Аласдэр

Сегодняшней ночью он совершил серьёзный проступок: он, один из первообращённых, не явился на собрание, и, скорее всего, в зале уже собрались все. Кроме мёртвых, конечно.

По бокам массивных дверей в ожидании стояли два безмозглых прислужника. Завидев их, Аласдэр горделиво вскинул подбородок. Они знали: не стоило бросать вампиру вызов. При малейшей попытке Аласдэр разделался бы с ними, умертвив в мгновение ока. Демонстрация мускулов была всего лишь формальностью. И одновременно оскорблением для Аласдэра: чтоб войти, он должен был получить разрешение.

Один из прислужников открыл дверь. Натянулась невидимая нить, крепко-накрепко связывавшая его с господином, и Аласдэру не оставалось ничего другого, кроме как войти.

«Какая ирония! Весь мир лежит у моих ног, но этому существу достаточно одного грёбаного слова или мысли, чтобы вернуть меня домой».

Не спеша, Аласдэр вошёл в огромный зал. Но в этот раз в отличие от прошлых визитов не он контролировал свои движения. Его заставили подчиниться, и он знал, что за этим последует. Наказание.

Много раз он видел, что случалось с теми, кто относился к старейшинам без должного почтения. Большинство не доживало даже до следующей ночи. В его же случае смерть не станет финальным этапом или быстрым концом.

По мере продвижения вглубь зала Аласдэр чувствовал, как его сопровождали напряжённые и пристальные взгляды членов совета, но глаза самого вампира были прикованы к троице, восседавшей на искусно сделанном каменном помосте в самом конце монолитного помещения.

Каждый из трёх был ярким и уникальным представителем своего вида. Всякий раз, когда Аласдэру выпадала честь видеть их вместе, он испытывал благоговейный трепет. А сегодня так даже в большей степени, потому что одеты старейшины были в церемониальные одежды.

Выглядели они потрясающе. Приталенные пиджаки в стиле ампир с высоким чёрным воротником и латунными пуговицами, удерживавшими прекрасно подогнанную одежду, приковывали взгляды к скрываемым под ними безупречным, пропорциональным телам. Телам, которые единожды увидев, страстно желал и смертный, и бессмертный.

Старейшины преуспели в самой эффективной маскировке. Изысканный и привлекательный внешний вид делал их похожими на красивых мужчин в самом расцвете сил. В обычном обществе в подобных существах не сомневались, напротив, пытались быть к ним ближе. Но беда грозила несчастному, который осмеливался вызвать их ярость. Потому что создание, появлявшееся из этой отполированной до блеска скорлупы, было самым страшным исчадием ада.

— Аласдэр. — Имя эхом отразилось от стен просторного прохода, но прозвучало отчётливо, будто господин стоял рядом. — Как любезно с твоей стороны найти время в своём плотном расписании и присоединиться к нам. — Слова были сказаны властно, как мог только старейшина.

Со скамей вдоль прохода, где сидели собравшиеся посмотреть на наказание члены совета-представители каждого рода, долетел приглушённый шёпот. Получение удовольствия от мук другого существа было врождённой чертой их вида. А наказание обращённого они и подавно не пропустили бы ни за что на свете.

Продолжив свой путь, Аласдэр почувствовал, что челюсти плотно сжались — обычное дело для слушания. Он не мог и не сможет открыть рот, пока старейшины не сочтут нужным выслушать его мнение.

Взгляд Аласдэра прикипел к фигуре в центре подиума — его господину Василиосу, — от которой дух захватывало сильнее, чем от самого Давида Микеланджело. Коротко подстриженные угольно-чёрные волосы Василиоса подчёркивали точёные скульптурные черты лица. Это лицо вызывало желание прикоснуться и провести пальцами по изящным линиям. Но Аласдэр знал не понаслышке, что его очарование было всего лишь фасадом, очень убедительный, но фасадом.

