будете вне поля зрения Доминика. Я должен попросить вас хранить молчание. Важно, чтобы он не знал о присутствии кого-либо, кроме меня. Это особенно касается вас, доктор Бартош. Если ваш брат узнает, что вы здесь, у него может возникнуть желание пообщаться с вами, а не со мной.

– Понимаю, – кивнул медик.

Виктор подождал, пока они сядут, и проверил оборудование. Переживания по поводу Филипа отступили. В конце концов, его подозрения основывались на интуиции и совпадениях. А под описание Кожаного Фартука мог подойти любой человек, у которого есть темное пальто и шляпа, что признает и сам полицейский.

Все происходило как обычно: санитары привели Доминика Бартоша, пристегнули его к кушетке, Виктор включил магнитофон, сделал инъекцию и дождался, пока лекарства подействуют.

Правда, на этот раз он снизил дозу наркотического коктейля. Если Бартош проявит персонализированную форму аспекта дьявола, как это случилось с Зелены, Виктор хотел, чтобы пациент находился под его исключительным контролем.

Отвечая на вопросы доктора, Доминик Бартош говорил тихо и неторопливо. Он подтвердил свое имя, место рождения и рассказал в подробностях о своих ранних годах, проведенных вместе с любимым и любящим братом-близнецом.

– Вы знаете, почему вы здесь? В этой клинике? – спросил Виктор.

– Из-за моих экспериментов. Из-за объектов, которые я использовал, чтобы сформулировать и доказать свою теорию трансмерных резонансов.

– Вы имеете в виду людей, которых вы убили?

– Я имею в виду квантовых путешественников. Темных оборотней, которых я отправил в другое измерение.

– Но вы понимаете, что убили их? Что они мертвы?

– Мертвы? – Ученый задумчиво нахмурился. – Вопрос вот в чем: действительно ли они мертвы или просто переместились?

Виктор сделал паузу.

– Вы были ученым?

– Квантовым физиком, да. Я ученый, я был и остаюсь исследователем Вселенной, ее механики. Невозможно удовлетворить свое любопытство, доктор. Запрашивающий ум не увядает в заключении, он просто приспосабливает область своего исследования к меньшему сегменту Вселенной.

– Вы говорите о теории межпространственного резонанса. Возможно, позже вы сможете объяснить ее мне, как непрофессионалу.

– Но вы профессионал, доктор Косарек, – возразил Доминик. – Вы исследователь в области, которая однажды будет неразрывно связана с моей. Однажды квантовая механика мозга будет признана: суперпозиции, запутанность, многомерная бесконечность человеческого разума.


– Давайте начнем с начала, профессор, – мягко произнес Виктор. – Давайте вернемся к тому, с чего все это началось.

– Что именно началось?

– Ваша вера в науку. Когда начались ваши видения, – сказал Виктор. – Когда вы начали убивать.





4


– Полагаю, все началось, когда я покинул Карлов университет, – сказал Бартош. – Там пытались убедить меня, что это просто срыв, вызванный переутомлением, но это не так. Это было разочарование, я просто не мог решить задачу, которую поставила передо мной теория. Я ощущал это физически, как зуд в голове, как зернистость в мозгу. Я знал, что ответ лежит в пределах досягаемости, это было мучительно: не понимать, в каком направлении двигаться дальше, чтобы достигнуть результата.

Мои исследования никогда бы не завершились, останься я в университете, поэтому я принял решение уйти в продолжительный творческий отпуск. Я переехал в Кутну-Гору, туда, где вырос с братом.

