Апокриф. Давид из Назарета

– Я предлагаю тебе выжить. Если ты завтра погибнешь, что будет с восстанием?

– Они могут сорвать цветок, но они никогда не уничтожат зерно.

– Зерно – это ты, Давид! Ты – сын Мессии! Может ли у иудеев быть царь лучше, чем ты? Завтра Пилат пойдет на штурм и уничтожит всех живых на этой скале, чтобы забыть о своем унижении. В том числе и Мию! Ты этого хочешь? Мы можем уйти этой ночью вместе с ней и спасти ей жизнь!

Эта последняя фраза произвела на Давида неожиданно сильное впечатление. Юноша отвернулся, чтобы скрыть свое смущение, и с горечью произнес:

– Я думал, что римским солдатам не прикажут устроить резню.

– Это при командующем, достойном такого звания, но… с таким ненормальным, как Пилат…

Лонгин не договорил, а только вздохнул. Ему не хотелось использовать Мию в качестве довода, но он был готов на все, чтобы переубедить Давида.

Юноша смотрел в пространство перед собой, словно прокручивал в голове события прожитых лет.

– В тот день, бродя по Иерусалиму, мой отец знал, какая судьба ему уготована. И, несмотря на гнетущий страх, он ничего не сделал, чтобы избежать казни. Стоя у подножия креста, я слышал, как он бросал упреки своему Богу: «Почему ты меня покинул»? Он тоже сомневался в пользе приносимой жертвы, но… семь лет спустя после случившегося его послание, преисполненное любви к людям, помогает им жить. Сын такого человека не может бросить своих собратьев, Лонгин. И один только Бог знает, для чего нужна наша жертва.

Потрясенный и восхищенный такими рассуждениями, центурион смог только кивнуть. Потом, с трудом превозмогая нахлынувшие чувства, он пробормотал:

– Я горжусь тем, что познакомился с тобой перед смертью, Давид. Теперь ты должен пойти поговорить с ней.

Когда юноша появился на крепостной стене, Мия уже ждала его. Рассматривая будущее поле битвы, она пыталась представить, где именно Давид будет сражаться завтра.

– Я знала, что ты придешь, – сказала она, не поворачивая головы.

– Откуда?

– Потому что этот вечер будет у нас последним, и… нам нужно так много узнать друг о друге, а времени на это осталось так мало…

Он, подойдя к ней, стал молча смотреть в том же направлении. Потом он, собравшись с духом, спросил:

– Что ты хочешь узнать обо мне?

Она обернулась и игриво прошептала:

– Твою тайну. Твою самую сокровенную тайну. То, что знаешь только ты.

– Мою тайну?

– Хм… А я тебе потом открою свою.

Он засомневался, стоит ли ей открыться, ведь они практически не знали друг друга, и он боялся разочаровать ее…

– Ты мне не доверяешь? – посерьезнев, задала вопрос Мия.

– Ну что ты, конечно доверяю, но…

– Но что? Если мы завтра умрем, какая разница, буду я это знать или нет?

Давид повернулся к ней лицом. Долго смотрел на нее, глубоко вздохнул и пробормотал:

– Я люблю тебя.

– Что?

– Я люблю тебя, – повторил он. – Это и есть моя самая сокровенная тайна, которую никто не знает.

– Ну нет, ворюга, – рассердилась она. – Это моя тайна!

– Правда?

Она кивнула, и в глазах ее вспыхнули тысячи искр.

– Открой мне ее тогда… – прошептал он, ощущая себя чрезвычайно ранимым, чего раньше в себе не замечал.

Будучи не в состоянии произнести ни слова, Мия протянула к нему руки, обхватила его голову, запустила пальцы в волосы и нежно привлекла его к себе.

Трепет охватил все тело Давида так, что даже голова закружилась. Голубые глаза Мии, словно морская бездна, приблизились к нему, а его дрожащие губы слились с ее губами.






65




Вдыхая прохладный утренний воздух, Варавва спустился по лестнице, ведущей к цитадели. В поисках малейшего сомнения он пробежал взглядом по лицам своих воинов. Пришло время отражать нападение врага. Так же, как и их предводитель, воины сгорали от нетерпения. Скоро закончится это томительное ожидание. Кого-то зелот похлопал по плечу, кому-то просто улыбнулся, потом он подошел к женщинам, которые горели желанием сражаться с оружием в руках.

У всех были разрисованы лица, чтобы выглядеть более суровыми и устрашить нападавших. Одеты они были в солдатские робы из дубленой кожи и металлических пластин, которые должны были защищать их от стрел.

К воительницам присоединилась небольшая группа подростков, едва вышедших из детского возраста. Они тоже хотели сражаться. Осматривая их вооружение, Варавва обратил внимание на то, что один из них обмочился на свои сандалии, но сделал вид, что ничего не заметил. А мальчик, побледнев, шепотом признался:

– Я так боюсь…

– Остальные тоже, – подбодрил его Варавва, прежде чем обратился ко всей группе: – Первые стрелы можно выпускать наугад. Вы будете убивать не глядя. Но когда вы будете видеть римлян на башнях, если вы хоть на мгновение засомневаетесь, второй шанс вам уже может не представиться. Это ясно?

Звук римских труб возвестил о начале штурма, а последовавшие за ним крики отвлекли внимание женщин. По их лицам Варавва понял, что они тоже пребывают в оцепенении, и решил помочь им советом:

– Женщины, чтобы побороть страх, нужно просто кричать как можно громче. Иудейские женщины умеют кричать, или на это способны только мужчины?

