Аспект дьявола

– Долг врача – исправление. Иногда это исправление скорее социальное, чем индивидуальное. – Кракл запрокинул голову, глаза его сузились. – И иногда миссией врача становится профилактика, а не лечение. Наша задача обеспечить, чтобы больший процент населения был здоров как душой, так и телом. Самая серьезная угроза человеческой эволюции – дегенерация. Если мы не позволим физически и умственно вырожденным людям размножаться, если мы удалим их из общества, мы принесем пользу человечеству. Это важнейшая миссия.

– То есть вы считаете, что евгеника спасет человечество? – с недоверием в голосе уточнил Виктор.

– Лучшее лекарство от несовершенства – это отсутствие недостатков.

Косарек покачал головой.

– Извините, доктор Кракл, я боюсь, что мне не выжить в вашем идеальном мире. – Он собрал препараты, за которыми пришел в аптеку. – А пока я буду продолжать делать все возможное для моих пациентов. Ради них и ради человечества.





8


Следующие сеансы наркосинтеза с Леошем Младеком ни к чему не привели: ни в том, чтобы купировать специфический психоз Клоуна, ни в попытках Виктора доказать теорию дьявольского аспекта. Он позволил Младеку загримироваться, надеясь, что это поможет открыть что-то глубоко запрятанное в его бессознательном. Виктор полагал, что причина расстройства личности этого человека кроется именно в профессиональной деятельности; он жалел беднягу, сочувствовал этому безобидному, нежному по сути существу, которое так и не смогло смириться со своим заключением в клинику за преступления, в действительности этим существом не совершенные. Во многих отношениях это было правдой: невинный Пьеро был осужден за преступления, совершенные Арлекином, его антиподом.

Виктор надеялся, что сеанс с Хедвикой Валентовой, Вегетарианкой, принесет больше плодов.

Ему пришлось противостоять протестам медперсонала, без энтузиазма воспринявшего весть о том, что сеансы будут проводиться по вечерам. Косарек объяснял, что это необходимо, чтобы синхронизировать лекарственную терапию с естественными биоритмами пациента. Он был убежден: чтобы внушить разуму, что он впадает в сумеречный сон, нужно тело заставить поверить в это.

Свою точку зрения удалось отстоять, и через два часа после вечерней трапезы госпожу Валентову привели в комнату для сеансов.

Пациентка и сейчас напоминала своим внешним видом чопорную провинциальную учительницу. Она была болезненно худой, одета во все серое, выцветшее, бесформенное, без намека на вкус: юбка, блузка, кардиган и чулки. Виктор не на шутку забеспокоился, заметив, что Хедвика еще сильнее исхудала с того момента, как он впервые встретился с ней.

Даже под действием транквилизаторов госпожа Валентова опасливо озиралась вокруг, особенно внимательно прощупывая взглядом Виктора. Закрепить ремни она позволила только медсестре, и настаивала на том, что оставаться наедине с мужчиной лежа непозволительно, поэтому пришлось отрегулировать положение кушетки так, чтобы пациентка оказалась в сидячем положении.

Чтобы усыпить бдительность пациентки, медсестра оставалась в комнате до тех пор, пока Виктор не ввел необходимую дозу скополамина и препарат не начал действовать.

В конце концов эго Хедвики Валентовой высвободилось из-под гнета. Несколько минут ушло на то, чтобы, погрузившись в пучины подсознания пациентки, пройти путь протяженностью в десять лет, которые она провела в различных клиниках для душевнобольных. Только затем Виктор смог направить свою подопечную на поиски того момента, который мог бы определить, кто такая на самом деле Хедвика Валентова.

– Я хочу, чтобы вы оказались в то время и в том месте, с которых все изменилось в вашей жизни, – сказал он. – Будьте наблюдателем, посмотрите на себя со стороны, взгляните на себя так, как вас видели другие. Найдите эту точку во времени и пространстве и перенеситесь туда.