Как всегда, понять мысли Василиоса было невозможно: на каменном лице не дрогнул ни один мускул. Но потом Аласдэр увидел, как буквально на миллиметр сузились его глаза. Это было единственное движение в полностью притихшем зале. Затем Василиос продолжил:

— Должен признать, сегодня ночью ты меня разочаровал.

Василиос, заставив замереть на месте, остановил Аласдэра всего в нескольких шагах от подиума.

— Не ожидал от тебя такого неуважения. От Таноса — да, но не от тебя.

Невозможность говорить раздражала. Но даже если бы Аласдэр и мог, то предпочёл бы промолчать. Подобно всякому, кто не хотел остаться без языка.

— Интересно, что за неотложное дело заставило тебя сегодня столь беспечно пропустить собрание? Особенно зная о его важности.

Когда слово «важность» слетело с губ Василиоса, коленные чашечки Аласдэра треснули, и, приглушённо застонав от боли, он упал на колени.

— Пока мы будем размышлять, ты будешь стоять на коленях. Понятно? — В глазах Василиоса вспыхнул вопрос, и челюсти Аласдэра расслабились, что дало ему возможность говорить.

— Я живу, чтобы служить тебе, мой господин.

— Рад слышать. Но не совсем уверен в твоей искренности.

Среди членов совета, наблюдавших за разбирательством, где обвиняемого лишили права голоса, стремительно нарастал гул — признак усиливавшегося извращённого возбуждения, предвкушения крови и насилия, после чего начиналось местное безумие.

— Возможно, нам нужен знак доброй воли. Доказательство того, что твоё пренебрежение к многовековому наказу было вызвано помутнением рассудка. Прошло много лет с тех пор, как я вспоминал о собственных истоках, Аласдэр. О первопричинах всего. Например... зачем нужны связывающие нас узы, если ты их игнорируешь? — Голос Василиоса превратился в оглушительный рёв, а потом резко оборвался. Он пристально посмотрел на Аласдэра, и в зале воцарилась зловещая тишина. Затем Василиос сложил руки вместе и спросил: — Тебе напомнить, Аласдэр? Никогда бы не подумал, что мне придётся заново тебя обучать истории нашего возникновения. Но...

— Амброджо, — сквозь стиснутые губы выдавил Аласдэр.

— А-а, да, видишь? Ты всё-таки помнишь свою историю.

— Конечно, — подтвердил тот, несмотря на сокрушительный приступ боли в коленях. — После многих лет уединения он обратил вас троих. Поэтому вы управляете миром под его духовным присмотром. Вы — самые сильные среди существовавших во все время вампиры.

— Ты совершенно прав, agóri (прим. пер.: с греческого «мальчик»).

Решив любым способом добиться благосклонности своего старейшины, Аласдэр продолжил:

— Он также взял с вас клятву, обещание, что вы не повторите его одинокую судьбу. Он позволил вам выбирать единственного, с кем у вас будет связь — узы, что навечно соединят вас и вашего первого обращённого.

— Верно. И с момента, как ты решил, будто у тебя есть право игнорировать мою волю, я сильно засомневался в выборе своего единственного.

Аласдэр открыл рот продолжить, но понял, что снова не может говорить.

— Думаю, настало время тебе ещё раз доказать, что я выбрал правильно. Перед нашими друзьями и всей семьёй.

Осколки разбитых вдребезги костей в коленях убедительно напоминали, что вариантов у Аласдэра не было, даже если бы он хотел или мог что-то сделать. Но острую боль вызывали не раздробленные кости, а унижение, которым сопровождалось само представление. Поэтому с ожидаемым от него уважением Аласдэр опустил глаза и ответил:

— Для меня будет величайшей радостью доказать тебе свою покорность.


Невнятные предположения пронеслись среди зевак. Они никогда бы не помыслили, что доживут до того дня, когда увидят Аласдэр на коленях. Такое было впервые.

