Аспект дьявола

– О боже… – пробормотал вдруг Новотны. – Все это значит, что Кожаный Фартук убил человека, косвенно вовлеченного в расследование его дела?

– Вот именно, что только косвенно. Это, вероятно, странное совпадение. Но жуткое совпадение.

– Пожалуйста, повторите еще раз. Вы обратились ней по поводу стеклянной бусины, которую нашли на месте преступления в Прагер Кляйнзейт?

Смолак кивнул. Он мог поклясться, что его подчиненный хотел сказать: «стеклянную бусину, которую вы нашли». Ведь действительно, нашел ее именно он, Смолак, и нашел после того, как несколько полицейских, осматривавших помещение, не заметили ее. Еще одно совпадение.

Он знал, что Новотны не будет всерьез рассматривать его как подозреваемого, но он также знал, насколько амбициозен молодой офицер. Его смазливое личико вводило в заблуждение, в Миреке Новотны таилась расчетливая жесткость. Новотны слишком хорошо знал, что подозрением можно сильно подпортить репутацию одного человека и в то же время способствовать карьере другого. Времена стояли такие, что холодный расчет в головах молодых карьеристов в девяноста девяти процентах из ста оправдывался.

Лишь об одном можно было сказать с уверенностью: придется взять себя в руки. Отвести подозрения от своей персоны вряд ли удастся, особенно учитывая тот факт, что он странно вел себя на месте преступления. Личность жертвы волновала его. Не будет же он рассказывать Новотны о том, что он думал об Анне Петрашовой постоянно с тех пор, как впервые встретил. Его сердце почти разрывалось от вида крови. Вокруг так много крови.

Изначально жемчужно-серые сатиновые простыни были темными и липкими. Стены спальни, выкрашенные в белый, чтобы акцентировать внимание на картины, теперь были расчерчены струями артериальной крови.

Но было еще кое-что. На стене над кроватью рукой, испачканной кровью, кто-то оставил надпись: Fotze.

– Как вы думаете, преступник немец? – спросил Новотны. – Или же он хочет, чтобы мы поверили, что он немец?

Смолак покачал головой. Он вспомнил, как во время допроса Бихари утверждал, что Бэнг, демон, который, по словам цыгана, заставил его наблюдать за убийством Марии Леманн, сыпал немецкими ругательствами.

– Вы знаете, что означает это слово? – спросил он Новотны.

– Конечно. Это значит п****. Так что мы можем утверждать, что это сексуальная агрессия.

– Это больше, чем сексуальная агрессия. Он хочет сказать, что она была немецкой п*****. До сих пор все жертвы были частично или полностью немецкой крови. По какой-то причине на этот раз он ошибся. Петрашова – не немецкая фамилия. Разве что это фамилия мужа… У нее есть муж?

– Я пока не уточнял, капитан, – ответил Новотны. – Она жила здесь одна, по словам соседей. Наши сейчас как раз опрашивают всех, кто с ней соприкасался. Посмотрим, сможем ли мы еще что-нибудь разузнать. – Полицейский бросил быстрый взгляд на Смолака. – Как вы думаете, ее посещали мужчины?

– Хм… Я ничего по этому поводу не думаю. Она была закрытым человеком – это единственное, что я знаю. – Чтобы скрыть злость, Смолак обратился к Бартошу: – Вы нашли что-нибудь, доктор?

– Жертва тщательно выпотрошена. Ну, это вы и сами видите. Однако на этот раз преступник забрал ее внутренности с собой. Должен обратить ваше внимание: влагалище и матка полностью удалены, как в лондонских убийствах. То есть он, как я и говорил ранее, последователь Джека Потрошителя.

В спальню вошел младший офицер с папкой в руках и протянул ее Новотны. Тот раскрыл папку, пролистал и сказал:

– Это документы жертвы. Они хранились в бюро на первом этаже. Вот, посмотрите.

Смолак взял папку, быстро просмотрел бумаги.

– Черт… Да она силезийская немка по происхождению. Ее девичья фамилия Дитрих. Анна Дитрих.

Офицер, который принес документы, пояснил:

– Соседи говорят, что она взяла фамилию мужа. Ее муж умер около четырех или пяти лет назад, оставив ей свое дело.

– Возможно, убийца наводил справки о ней, – сказал Новотны Смолаку. – А вы, капитан, не знали, что она немецко-чешских кровей?

Смолак сердито посмотрел на него.

– Если бы знал, я бы сказал об этом, детектив-сержант Новотны. Давайте уточним, я встречался с ней только однажды, мы разговаривали меньше двадцати минут и не обсуждали личные вопросы.

– Да-да, конечно. Прошу прощения, капитан, – начал извиняться Новотны, но он достиг своей цели: Смолак увидел удивление на лицах полицейских. Слухи теперь точно поползут.