Повинуясь, Хедвика закрыла глаза. Воцарилась тишина. Пока она путешествовал по глубинам внутреннего океана, он смотрел на нее. Лицо было правильных пропорций, в нем не было ни единого изъяна, кроме таких явных последствий недоедания, как впалые щеки и темные круги под глазами. Ее нельзя было назвать страшилищем, но и привлекательности в ее чертах не было. Виктор вдруг понял, что Хедвику Валентову вообще невозможно описать. Человека с таким лицом не заметишь в толпе, а отвернувшись, тотчас забудешь, как он выглядит.

Наконец госпожа Валентова достигла цели своего путешествия:

– Я на месте, – сказала она.

– Где вы?

– Я на вечеринке. Вечеринка в честь дня рождения.

– Это ваш день рождения?

Она покачала головой.

– Это вечеринка одной из моих одноклассниц. Она красивая и богатая. Ее отец – кто-то важный на заводе «Шкода». Она не собиралась меня приглашать, но я догадываюсь, что моя мама поговорила с ее матерью.

– Ваша мать с вами? – спросил Виктор.

– Да. «Мы должны заботиться друг о друге, – мама всегда так говорила. – Нас всего двое, и мы должны заботиться друг о друге».

– У вас нет братьев или сестер?

– Нет братьев. Нет сестер. Нет друзей. Мой отец умер, когда я была младенцем, и все, что у меня есть, – это моя мама.

Голос Валентовой стал детским.

– Вы счастливая девочка, Хедвика?

– Нет. Я несчастная. Я никогда не была счастливой. Я так одинока. Моя мама делает все возможное, чтобы помочь, но я всегда одна. Никто не замечает меня. – Голос госпожи Валентовой начал прерываться, накопленная за тридцать лет боль накрыла ее волной.

– Хедвика, необходимо, чтобы вы посмотрели на себя со стороны. Помните, я говорил о том, что вы должны стать наблюдателем, отстраниться. Оставайтесь на той вечеринке, но нужно, чтобы вы взглянули на себя глазами других. Я хочу, чтобы вы описали события так, будто вы наблюдаете за ними, а не проживаете их. Вы понимаете?

– Да, понимаю, – ответила она уже взрослым голосом.

– Опишите себя, девочку, которую вы видите.

– Маленькая девочка-невидимка. Маленькая девочка, которая должна всегда оставаться одна.

– Почему вы так говорите? Почему вы должны быть одна?


– Я невзрачна. Я стеснительна. Я боюсь, что меня будут дразнить, издеваться надо мной, а значит, лучше, чтобы меня просто-напросто не замечали, чтобы я стала невидимкой. Если бы люди заметили меня, то они бы подумали, что я странная. Я и есть странная, не такая, как все. Думаю, одиночество в детстве и сделало меня такой. Но все, что я хотела, это быть замеченной.

– Расскажите о вечеринке.

– Мама сшила мне платье. Самая красивая вещь, которую я когда-либо видела: оно было из розового шелка и все в кружевах. Я примерила его, и мама сказала: «Ты выглядишь так красиво». На этот раз я поверила ей. Я стояла перед зеркалом и чувствовала себя счастливой. Очень, очень счастливой. Я представляла, что скажут девочки о моем платье, как мы будем веселиться, как я приобрету друзей. Я ждала этого дня, который все навсегда изменит.

– И что же случилось на вечеринке? – продолжал спрашивать Виктор.

– Ничего. Платье не имело значения. Никто не заметил меня, никто не говорил со мной. Я вручила свой подарок Маркете, имениннице, в честь которой был устроен этот праздник, она поблагодарила и улыбнулась, но так ни разу и не заговорила со мной. Она не была жестока, она не нагрубила мне – она просто забыла о моем существовании, как если бы я и вовсе не приходила. И не только она. Никто даже не заметил мое платье. Я осознала тогда, что платье и вправду было красивым, но оно было как шапка-невидимка для меня. Я подумывала, что, наверное, меня вовсе не существует, я – пустота. Все играли в настольные игры, но им не было дела до меня, меня они не замечали. Затем Маркете вручили подарок от родителей. Ей подарили щенка. Такой чудесный малыш. Все хотели подержать его на руках.

