А я смогу

На широком подоконнике сладко дрыхла сибирская кошка Ириска. Ольга купила её у весёлой бабули в переходе на площади трёх вокзалов ещё на первом курсе института. Ириска была кошкой пожилой, но по-прежнему шустрой и активной. Серёжка, когда её увидел, аж обомлел, не поверив своим глазам. И потом всё тискал пушистые кошачьи бока и удивлённо вопрошал:

– Ты жива?! Ты до сих пор жива? Чем ты её кормишь, Лёль?

А нахалка Ириска, будто вспомнив его, урчала у него в руках не переставая и тёрлась твёрдым лбом о его подбородок. Она всегда была к нему неравнодушна. И Серёжка кошку тоже очень любил. Ольга даже ревновала немного.





Москва и область. 1987–1992 годы




Он вообще был страстный кошатник. Дома у его родителей жила невероятной красоты кошка, больше всего похожая на камышовую, которую Ясень когда-то нашёл в подъезде и не смог пройти мимо. Кошка по причине повышенной волосатости вообще-то носила имя Пушка, но лучше всего отзывалась на прозвище Родственник. Ольга, впервые услышав, как Серёжка говорит отиравшейся поблизости кошке: «Ну что, Родственник, есть будешь?» – хохотала до икоты.

Пушка была скотиной капризной, вредной и неласковой. К Ольге относилась индифферентно, к родителям и сёстрам Ясеня тоже. Зато самого Серёжку любила, спала у него в ногах и даже позволяла иногда погладить. Правда, любовь эта не помешала ей укусить его за безымянный палец, когда он ловил её, сбежавшую за кавалером, в подъезде.

Палец тогда страшно распух, а они как раз должны были ехать покупать обручальные кольца. Пришлось мерить на левую руку, что вызвало безмерное удивление у молоденькой продавщицы. Она с интересом взирала на них, пока Ольга не сжалилась над девушкой и всё ей не объяснила. Палец прошёл только недели через две, а кольцо оказалось велико. Почему-то у Сергея безымянные пальцы на правой и левой руках отличались. Ну, или он за эти две недели сильно похудел. Не иначе как от предсвадебных волнений.

Но все эти неурядицы их тогда только веселили. Они были юными и счастливыми и очень, очень, очень любили друг друга. Будущая свекровь смотрела на них и умилялась, ласково называла «мои голубки» и очень радовалась, когда Ольга приезжала к ним в Железку.

Вот с чем, вернее, с кем Ольге повезло, так это со свёкрами, точнее, со всей Серёжкиной роднёй. Были это чудесные, добрейшие люди, которые приняли и полюбили её сразу и безоговорочно. Иногда ей казалось, что свекровь любит её чуть ли не больше, чем родных детей: Серёжку и двух его сестёр, старшую Свету и младшую Веру. Впрочем, и золовки, или как там называются сёстры мужа, её любили тоже.

А уж как она любила их всех! Ей было с ними всегда так тепло и уютно. Гораздо теплее и уютнее, чем в родительском доме. И она мечтала, что после свадьбы жить они будут у родителей мужа. Но не сложилось. Светлана вышла замуж чуть раньше, и вскоре уже ждала первого ребёнка, а через полтора года забеременела второй раз. Муж её жил с ними. И получилось, что в небольшой трёхкомнатной квартире ютились родители, Света с семьёй, Вера и Серёжа. Приводить ещё одного человека было некуда. Денег на то, чтобы снимать жильё, у них, нищих студентов, не было. Вот и пришлось проситься к её родителям. И это стало фатальной ошибкой.

Мама и отец были людьми неплохими, но на удивление сухими и неэмоциональными. Во всяком случае, по отношению к дочери. Друг друга-то они любили нежно и крепко. Только вот Оле в их сердцах места уже не осталось. Она никогда в жизни не слышала ни от кого из них слов «я тебя люблю, доченька», или «ты у нас такая красавица», или хотя бы «Оленька». А уж свалившемуся на их головы зятю они тем более не обрадовались. Мало того что рано: двадцатилетние жених и невеста казались им неприлично молодыми. Так ещё и крайне, на их взгляд, неудачно: Сергей был из многодетной семьи и никаких надежд на его финансовое благополучие Людмила Ивановна не возлагала. Так что брак дочери стал для них неприятным сюрпризом.