После этих слов раздались такие крики, что стали оборачиваться все воины, шедшие к крепостной стене.

Через несколько минут град стрел полетел со стен крепости, нанося серьезный урон римлянам. Прижимавшиеся к земле легионеры были не в состоянии стрелять в ответ. Затем со стен полетели камни, которым было безразлично, на что падать, – на землю, деревья или людей. Светящее в глаза солнце вынуждало осажденных метать камни вслепую, не имея возможности видеть, достигают ли броски цели. Варавва метался, как молния, организуя оборону, но его голос терялся в грохоте барабанов, проклятиях воинов и глухом рокоте двигающихся к стенам осадных башен. Их колеса поднимали тучи пыли, что помогало штурмующим оставаться невидимыми.

Две тысячи иудейских рабов тянули башни по пандусам благодаря сложной системе блоков и талей. Они уже выбились из сил и еле двигались. Их руки и плечи были в крови. Иногда они падали, и тогда башни останавливались. Как только это случалось, виновника остановки тут же находили. Того, кто уже не мог подняться, выкидывали с пандуса и на его место ставили другого. Тела несчастных падали в пропасть с тридцатиметровой высоты.

Сидя на лошади, Макрон руководил штурмом, действуя строго по стратегии, принятой у римлян. Пехотинцев расставили в шахматном порядке, чтобы они не были сплошной мишенью для противника. Каждого упавшего воина тут же заменял стоящий позади него. На флангах расположилась конница, готовая атаковать в случае вылазки отчаявшегося противника. Что касается метательных орудий, то первые же выстрелы вызвали панику на стенах крепости. Стокилограммовые ядра, летящие из катапульт, из-за поднятой пыли становились видны лишь в последний момент. Они буквально выскакивали из облаков пыли и падали внутри цитадели. Некоторые из них перед метанием окунали в смолу и поджигали, в результате чего огонь быстро распространялся по крепости.

Варавва знал, что их единственная надежда была не на тех, кто сражался на стенах, а на тех, кто находился под землей.

Взяв с собой кирки и лопаты, Лонгин, Давид, Досифей и еще три члена их команды стали цепочкой, чтобы пробивать туннель через сланец. При свете масляной лампы они медленно продвигались, вынося куски сланца. Когда подошла очередь Лонгина орудовать киркой, он внезапно замер. При свете пламени стало видно, что нижняя часть туннеля пришла в движение и стала осыпаться. Он обернулся и подал знак своим товарищам приготовиться.

Давид взял лук и колчан, Досифей – свою сику. Центурион отставил лампу в сторону и стал смотреть на двигающуюся стену. Как только в ней появилась брешь и стала расширяться под ударами вражеских орудий, он схватил первого же подкопщика за шею и резко дернул на себя.

Давид тут же стал выпускать в стоящих в тоннеле стрелы.

Досифей устремился вперед, держа в зубах свою сику, и в это время одна из стрел Давида, просвистев у него возле уха, вонзилась в римлянина, которым он сам собирался заняться.

– Эй, парень, поосторожней! – крикнул он Давиду.

Другие подкопщики бросились назад, но самаритянин был полон решимости догнать их, даже двигаясь ползком. Далее началось смертоубийство, которое трудно описать. В ход пошли кинжал, лопата, кирка. Застигнутые врасплох, подкопщики падали один за другим. Их крики смешались с лязгом железа, вонзавшимся в их тела, и вскоре все было кончено. Наступила тишина.

Пронзенный римской стрелой, иудейский воин упал на пандус в двух шагах от Макрона. Брызги крови попали на лицо префекта, но он даже бровью не повел. Щуря воспаленные от пота и пыли глаза, он осматривал позиции римлян.

– Скажи им, чтобы передвинули вперед эту чертову катапульту! – приказал он одному из младших офицеров. – Ее снаряды не долетают до цели!

Всадник пришпорил коня и помчался передавать приказ на другой конец поля битвы.

Первая осадная башня наконец-то подползла к концу пандуса.

За ней двигался огромный таран. Вскоре его массивный корпус уткнулся в стену.

Зазвучали медные трубы, и солдаты стали маневрировать этим громадным брусом, двигаясь то назад, то вперед, словно человеческое море. Его бронзовый наконечник ударялся о стену Гаризима, разрушая ее.

Макрон вытащил из ножен меч, взмахнул им, потом, указывая им вперед, выкрикнул:

– Честь и сила!

– Честь и сила! – откликнулись сотни солдат.

Вдохновленные присутствием своего полководца в центре битвы, легионеры Третьего Галльского взобрались на пандус и двинулись к осадной башне.

Стоявшие на вершине огромного помоста защищенные металлическими щитами римские лучники пронзали стрелами осажденных, когда те осмеливались появиться между зубцами стены.

Много воинов было ранено у бруствера. Лучшие лучники на осадной башне убили больше иудеев, чем катапульты. Спрятавшийся за одним из зубцов Варавва наносил ответные удары.

Он целился, пускал стрелу, доставал новую из колчана, натягивал тетиву, снова стрелял, каждый раз попадая в цель. Потом он перебегал к другому зубцу, чтобы не быть обнаруженным.

– А теперь что делать? – крикнула одна из воительниц, прячась за зубцом.

– Кипящее масло! – ответил Варавва, указывая подбородком в сторону котлов, подвешенных к зубцам стены.

Он поднял два щита, лежавших возле двух мертвых повстанцев, и приказал ей:

– Прикрой меня, когда я встану, чтобы лить масло, понятно?