— Тихо! — раскатами грома пронеслось по залу, и наступила тишина, в которой могли существовать только те, кто мог жить не дыша, кто уже был мёртв. — С нашей стороны будет упущением не дать Аласдэру возможность высказаться в свою защиту, прежде чем мы примем решение. А как это сделать, если вы так галдите? Каждый, кто издаст хоть писк, присоединится к Аласдэру. И в отличие от него ни к одному из вас я не питаю симпатии. Я ясно выражаюсь?

Аласдэру стало интересно, задумались ли другие о своей участи, если учитывать, что чувство симпатии Василиоса только что вылилось в две растрощенные коленные чашечки и чёрт знает, во что выльется дальше.

— А что касается тебя... Ты поможешь мне понять, почему, несмотря на отданный мною приказ, посчитал возможным не появиться.

Послышался скрежет металла по камню — это из смертоносных пальцев появились острые ногти. Ногти, способные вскрыть горло, проколоть вену или выколоть глаз.

И, прежде чем у Аласдэра появилась возможность заговорить, невидимые пальцы резко вздёрнули его подбородок вверх, направляя взгляд на лицо уже стоявшего на ногах господина. Зелёные глаза, такие же, как и у Аласдэра, теперь стали чёрными и злыми.

Аласдэр никогда не видел, чтоб Василиос настолько разъярялся, по крайней мере, из-за него. И в этот момент на Аласдэра обрушилась сила Василиоса во всём своём величии — по телу сверху вниз прокатилась волна адреналина, а следом ледяными щупальцами начал расползаться настоящий страх.

— Сейчас ты меня боишься, Аласдэр?

Василиос легко мог считать его страх, как и вырвать из груди сердце, одной силой мысли. И Аласдэр осознал, что частью его наказания было унижение, им нужно было сбить с него спесь.

— Да, мой господин.

Аласдэр решил, что следующая часть наказания будет болезненной и жутко страшной, но вместо этого услышал в своей голове: «Правильно, omorfo mou agóri (прим. пер.: с греческого «мой красивый мальчик»). Ты причинил мне сильную боль. И теперь, хотя мне и больно это делать, я должен вернуть тебе долг».

Когда правую руку Аласдэра вывернули и завели за спину между лопаток, с губ младшего вампира слетело ругательство. Рука выскользнула из сустава и теперь беспомощно болталась сбоку. Затем невидимые щупальца железной хваткой обернулись вокруг его позвоночника и выгнули грудную клетку причудливой дугой так, что верхняя часть тела наклонилась вперёд. Следующими на очереди были пальто и рубашка — разорванные, они свободно упали на пол с его теперь уже беспомощного тела и обнажили торс под сумасшедшими взглядами окружающих.

У всех просыпались жажда и страсть убийства, или же похотливое желание. Температура в зале мгновенно поднялась, и безразличие сменилось лихорадочным возбуждением. На долю секунды Аласдэр задумался, что же выберет Василиос, и вдруг почувствовал, как к его груди прикоснулись кончики ногтей и спустились от рёбер вниз к поясу брюк.

— Помни, Аласдэр. Хотя ты и нужен мне живым, я всё ещё могу тебя сломать.

Слова были хорошо продуманы. Они давали понять остальным, кто здесь кукла, а кто — кукловод. А ещё было совершенно ясно — и Аласдэр это точно знал, — что слова были сказаны ещё для того, чтобы потешить извращённую натуру Василиоса. Он наслаждался разыгрываемым перед советом представлением, показывал, кем являлся. Как доказательство, в сознание Аласдэра скоро проникла следующая мысль:

«Если ты осмелишься противиться тому, что собираюсь с тобой сделать, я позволю этим животным кормиться тобой, пока ты не ослабнешь настолько, что будешь восстанавливаться целый год. А они тебя сильно хотят. Только посмотри на них».

Из всех возможных угроз эта была самой действенной.

Аласдэра хорошо знали благодаря трём вещам.

Первая: он никогда не утолял свою жажду при помощи представителей своего рода. Дерись и трахайся с умом.