Серёжка же к тестю и тёще относился хорошо, старался им по возможности помогать, не отказывался вскопать огород в деревне или поменять чехол шруса в машине тестя. И иногда Ольге казалось, что им с родителями всё-таки удастся наладить нормальные человеческие отношения.

Но мама её стояла насмерть. Зятя она не любила и, что важнее, любить не хотела. А уж папа и вовсе всегда и во всём с ней соглашался. То ли от большой любви, то ли от бесхарактерности. И началась в их доме тихая война. Нет, никто в лицо друг другу гадостей не говорил и не делал. Но любой поступок Сергея, любой его самый незначительный шаг комментировался в одном ключе. Обычно его очередное отсутствие ласковая тёща, вскоре после их свадьбы сменившая тактику и занявшая небанальную позицию, оправдывала:

– Оля, а что ты хочешь? Конечно, он будет гулять налево. Интересный неглупый парень, образованный и эрудированный. Разве ему может быть интересно с тобой?

– А что со мной не так? – убитым голосом интересовалась Ольга, в которой нежные родители успешно взрастили с десяток цвеущих буйным цветом комплексов.

– С тобой всё так, – сокрушённо и с явным сомнением в голосе вздыхала мама, – просто ты совершенно не его человек. Ну, посуди сама. Он спит с окнами нараспашку – ты мёрзнешь всегда и даже летом трясёшься под пуховым одеялом, которое тебе подарила бабушка. Он любит поесть – ты не умеешь готовить, и у тебя вечно отсутствует аппетит. Он строит наполеоновские планы на будущее, а ты ни о чём не думаешь, живёшь сегодняшним днём…

– Ты ещё кое-что забыла, мама, – не выдержала однажды этого длиннющего списка несоответствий Ольга.

Людмила Ивановна удивлённо вскинула красивые брови и осеклась:

– Что именно?

– Что он мужчина, а я женщина. Если следовать твоей логике, уже хотя бы по этой причине мы не подходим друг другу и подходить никогда не будем.

Но, как известно, вода камень точит. И постепенно Ольге стало казаться, что доля истины в словах матери есть. Она, вместо того чтобы жить их с Серёжей любовью, стала приглядываться и прислушиваться к себе, к нему. Малейшее несовпадение во взглядах, самая незначительная ссора казались ей началом конца их отношений. Что уж тогда говорить о серьёзных разногласиях?

Как и всякий недолюбленный родителями ребёнок, она остро нуждалась в постоянном одобрении, поддержке, признаниях в любви. И Ясень, пока был рядом, умудрялся всё это ей давать. Но он слишком часто уходил и уезжал. И сами отлучки эти воспринимались Ольгой как доказательство его равнодушия. А это было то, чего она больше всего боялась в этой жизни.

Так боялась, что стала убийцей. В тот сентябрьский день в палате на десятерых, с трудом приходя в себя после наркоза, она открыла глаза и увидела Серёжку. Он тихо плакал, сжимая в огромных своих ладонях её полупрозрачные кисть и запястье.

Ольга ни раньше, ни после не видела, как плачут мужчины. И слёзы эти напугали и потрясли её. Впервые ей в голову пришла мысль о том, что она сделала что-то такое, что уже никогда не сможет поправить, изменить. С трудом сглотнув, она замерла в ужасе от осознания содеянного. Уловив её чуть заметное движение, Серёжа выпрямился, глядя на неё такими глазами… Такими… Даже по прошествии девяти лет Ольга вздрагивала, вспомнив тот день, когда её муж посмотрел на неё глазами отца, у которого убили ребёнка. И убила она. Тогда он еле слышно прошептал:

– Зачем? Лёлька моя, Лёлька, зачем?