Нашел местечко, сдающееся в аренду в Седлеце, к востоку от города. Прекрасный трехэтажный дом, который был резиденцией и одновременно мастерской одного художника. Правда, дом был слишком большим для одного человека. Если честно, я снял его отчасти из-за дамы, которая любезно показала мне окрестности. Она была красивой, но постоянно отчего-то грустила. Ей было около сорока – сорока пяти лет. Она жила во флигеле в саду. Через какое-то время, со слов безудержного сплетника бакалейщика, доставлявшего мне продукты раз в неделю, я узнал, что госпожа Горачкова, эту милую женщину звали Розалия Горачкова, оказывается, была вдовой художника. После его смерти стесненные обстоятельства вынудили ее переехать во флигель, а дом сдать в аренду. Признаюсь, что был увлечен госпожой Горачковой. Она всегда держала себя с большим достоинством, хотя и была склонна к меланхолии. Однако мне редко удавалось поговорить с ней, разве что при оплате месячной аренды, и, конечно, наши беседы всегда были исключительно деловыми. Но видел я ее часто: она оставила себе крохотную часть сада, которую содержала безукоризненно, – какие только цветы там не росли. Я наблюдал из одной комнаты наверху, как она работает в своем маленьком саду. Иногда она просто сидела в садовом кресле в тени. Сидела, совершенно не двигаясь, как статуя, и смотрела на свои белые руки, лежавшие на коленях – у нее были необычайно красивые руки, да.

От бакалейщика-сплетника я узнал, что ее муж, Оскар Горачек, был художником с именем, а рисовал он, подобно Альфонсу Мухе, сюжеты, вдохновленные славянской мифологией. Нежный характер Горачека противоречил его телосложению: бакалейщик рассказал мне, что художник был крупным, крепким, красивым бородатым мужчиной. По словам бакалейщика, с которым я болтал всякий раз, когда он привозил продукты, Оскар Горачек внезапно изменился. Ему вдруг перестало все нравиться, он был недоволен результатами своей работы, и его недовольство переросло в одержимость. Особенно тревожным было его увлечение созданием самой темной черной краски. Он постоянно экспериментировал, смешивая черную краску с различными порошками из смолы, древесного угля и угольной пыли или даже с невероятно дорогими чернилами из морских моллюсков.

– Вы можете рассказать о его полотнах? – спросил Виктор.

– Главным его персонажем был Велес. Темный хтонический бог в славянской мифологии, скорее демон, чем бог. Повелитель лесов и подземного царства, повелитель мертвых. Горачек потому и был одержим поиском самого темного оттенка черного, чтобы нарисовать тени в лесу Велеса. Позже я узнал, что Горачек хотел изобразить Велеса, желая отдать должное Его Темнейшеству, но я забегаю вперед. Дом и студия находились рядом с кладбищенской церковью Всех Святых в Седлеце, вы знаете, что это за место?

Виктор кивнул.

– Я никогда не был там, но слышал о ней. Это склеп, костница.

– Да, именно так, – сказал Доминик. – Примечательное место. По рассказам, Горачек яростно трудился, он постоянно переделывал портрет Велеса, экспериментируя с новыми оттенками черного. Единственное, на что он отвлекался, так это на посещение церкви. Он часами сидел среди тысяч костей и делал наброски скелетов и черепов. Как оказалось, он использовал эти зарисовки в качестве фона для портрета Велеса. Священник церкви Всех Святых все больше беспокоился о нем, как и многие его соседи. Но больше всего они переживали за его жену, госпожу Горачкову, которая места себе не находила, наблюдая, как быстро ухудшается психическое состояние ее мужа.

Однажды дождливым утром, не сказав ничего ни жене, ни соседям, художник ушел из дома, не надев ни пальто, ни шляпы. Его искали, но не нашли, а три дня спустя его тело вытащили из небольшого озерца неподалеку от Овчари. Должно быть, он прошел этот путь до Овчари, зная, что собирается утопиться. Очень грустная история… Тело его вытащили из озера с большим трудом, ведь он был крупным мужчиной. Представьте, он весь был в иле, водорослях, очень неприглядная картина. Бедная госпожа Горачкова была совершенно опустошена потерей. Оставшись без средств к существованию, она продала оставшиеся холсты мужа, переехала во флигель и сдала в аренду дом.

