Антология Фантастической Литературы

— Да, конечно, что может быть лучше, — охотно согласился Гириш Чандра, — индус всегда останется индусом. Но мне хотелось бы знать, что, по мнению англичан, ведомо им самим?
— Я расскажу вам кое-что, ведомое одному англичанину. Вы-то об этом, конечно, наслышаны.
Я начал свой рассказ по-английски, но Гириш Чандра задал вопрос на своем языке, и я, естественно, перешел на хиндустани, наиболее подходящий для этой истории язык. В конце концов, такой рассказ и не прозвучал бы по-английски. Гириш Чандра слушал меня, время от времени кивая головой, а потом мы зашли ко мне, где я и закончил свое повествование.
— Бешак, — молвил он невозмутимо. — Лекин дарваз банд хай (тут не может быть двух мнений, но дверь закрыта). В моем народе я часто слышал воспоминания людей о прежних воплощениях. Для нас это, разумеется, привычная история, но чтобы такое открылось кормленному говядиной англичанину, малеху [88], отщепенцу, не имеющему касты! Это, ей-богу, нечто из ряда вон выходящее.
— Сами вы отщепенец, Гириш Чандра. Вы каждый день едите говядину. Давайте-ка все обдумаем хорошенько. Этот парень помнит свои прежние воплощения.
— Знает ли он об этом? — спокойно спросил Гириш Чандра, усевшись на мой стол и болтая ногами.
Он снова перешел на английский.
— Ничего он не знает. Иначе с какой стати я бы все это вам рассказывал? Продолжайте!
— Какое тут может быть продолжение? Опиши вы этот случай своим друзьям, они скажут, что вы сошли с ума, и напечатают об этом в газетах. А если, положим, вы возбудите дело о клевете...
— Это отпадает полностью. Скажите, можно ли заставить его говорить?
— Да, есть такой шанс. О да-а. Но, только он заговорит, весь этот мир рухнет — instanto [89] — на вашу голову. Такое даром не проходит, сами знаете. Как я уже сказал, дверь закрыта.
— Значит, нет ни малейшей надежды на успех?
— Откуда ей взяться? Вы же христианин, а в ваших книгах сказано, что вам запрещается вкушать плоды Древа Жизни, иначе вы бы и не умирали. Разве вы боялись бы смерти, знай вы то, что знает ваш друг, хоть сам он об этом и не подозревает? Я боюсь получить пинок, но не боюсь умереть, ибо мне дано знание. Вы не боитесь пинка, но боитесь умереть. А если б не боялись — Бог ты мой! Англичане тотчас разбрелись бы по всему миру, нарушая равновесие власти, сея повсюду смуту. Ничего хорошего бы из этого не вышло. Но не отчаивайтесь: ваш англичанин будет все реже вспоминать прошлое и назовет свои воспоминания снами. Потом он и вовсе обо всем позабудет. Когда я сдавал экзамены на бакалавра искусств в Калькутте, все это было в дурацкой книжке про Уордсуорта, по которой я натаскивался к экзамену. Красота плывущих облаков, или как там это называется.
— Но рассказанный мной случай, похоже, исключение из правила.
— Не бывает исключений из правила. Иной на вид и податливей других, а узнаешь его поближе — убедишься, что все из одного теста. Если ваш друг раз-другой ляпнет что-нибудь такое и людям станет ясно, что он помнит все свои прошлые жизни или хотя бы что-то из своего прошлого рождения, он не продержится в банке и часа. Его, как у вас говорится, вышибут как сумасшедшего и поместят в приют для умалишенных. Вы это сами прекрасно понимаете, друг мой.
— Конечно, понимаю, но речь не о нем. Он не будет упомянут в повести.
— Ага, мне все ясно. Но вам не написать эту повесть. Сами в этом убедитесь.
— И все же я постараюсь это сделать.
— Ради славы и денег, конечно?
— Нет, ради самой повести. Слово чести, мне больше ничего не надо.
— Все равно у вас ничего не получится. Нельзя играть с богами. Оставьте все как есть. Как говорится, воздержитесь на дальнейшее... я хотел сказать — от дальнейших действий. И — торопитесь. Его ненадолго хватит.
— Что вы имеете в виду?
— То, что сказал. До сих пор ваш друг еще не думал о женщинах.
— Не думал? — Я вспомнил, как Чарли иногда откровенничал со мной.
— Вернее — ни одна женщина не думала о нем. А когда это случится — всему конец! Это уж я знаю. Здесь миллионы женщин. Взять горничных, к примеру.
 