И такой леденящий ужас прошил вдруг насквозь её пустое и бессмысленное тело, что она смогла только закрыть глаза и отвернуться. В голове почему-то билась мысль, что она, как Раскольников, выбросивший поданную ему милостыню, своим поступком будто перерезала нить, связывающую её с остальным человечеством. Ольга скорее почувствовала, чем услышала, как тихо встал и ушёл Сергей. Ей стало ещё больнее, хотя, казалось бы, было уже некуда. И она поняла, что уже никогда в жизни не сможет произнести слова: Господи, за что?! Потому что, что бы ни случилось с ней, ничем она не искупит и не поправит то, что сделала сегодня, и самых страшных бед будет мало за этот её грех.

Но как ни странно, именно в этот самый горький в её жизни момент, на убогой больничной койке, под влажным тонким одеялом, она, став убийцей, приобрела то, что помогло ей выжить тогда, – веру. Много позже она узнала, что день этот, двадцать первое сентября, самый страшный день в её жизни, был светлым праздником Рождества Пресвятой Богородицы, днём Её рождения.



В тот день Сергей, отправив сестру домой на такси и бросив свою машину у больницы, пешком поплёлся к Пашке. Рябинин, увидев совершенно мёртвое лицо друга, молча втащил его в узкую тёмную прихожую и буквально волоком транспортировал в кухню.

Они тогда долго сидели вдвоём. Пашка молча подливал и подливал крепкой заварки и крутого кипятка в огромную чашку, по самый край, как любил Ясень. Потом встал и коротко скомандовал:

– Поехали!

– Куда? – вяло удивился Сергей.

– К отцу Петру.

Про отца Петра Ясень слышал уже неоднократно. Павел познакомился с ним случайно: помог отвезти жену батюшки в роддом. Знакомство их переросло в дружбу. И Пашка давно уже зазывал Сергея в гости к настоятелю Никольской церкви. Да всё недосуг было. И вот теперь Ясень вдруг почувствовал, что если они сейчас не поедут к батюшке, то он просто помрёт от тоски и поселившейся в его сердце пустоты. И они поехали.


Услышав о происшедшем, отец Пётр помолчал, ужаснувшись. Сергей испугался почему-то того, что вот сейчас этот малознакомый пока батюшка начнёт ругмя ругать Лёльку. Но тот вдруг горько произнёс:

– Бедная девочка, что она с собой сделала… С собой, со своей душой.

– Что мне сейчас делать? – еле слышно спросил Ясень, который за эти батюшкины сострадание и понимание был ему безмерно благодарен.

– Тебе? Тебе сейчас и потом, всю жизнь, молиться за неё, за себя и за убитого малыша.

Сергей дёрнулся, услышав страшное слово «убитый». Но потом поднял на батюшку больные красные глаза и прошептал:

– Я готов. Я тоже виноват.

– А мужчина в основном виноват и бывает в такой беде, – кивнул батюшка, – он сильнее, он решительнее, на нём ответственность за его женщину. Мужчина почти всегда может её остановить. Ты не знал, конечно, о выборе твоей жены. Но ты должен был о такой возможности подумать. Ты видел, что ей тяжело, что твои отлучки ведут к гибели семьи? Видел. Но ничего не изменил в себе. А этим ты её от себя оттолкнул… Ну, да ничего, не сгибайся ты так под тяжестью своих ошибок. – Ясень действительно сидел сгорбившись, бессильно опершись локтями о колени и обхватив лохматую голову руками. – Наше главное счастье в том, что Господь наш безгранично милосерден и прощает даже такие грехи. Кайся. Молись. Не отчаивайся. Надейся. И, бог даст, может быть, вы всё-таки будете вместе и родятся у вас ещё дети. Не взамен, этого малыша вам никто и никогда не заменит, но в утешение…

Много лет спустя, году в девяносто седьмом, Сергей, услышав по радио песню Олега Газманова «Единственная», вздрогнул, как от удара. Слова «не родятся наши дети» причинили невыносимую боль. Но песня была так хороша, так совпадала с его настроением, что он купил диск и с мазохистским наслаждением слушал и слушал её раз за разом, думая о том, что добрый и не по возрасту мудрый отец Пётр на сей раз оказался не прав и что их с Лёлькой дети всё-таки не родятся никогда.