– Есть еще что-то, – сказал младший офицер. – Вы должны взглянуть на это. Пойдемте на улицу.

Он проводил Смолака, Новотны и доктора Бартоша на задний двор и указал на выбеленную стену здания.

– Должно быть, преступник сделал это, когда уходил. Полагаю, это тоже кровь жертвы.

– Черт побери, – воскликнул Смолак. – Этого еще не хватало! Политика!

– Нет, это не имеет отношения к политике, – возразил Бартош. – На мой взгляд, это дань уважения лондонскому убийце. Практически такое же послание однажды оставил Джек Потрошитель. Просто здесь и сейчас эти слова приобретают политическое значение.

Смолак вздохнул, перечитывая начертанное кровью послание. Как и ругательство на стене спальни, надпись была на немецком языке.

Die Juden müssen getadelt werden.

Евреи должны быть обвинены.





Часть третья

Коллекционер Стекла и Дровосек






1


ВИКТОР НЕ ХОТЕЛ МНОГО пить. Он знал, что эта часть города была не самой безопасной. Почему-то вспомнилось, что две первые жертвы убийцы, которого все зовут Кожаный Фартук, были найдены в паре кварталов от дома Филипа.

Настроение Старосты улучшилось: он расслабился, явно согретый алкоголем. Нервное напряжение, сковывавшее его, спало. Виктору это было на руку: так больше удастся узнать о психическом состоянии друга. Поэтому, когда Филип предложил прогуляться до местного паба, он сразу же согласился, отметив про себя, что он, по сути, применяет к Филипу тот же метод, что и к своим пациентам. Только в качестве транквилизаторов выступали пиво и бехеровка, а не скополамин и амитал натрия.

На улице уже совсем стемнело. Филип надел длинное темное пальто. Виктор вспомнил, что когда его друг приобрел это пальто, совсем не дешевое, оно выглядело стильно и идеально сидело на нем. Теперь же оно было потертым и висело на Филипе, как на вешалке. Шляпа тоже выглядела потрепанной. Он натянул ее на глаза, словно хотел скрыться от мира.

Они вышли через заднюю дверь и попали в маленький дворик. Заперев замок, Филип не положил ключ в карман, а поднял булыжник рядом с дверью и сунул ключ под него.

– Я всегда все теряю, – сказал он, объясняя свои действия.

Туман мелкого дождя муслиновой завесой висел в воздухе. Заметно похолодало. Виктор искренне радовался, что паб оказался близко. Район Вршовице представлял собой несколько длинных улиц, рассеченных паутиной узких переулков с высокими заборами, за которыми скрывались мастерские и склады. Жили здесь в основном чехи, но среди них было немало немцев. В то время как судетских немцев, живших в деревнях, частенько пренебрежительно называли скопчаками, в больших городах, таких как Прага, немецкое население в основном формировало городскую элиту. В рабочем квартале Вршовице это было не так ощутимо, но все же и здесь на руках немецких рабочих было меньше мозолей: в основном они были хозяевами мастерских или фабричными мастерами.

Паб, в который они пришли, имел немецкое название. Заведение располагалось в подвале, попасть в него можно было, спустившись по крутой лестнице. Низкие арочные окна на уровне тротуара напоминали глаза плывущего бегемота. В пабе было шумно и жарко, пахло солодом и мокрой одеждой. Посетители, как показалось Виктору, в основном были рабочими. По речи он понял, что среди них столько же немцев, сколько и чехов. У барной стойки Виктор почувствовал себя не в своей тарелке: ему казалось, что дорогой костюм, галстук, шляпа и пальто привлекают к его персоне чересчур много внимания.

Он заказал по пиву себе и другу, решив, что этого достаточно, но Филип попросил еще две рюмки яблочной водки. В углу освободился стол, и Филип направился к нему, кивком предложив Виктору следовать за ним.

Они сидели, пили и беседовали. Виктор пытался выудить хоть какие-нибудь подробности об увольнении Филипа из университета – ему хотелось понять, есть ли у друга шанс вернуться, – но Филип уклончиво уходил от ответов. Было видно, что его гнетет что-то еще, кроме увольнения. Так и оказалось.

– Мы расстались с Еленой, – признался он в конце концов, с притворным безразличием пожимая плечами.

– Мне жаль это слышать, – сказал Виктор. – Она была хорошей девушкой. Вы были хорошей парой.

– Нет, не были. Не была. Она была сукой. П*****. Нет, хуже, она была немецкой п*****, – свирепо и неожиданно громко сказал Филип. Настолько громко, что двое мужчин за соседним столом обернулись. Виктор, потрясенный вспышкой ярости друга, нервно улыбнулся и извинился перед ними. Мужчины недовольно отвернулись.