– Вы тоже держали его на руках?

– Какое-то время. Мне очень понравился щенок, и я очень сильно захотела, чтобы он был моим. Я думала, что, может быть, собака, в отличие от людей, заметит меня и будет любить независимо от того, как я выгляжу. Но Маркета позвала своего песика, и он стал вырываться, чтобы побежать к ней. Я гладила его, шептала ему на ушко, просила, даже умоляла, чтобы он остался, но он извивался в моих руках, и его пришлось отпустить.

Все продолжили веселиться и играть, они обнимались друг с другом, спонтанно, по-детски. А я просто сидела и смотрела на них. Все было как всегда.

– Но что-то же случилось на том празднике, не так ли?

– Я хотела уйти, но мама сказала, чтобы я пошла и поиграла с детьми. Но в какой-то момент даже она забыла обо мне, заговорившись с другими женщинами. Я хотела обнять щенка, но он снова вырвался – ему хотелось участвовать в общем веселье. Я осталась одна в саду. Сидела и издалека наблюдала за всеми. Стоял жаркий солнечный день. Людям сложно осознать, что одиночество наиболее остро ощущается и приносит особую боль, когда ярко светит солнце, когда стоит чудесная погода… Вдруг Маркета заплакала, ее красивое личико искривилось и покраснело. Все остальные дети, как по цепочке, тоже начали плакать.

– Что случилось?

– Щенок потерялся. Должно быть, он убежал, пока все играли, и никто сразу не заметил пропажи. Этого бы не случилось, останься он со мной, – я бы присмотрела за ним. Все бросились на поиски песика, но его нигде не было. Затем они вспомнили, что последней, с кем его видели, была я. Я честно рассказала, что щенок вырвался и побежал к Маркете и другим детям, чтобы поиграть. Но меня не слушали. Все смотрели на меня и на мое платье. Затем они нашли тело щенка в глубине сада. Выглядело оно ужасно. Должно быть, щенка разорвал дикий зверь: может, лиса, может, хищная птица. Вы бы видели, во что он превратился. Маркета зарыдала, затем начала кричать на меня. Она рыдала и кричала, что это я убила его. Они все начали показывать на меня пальцами и твердить, что это я убила песика, но я не делала этого. Я просто обнимала малыша. Но даже мама смотрела на меня странно. Родители Маркеты заявили, что они собираются поговорить о случившемся с администрацией школы и с полицией. Но я же ничего не сделала! Как бы я могла что-то сделать с этим славным малышом? Я спрашивала у них: «Где тогда следы крови? Почему мое прекрасное платье такое чистое? Почему мои руки тоже чистые?» Мы вернулись домой, и мама сказала, что я должна пойти в свою комнату и переодеться, но мне очень хотелось еще разок взглянуть на себя в зеркало. Я хотела посмотреть на свое платье, представить хоть на секунду, что я красива, и снова почувствовать себя счастливой.

– Это получилось?

– Нет. Я встала перед зеркалом. Платье в зеркале было таким же красивым, но мое лицо… Должно быть, я закричала, потому что мама тут же прибежала ко мне. В зеркале я увидела, что платье все так же прекрасно, но лица у меня нет. Нет глаз, нет рта, нет носа – только гладкая кожа без единого выступа или углубления. Ровная маска из плоти. – Она устремила свой невидящий взгляд на Виктора. – Вы понимаете? Я смогла увидеть то, что видели все остальные, когда смотрели на меня. Теперь я знала, что я – пустота, невидимка. Когда я еще раз взглянула в зеркало, то обнаружила, что кто-то испортил мое чудное платье. Оно все было заляпано кровью. Я видела свое отражение без лица и красивое платье в кровавых пятнах.

– Что же случилось, Хедвика?