Москва и область. Осень 2000 года




Закрыв за Сергеем дверь, Ольга поёжилась и потёрла лицо руками. Прошлое, которое она старалась забыть и почти забыла, ворвалось в её жизнь так неожиданно и так… – она поискала слово – решительно, да, именно решительно. Даже нахрапом, кавалеристским наскоком. И теперь ей было и горько, и сладко одновременно.

А ведь ей казалось, что она крепко-накрепко заперла дверь в это самое прошлое. Но стоило появиться Серёже, как воспоминания, от которых замирало её глупое сердце, роем налетели, навалились на эту самую дверь, и она дрогнула и разлетелась в щепки. И теперь кажется, что и не было этих долгих девяти лет, а всё произошло вчера.

Но надо не вспоминать, а думать, действовать! Потому что в жизни её явно происходит что-то нехорошее. Но вот кто этому причиной?.. И тут вдруг она поняла, что теперь не одна. Как там сказал Серёжа? «Лёль, ты можешь думать обо мне всё, что хочешь, но бросить тебя одну вот сейчас я никак не могу. Ты же знаешь, я друзей в беде не бросаю». Она знала, конечно, знала. Только вот вся беда в том, что совсем не хотела, чтобы он был ей другом. Вернее, только другом.

Ох, как тяжело было самой себе признаваться в том, что бывший муж её, как выяснилось, по-прежнему оставался самым близким, родным и понимающим человеком. Но наедине с собой она старалась быть честной.

Больше всего Ольга хотела бы, чтобы Серёжа сейчас был рядом, сидел вот на этой кухне или хотя бы просто спал по своей привычке на спине, широко разметав руки и ноги. Но он уехал домой. А может быть, у него вообще семья и дети? Столько лет прошло. Разве возможно, чтобы он, такой добрый, умный, светлый, оставался один? Она не спросила его об этом, а он не сказал. Нет, нет… Она же видела его машину, ехала в ней. У семейных людей в салоне всё по-другому: валяются детские игрушки, забытые перчатки жены или её солнцезащитные очки. И кольца у него не было. Хотя… Это-то точно ни о чём не говорит.

Вздохнув, Ольга посмотрела на календарь, висевший на стене, и тут только вспомнила, что сегодня за день. А ведь с утра она была на службе в храме, как же умудрилась забыть? Она подошла к календарю и поправила покосившийся квадратик, выделявший числа. В нём ясно виднелись две цифры: два и один. Сегодня было двадцать первое сентября. Рождество Пресвятой Богородицы. Как тогда, но только девять лет спустя. Она посмотрела в окно на тёмное небо. Это шанс, Господи? Неужели ты даёшь мне ещё один шанс?



Выехав от Лёльки, из Реутова, Сергей с трудом поборол искушение сразу поехать к Рябининым и вывалить на них новости. Но потом глянул на часы и решительно направился домой.

Он так и не избавился от детской привычки жить всем вместе, семьёй. Да и не хотел избавляться, прекрасно понимая, что семья – это его единственная опора. Средства, слава богу, позволяли купить квартиры себе и – по соседству – младшей, незамужней ещё сестрёнке Вере. Она тоже работала у них с Павлом и очень им помогала. А вот теперь ещё и обосновалась рядом. Старшая сестра Светлана с мужем тоже поселились поблизости. Сергей хотел и родителей перевезти к ним, но мама и отец решительно воспротивились и остались в их старой квартире в Железнодорожном. Мама заявила тогда, что к внукам она прекрасным образом поездит на электричке, благо дети её устроились неподалёку от станции Карачарово. По прямой семь остановок, на восьмой выходить. Так и не уговорили их. Справедливости ради надо сказать, что квартира у родителей была хорошая, а теперь, после ремонта, который там учинили Ясень вместе с сёстрами, и вовсе прекрасная.