– А что случилось с картиной, над которой он работал? – спросил Виктор. – С портретом Велеса?

– О, она сожгла его. Дело не в том, что эта картина была незаконченной или плохо написанной. Те, кто видел ее, говорили, что это лучшая работа Горачека. Изображение грозного Велеса вселяло ужас в любого, и не меньший ужас вселял фон картины, выполненный по наброскам, сделанным в костнице: черные тени между костями двигались и извивались. Вот почему Розалия Горачкова сожгла полотно. Эта картина убила ее мужа, так она считала, а ее сводила с ума. Я арендовал этот дом два года спустя после случившегося, и видел, что вдова раздавлена горем.

– Вы что-нибудь сделали, чтобы привлечь ее внимание? – спросил Виктор.

– Боже, нет. Я тихий человек, доктор Косарек. На самом деле я очень застенчив и предпочитаю одиночество. В любом случае, у меня не было времени на романтические глупости, я должен был сосредоточиться на своей работе. Мне нужен был покой, чтобы сформулировать свою теорию.

– И что же за теория так поглотила вас?

– Я убежден, доктор, что вся наша Вселенная представляет собой неимоверно сложную структуру, состоящую из бесконечного числа различных плоскостей или измерений, которые взаимосвязаны на квантовом уровне. Эти взаимосвязи я называю межпространственными резонансами.

– Вы имеете в виду связи с другой реальностью? – уточнил Виктор.

Доминик Бартош кивнул.

– Да, с зеркальными мирами. Вы когда-нибудь смотрели в зеркало не на себя, а на то, что амальгама отражает помимо вас? Отводили ли вы взгляд, чтобы рассмотреть комнату – вселенную, в которой обитает ваше отражение? Думали ли о том, насколько реален мир в зазеркалье?

– Нет, не могу сказать, – ответил Виктор. – Но я лечил пациентов с редупликативной парамнезией, у которых было похожее заблуждение[44].

– То, о чем я говорю, не заблуждение, – возразил Бартош. – В квантовой физике нет ничего безумного, если поверить, что существует не одна, а множество реальностей. Я использовал математический расчет, чтобы найти трещину в поверхности зеркала: бесконечно малый разрыв, который соединяет один мир с его отражением, одну реальность с другим. Но то, что я обнаружил, было формой, которая должна быть интуитивно понятна, а не рассчитана. Видите ли, межпространственные резонансы были известны человеку с древних времен. Мы всегда знали о них, у нас всегда был инстинктивный страх перед ними, и все это время мы определенным образом называли их.

– И как же? – спросил Виктор.

– Мы называли их призраками, – Бартош произнес это так, будто призраки были обычным явлением. – Межпространственные резонансы – это призраки мертвых.





5


– Призраки? – переспросил Виктор. – Как могут вымышленные существа иметь какое-то отношение к научному мышлению?

Доминик Бартош улыбнулся.

– Когда наука не может объяснить феномен рационально, суеверия объясняют его иррационально. Это не делает явление менее реальным. Позвольте мне рассказать вам, как произошло мое открытие, тогда вы сможете понять. Я признаю, что работал дольше и усерднее, чем должен был. Я работал так интенсивно, что в конце концов мое тело забыло, каково это – здоровый сон. Но прорыв. О, прорыв! Если бы я мог доказать свою теорию, то наше понимание – Вселенной, физики, нас самих, того, как, почему и где мы существуем, – изменилось бы навсегда. Я смотрел в зеркало, но не на себя, а на мир за моим отражением, и я был так близок к тому, чтобы доказать: Вселенная действительно работает таким образом. За исключением того, что вместо одного зеркала это бесконечный ряд зеркал и бесконечное число реальностей. В конце концов я понял, что одно из этих измерений, в котором пребывает мое отражение, – это царство мертвых. Место, куда человеческое сознание приходит после физической смерти.

– Вы ученый, профессор Бартош, – возразил Виктор. – Вы не можете верить…