– Именно после этого меня отправили в спецшколу.





9


Магазин был намного шикарнее, чем предполагал Смолак. Он занимал первый этаж громадного здания в стиле секесе, уникальной чешской версии ар-нуво, на углу улицы Кржеменцова. Над входом красовалась золотая вывеска, гласившая: «Посуда и украшения из стекла Петраш». Изящные узоры вывески повторялись в декоре выложенных плиткой стен здания.

Витрины магазина были заполнены стеклянными предметами всех типов, функций и размеров: от ваз до бижутерии, от простых стаканов и графинов до аптечных гирек и ламп. Все было со вкусом разложено и, если наклониться и приглядеться к ценникам, можно было увидеть, что все очень и очень дорого.

Смолак вошел в магазин; женщина за стойкой кассы свысока наблюдала, как он приближается. Ей было чуть за сорок. Стройная, элегантная брюнетка. Темные волосы тщательно собраны в прическу, глаза подведены черным, губы ярко накрашены. Он обратил внимание на редкий, светло-изумрудный цвет ее глаз, в которых можно было утонуть. Ему пришла на ум глупая мысль, что, вероятно, ее наняли на работу из-за этого магического блеска в глазах, не уступающего блеску стекла вокруг.

Одета она была во все черное, на ней была атласная блузка с высоким воротом, как у китайского мандарина. Смолак догадался, что этот цвет она выбрала, чтобы не отвлекать внимания от великолепной игры света в искусном ожерелье в стиле модерн, которое плотно обхватывало ее горло и причудливо ниспадало по шелку блузки. Явно дорогое украшение представляло собой затейливое переплетение цепочек из белого золота, соединявших в искусный геометрический узор – ромбы из сверкающего изумрудного, салатового и бирюзового стекла.

«Вероятно, это демонстрационный образец», – подумал детектив.

– Добрый день, я пришел, чтобы поговорить с хозяином магазина, полагаю, мистером Петрашем, – сказал он и протянул бронзовый жетон офицера полиции. – Я капитан Лукаш Смолак из уголовного комиссариата.

– В чем дело? – спросила она высокомерно.

Смолак с удивлением отметил, что его задевает тон женщины, но в то же время голос показался ему очень привлекательным. Он устало вздохнул.

– Я буду говорить о цели своего визита только с владельцем магазина. Где я могу его найти?

Женщина указала на дверь в конце торгового зала.

– Кабинет там. Но придется подождать.

– У меня нет времени… – начал было говорить детектив, но горделивая красотка уже повернулась к клиентке, женщине средних лет, закутанной в меха, и заговорила с ней по-немецки.

Смолак не спеша пересек торговый зал. Колонны были облицованы ониксом. Застекленные витрины похожи на сверкающие айсберги в море белого мрамора; в каждой красовались искусно сделанные предметы из стекла. Смолак прикинул в уме, что его зарплаты полицейского не хватит ни на один товар, представленный в витринах. Очевидно, три другие продавщицы, одетые так же, как первая, придерживались того же мнения о его кредитоспособности и поэтому не обращали на него ни малейшего внимания.

Смолак постучал в дверь, но ответа не последовало, и тогда он, не церемонясь, вошел в кабинет. Посреди практически пустой комнаты стоял большой стол, на нем – стопка больших тарелок, завернутых в бумагу. Наполовину заполненная окурками хрустальная пепельница. По сравнению с роскошью торгового зала помещение казалось бедным, оно свидетельствовало скорее о практичности владельца, чем о его стремлении к показному блеску. Смолак сел за стол и стал ждать.

Он встал обернулся, когда дверь открылась, но, вопреки ожиданиям, в кабинет вошла та самая надменная красавица, поэтому он снова сел и, не сдержав раздражения, сказал:

– Я думал, что вы позовете владельца.

Брюнетка проигнорировала его раздражение, обошла стол и села в кожаное кресло.

– Я и есть владелец, – сухо произнесла она. – Меня зовут Анна Петрашова.