– Они все суки. Все женщины. – Лицо Филипа потемнело. – Они лгут и изменяют направо и налево, но при этом хотят, чтобы мы были в их власти. Они думают, что могут делать все что захотят. Но я скажу тебе кое-что. Тот парень, который их потрошит, – ты знаешь о ком я, его прозвали Кожаным Фартуком, – наставит их на путь истинный. Пусть он и маньяк, но он единственный, кто знает истинную цену женского отродья.

– Очнись, Филип, ты же так не думаешь.

– Ну почему же? – Он вызывающе посмотрел в глаза Виктору, и вдруг гнев покинул его так же внезапно, как и охватил; он поник, плечи его опустились. – Конечно же нет, я так не думаю. Ох, не знаю, что со мной не так. Во мне столько злости в последнее время… Я злюсь на всех, даже на близких людей, на тех, кто мне небезразличен, таких как ты. Из-за этого меня уволили. – Он вздохнул. – Честно говоря, шансов вернуться на работу в Карлов университет у меня нет. Как, впрочем, и устроиться в любой другой университет. Я ударил Ференца, главу нашего факультета.

– Ударил?!

Филип кивнул.

– Я вышел из себя, не рассчитал силы и выбил ему два зуба. Вызвали полицию. Я провел за решеткой четыре дня, но старик Ференц в конце концов смягчился. Он снял обвинение, взяв с меня обещание, что духу моего не будет в университетских коридорах. На мой взгляд, это справедливо.

– Боже, Филип… – Виктор покачал головой. – Поэтому и Елена ушла от тебя?

– Нет. Мы разругались задолго до этого. Не сошлись в политических взглядах, так сказать. Я был наивен, потому что думал, что можно доверять немке. Я был вдвойне наивен, потому что думал, что могу доверять женщине. Ты же знаешь, что Елена родом с севера, из Либереца, там живут в основном немцы. Добрые малые, уравновешенные, большинство из них члены чешско-германской социал-демократической рабочей партии. Ну, ты в курсе, они против присоединения к Германии, но за само управление в федеральной Чехословакии и все такое прочее. Но Елена не из них. Она печатала прокламации для Конрада Генлейна[35] и Судетонемецкой партии. Эта глупая сука не понимала, что творит. Она вообще не понимает, что творит. Как я ни пытался ей объяснить, она даже не хотела понять, что собираются делать эти ублюдки. – Филип вновь разозлился.

Виктору становилось все более и более не по себе. Он понимал, что многие посетители паба говорят по-немецки, а его друг продолжал:

– Через десять лет, нет, через пять или даже меньше, наша маленькая республика исчезнет. Я говорил ей – да, я не раз говорил ей, – что и у нее, и у Генлейна, и у многих из них вскоре не останется ничего, они будут в туалет ходить по разрешению, потому что ими будет управлять этот маленький австрийский эгоист, этот Гитлер.

– Хорошо, Филип, давай потише… – Виктор видел, как двое за соседним столом снова обернулись, а еще один, за другим столом, молча и многозначительно с ними переглянулся.

– Что? Разве двое друзей не могут поговорить? Разве люди не могут обсуждать политику? – снова чересчур громко воскликнул Филип, словно обращался не к Виктору, а ко всем собравшимся вокруг.

Виктор наклонился вперед, поставил локти на стол и сказал тихо и спокойно:

– Конечно, могут. Но всему есть время и место. А сейчас не то время, и мы не в том месте. В наши дни о политике нужно говорить осторожно, Филип, а не публично.

– Да клал я на это, – выругался Филип, снова повышая голос. – Они должны слышать об этом. Каждый должен слышать. Им нужно знать, к чему нас приведет эта маленькая австрийская сволочь и его судетские шавки.

В этот момент мужчина за соседним столом что-то сказал своим приятелям, после чего все трое резко встали и подошли к столику Виктора и Филипа. В их глазах не было ничего, кроме жажды крови.

Филип вскочил.

– Что? – крикнул он. – Какого черта вам надо?

Выплеснув на каменный пол остатки пива, он начал размахивать пустой кружкой перед лицом самого крупного из троих. Отсутствие страха и явная готовность к драке заставили мужчину сделать шаг назад. Виктор воспользовался этим и встал между ними.

– Тише, тише, господа, – подняв руки, сказал он тем же успокаивающим тоном, какой использовал в работе с пациентами. – Мой друг расстроен и слишком много выпил. Вот и все. Я сейчас отвезу его домой, и он больше вас не побеспокоит. Прошу прощения за причиненные неудобства. – Он сунул руку в карман и положил на стол скомканные банкноты и гость монет. – Пожалуйста, купите себе выпить. Мы сейчас уйдем.

Он повернулся к Филипу. Лицо друга еще пылало от гнева. Виктор положил руку ему на плечо и сказал тихо, но твердо:

– Ради бога, Филип, ты смерти нашей хочешь? Пойдем отсюда сейчас же. Я отведу тебя домой.