Я содрогнулся при мысли, что мою повесть может погубить горничная. И тем не менее, это был самый вероятный исход дела.
Гириш Чандра ухмыльнулся.
— А тут еще хорошенькие девушки — кузины свои, а может, и не свои. Один ответный поцелуй — и память о нем излечит его от всей этой чепухи, или...
— Или — что? Помните, он и сам не подозревает о том, что знает.
— Помню. Так вот, если ничего особенного не произойдет, он увлечется своим делом, финансовыми спекуляциями, как и все вокруг. Так и должно быть. Вы сами понимаете, что так и должно быть. Но сначала у него появится женщина, мне так кажется.
Раздался стук в дверь, и стремительно вошел Чарли. Он закончил свои служебные дела и — я по глазам видел — зашел ко мне для продолжительной беседы, и, скорее всего, со стихами в кармане. Стихи Чарли наводили на меня тоску, но порой они побуждали его к рассказам о галере.
Гириш Чандра пристально поглядел на него.
— Извините, — Чарли смутился, — я и не знал, что у вас гость.
— Я уже ухожу, — сказал Гириш Чандра.
Он потянул меня за собой в прихожую.
— Это тот человек, о котором вы мне говорили, — быстро произнес он. — Попомните мои слова — он никогда не расскажет все, что вам хочется. И не надейтесь. Но он хорош тем, что может заглянуть в будущее. Давайте притворимся, что это игра. — Я никогда не видел Гириша Чандру в таком возбужденном состоянии. — Нальем чернила ему в пригоршню. А? Что вы на это скажете? Уверяю вас, он способен увидеть все, что доступно человеческому глазу. Позвольте, я принесу чернила и камфару. Он — ясновидящий и расскажет нам очень многое.
— Весьма возможно, но я не намерен вверять его вашим богам и дьяволам.
— Вреда ему не будет. Когда он выйдет из транса, он почувствует неловкость и некоторую опустошенность. Вы же видели раньше юношей в состоянии гипнотического транса?
— Вот потому-то я и не хочу глядеть на это снова. Ну а теперь — прощайте, Гириш Чандра.
Он спустился по лестнице, крикнув мне снизу, что я лишил себя единственной возможности заглянуть в будущее.
Его заявление меня ничуть не огорчило: я интересовался прошлым, и никакие юнцы, глядящие в трансе в зеркала или в налитые в пригоршню чернила, не могли мне в этом помочь. Но я с пониманием и сочувствием отнесся к мнению Гириша Чандры.
— Ну и верзила этот черномазый! — воскликнул Чарли, когда я вернулся. — А теперь послушайте: я только что написал поэму, пока все играли в домино после ленча. Можно, я ее прочту?
— Дай, я прочту сам.
— Вы не прочтете с нужным выражением. И вообще, когда вы читаете мои вещи, всегда кажется, что рифмы из рук вон плохи.
— Ну тогда читай сам. Все вы одинаковы.
Чарли продекламировал собственное сочинение, и оно было не намного хуже, чем обычно. Он зачитывался купленными книжками, но стоило мне сказать, что я предпочитаю Лонгфелло, не разбавленным Чарли, ему это не понравилось.
Потом мы принялись разбирать его поэму — строчку за строчкой, и на каждое замечание или поправку у Чарли был готов ответ:
— Да, может, так оно и лучше, но вы не понимаете, что я хочу этим сказать.
В одном, по крайней мере, Чарли был схож с некоторыми поэтами. На обратной стороне листа было что-то нацарапано карандашом.
— Что это? — спросил я.
— О, это не стихи. Так, пустячок, написал прошлой ночью перед сном, мне не хотелось морочить себе голову подбором рифм, вот я и написал белые стихи вместо рифмованных.
Привожу «белые» стихи Чарли:
 
 
Мы толкали весла, когда дул встречный ветер
 
И обвисали паруса.
 
Неужто ты не дашь нам волю?
 
Мы жевали хлеб и лук, когда ты брал города
 
Иль бегом возвращался на борт, потерпев пораженье.
 
Капитаны разгуливали по палубе и пели песни
 
В ясные дни, а мы томились внизу.
 
Мы теряли сознанье, подбородком уткнувшись в весло,
 
А ты и не видел, что мы бездельничаем: мы и в забытьи
 
Раскачивались взад и вперед.
 
Неужто ты не дашь нам волю?
 
Рукояти весел, покрытые солью, шершавы, как кожа акулы;
 
От соленой воды наши колени изрезаны трещинами до кости;
 
Пряди волос прилипли ко лбу, и губы растрескались до самых
 
Десен; а ты бил нас хлыстом, потому что мы не могли грести.
 
Неужто ты не дашь нам волю?
 
Но скоро мы сбежим через орудийные порты, как вода сбегает
 
По лопасти весла; и, посылая других в погоню за нами,
 
Ты нас не поймаешь, как не поймаешь кружево вод.
 
Как не привяжешь ветер к раздутому чреву паруса. Ио-го-го!
 
Неужто ты не дашь нам волю?