В общем коридоре Сергей прислушался. За дверью Вериной квартиры царила тишина: сестра спала. Он тяжело вздохнул, в сомнении потоптался немного, но будить пожалел и пошёл к себе. Взбудоражен он был так, что всё внутри тряслось противной мелкой дрожью, и Сергей ещё с полчаса бесцельно бегал по огромной своей квартире, стараясь угомонить бешено бьющееся и ноющее сердце.

Ах, если б он мог! Если б он только мог!

Лёлька всегда, с самого первого дня так на него действовала. Он чувствовал себя просто котом каким-то, унюхавшим валерианку и сладострастно мечтающим о ней. Но ведь прошло девять лет! Целых девять лет. И все эти годы он как-то жил, что-то делал, и даже чувствовал себя счастливым. Иногда. Не слишком часто.

А когда они жили вместе, он просыпался ночью и в темноте смотрел на Лёльку. Её длинные волнистые волосы покрывали подушку, и он гладил их и смотрел, смотрел. Лёлька спала ужасно чутко. И нечего было и думать о том, чтобы прикоснуться к её коже и не разбудить. Вот он и обходился волосами. Но и от этого тоже или от взгляда его она частенько просыпалась и сонно улыбалась ему. А если он не выдерживал и всё-таки обнимал её, то даже из самого глубокого сна она нежно шептала:

– Любимый мой, – и тыкалась ему тёплым носиком в шею.

А он, как дурак, млел и обмирал от счастья. И всё ждал, когда же наступит привыкание и охлаждение отношений, о которых все твердят. А они никак не наступали и не наступали. Не успели, наверное. Потому что они с Лёлькой, безумно любящие друг друга, взяли и вдруг, по какому-то идиотскому недоразумению, развелись.

Но он ведь выжил. И даже вполне неплохо жил себе, пока не появилась… нет, не Лёлька. Пока не появилась в жизни его лучшего друга Пашки Рябинина чудесная девчонка Злата.

До её появления они оба считали себя закоренелыми холостяками, один раз уже обжёгшимися на воде и старательно дующими на молоко.

– Хватит, наелся кексов, – заявлял настрадавшийся за недолгую семейную жизнь Рябинин.

– До отвала, – соглашался с ним Ясенев. И это было их своеобразной игрой, прикрывающей боль от прежних отношений и расставаний. Только он, Ясень, всё-таки подумывал о женитьбе и даже сделал предложение Лене, а вот Павел закрыл эту тему для себя навсегда. Во всяком случае, он сам так думал и приучил к этой мысли окружающих.

Но тут вдруг Злата возникла из ниоткуда. И Рябинин влюбился сразу и так сильно, что Ясень был потрясён. Так потрясён, что даже беспардонно завалился тогда к Рябинину в гости, посмотреть, кого же это друг встретил. И так ему тогда понравилась смешная рыжеволосая девчонка Злата и их с Пашкой отношения, что он тоже захотел так. И даже понадеялся было на что-то подобное. Но быстро понял, что в его жизни уже было такое чувство и что другого он сам не хочет.

На свадьбе у Рябининых Пашка заметил, что друг его странно печален, и зажал Ясеня в углу. Сергей рассказывать о своих невесёлых мыслях не хотел, старательно убеждал счастливого новобрачного, что всё прекрасно, а он просто задумался. Но садист Пашка, единственный человек, кроме мамы, знающий о его слабом месте, применил недозволенный приём: уволок Ясеня подальше от веселящихся гостей и принялся щекотать. Совершенно не выносящий щекотки Серёга тогда долго держался, гоготал, отпихивал разошедшегося друга, но всё-таки не выдержал и всё рассказал.

Пашка грустно посмотрел на него и тихо спросил:

– Ты что, всё ещё её любишь?

– Сам не верю.

– Серёг, но ведь тогда надо что-то делать. Хочешь, я ей…