Вторая: он всегда был очень разборчив, когда речь шла о том, кого кормить и от кого восстанавливаться.

И третья: он умел себя контролировать.

И, конечно же, его господин прекрасно знал об этих трёх правилах.

Рубцы, покрывавшие теперь весь торс Аласдэра, из-за жидкого серебра, в которое окунули ногти, начали гноиться, вызывая жгучую боль, будто вены прижигали раскалённой кочергой.

Аласдэр не смог сдержать мучительный, вырвавшийся из груди рык, когда те же ногти коснулись пуговицы на его брюках. Младший вампир по-прежнему не сводил глаз со злобного существа, которое контролировало каждое мгновение этой недвусмысленной демонстрации власти. И увидел, как во взгляде Василиоса вспыхнуло дикое, необузданное желание.

И прежде чем Аласдэр сумел задуматься о возможных последствиях, на него с ослепительной силой обрушились воспоминания, от которых он даже сквозь боль задрожал от желания...

Древние Афины. 47 г. до н. э.

Петляя между колон опустевших купален, Аласдэр знал, что за ним следят. Он скользнул в отбрасываемую лунным светом тень и стал ждать — Аласдэр поймал себя на том, что ему нравилось быть преследуемым.

Купальни были его любимым местом. Он приходил сюда, когда хотел, чтобы его увидели, услышали или поучаствовать в плотских утехах. Этой глубокой ночью Аласдэра привела сюда третья причина, как, вероятно, и наблюдавшего за ним несколько дней мужчину.

Аласдэр прижался спиной к стоявшей позади колонне и почувствовал, как под тяжёлой шерстяной тканью тоги твердел член. Уже долгое время он не ощущал такого волнения от предстоящего свидания. Обычно он был слишком занят тем, что оберегал свою спину от нежданного удара кинжалом, и не мог наслаждаться встречами в купальнях, которые обязательно заканчивались сексом. Но после праздничного пира, где впервые увидел того восхитительного мужчину, прошло два дня. И с тех пор Аласдэр не мог думать ни о чём другом.

Аласдэр видел мужчину только мельком и даже не был уверен в реальности увиденного. Он был божественным. Неземным. Появился и так же быстро исчез.

С той же секунды Аласдэр начал ощущать его присутствие, как свою тень, мог чувствовать, когда тот был поблизости. И после захода солнца, когда наступило время тёмных желаний, Аласдэр страстно захотел, чтобы тот мужчина к нему прикоснулся; мечтал встретиться лицом к лицу с тем, кто был в ответе за разгоревшийся внутри сексуальный огонь.

— Аласдэр...

В тишине послышался чарующий голос и, дойдя до сознания Аласдэра, заставил сердце гулко забиться. Казалось, что слово прошептали прямо у него над ухом.

— Не стоило выходить одному в ночи, omorfo mou agóri.

Лёгкий ветерок взъерошил длинные волосы, и, потрепав материал одежды, закрутил его вокруг икр. Аласдэр облизнул губы. Живя в этом мире уже тридцать первый год, мужчина не помнил, чтобы в ожидании встречи испытывал настолько сильное предвкушение. И пока незнакомец, это существо или ночной ангел продолжал его дразнить, возбуждение Аласдэра только усиливалось.

— Когда садится солнце, и на прогулку выходит луна, многое может случиться... — колдовской голос умолк. Осознав наступившую тишину, Аласдэр загрустил, но вдруг почувствовал, что его набухший член восхитительно сладко сжали.

С губ сорвался сдавленный стон, Аласдэр прижался головой к колонне и оглянулся по сторонам. Вокруг было пусто. Рядом тоже никого не было. Но он чувствовал — «О боги! Да-а…» — он чувствовал пальцы, скользившие по всей налившейся силой длине его плоти, а потом голос... Он вернулся.

— Я могу тебе дать то, о чём ты даже не осмеливаешься мечтать.