В плену твоего безумия (СИ)

— Так-то лучше! — теперь в его голосе не было желания успокоить меня. Только сталь, холод, ощущение неминуемой угрозы в случае, если я позволю себе выйти за рамки. — Когда я сказал, что мы поговорим, я имел в виду — ты слушаешь! Ты меня поняла, Милана?
Я услышала, как он встал с кресла. Его шаги замерли подле меня, инстинктивно забившейся в угол дивана. Теперь все постепенно стало на свои места.
Такого страха во мне не вызывал даже муж. А ведь я знала, на что тот был способен. Этот же еще ничего не сделал, чтобы заставить меня бояться, а я уже превратилась в шаровую молнию, сотканную из панических разрядов.
— Я говорю — ты слушаешь. Я начинаю разговор — ты молчишь. И я привык, когда меня понимают с первого раза, девочка. Если этого не происходит, мне приходится применить меры…
Он навис надо мной обволакивающей тенью. Я подняла голову, как будто пытаясь показать, что не сдамся, не покажу своего страха. Источник света был над его головой, мои глаза немного привыкли к темноте. Я едва не охнула, когда поняла, что вижу нечеткие очертания фигуры своего тюремщика.
Он был высоким. И, насколько я могла судить, соединив воедино свои ощущения — атлетически сложенным. Больше ничего не удалось рассмотреть. Страх вытеснило любопытство. Оттого я и зашипела, когда на мои скулы легли его теплые пальцы.
— Ты здесь потому, что тебя надо было спасать. Именно так, Милана, вырывать из твоего привычного мира, в котором ты крутилась, не понимая, что это — ненормально. Что твой конченый муж убивает тебя день за днем и не остановится, пока не добьет.
Я так опешила от этих слов, что забыла о том, что мне полагается бояться своего похитителя. Вновь глаза под повязкой широко открылись — я ощутила это по специфическому натяжению ткани. А мужчина убрал пальцы с моих скул, позволяя отдышаться.
— Вы псих, — выпалила я, забыв про чувство самосохранения. — А не спасатель.
— Я не буду наказывать тебя за эти слова, девочка.
— О, спасибо! А мне так хотелось понять разницу — кто из вас больнее бьет…
На тот момент мне было все равно. Если это обычный психопат, до него не достучаться. Если же нет, надо попытаться уравнять положение. Только вот как можно уравнивать положение пленницы, которой я стала, и человека, в руках которого находилась моя… только не говорите «жизнь». Я этого точно не вынесу.
— Причинять тебе боль в мои планы не входит. Разве что ты сама меня об этом попросишь. Пугать тебя — тоже. Если ты проявишь благоразумие, мы поможем друг другу, и все.
Я выдохнула. Страшно? Еще как. Но я не избавлюсь от этого, пока не расставлю все точки над «и».
— А что в ваши планы входит? Вы меня похитили для философских бесед? Или за руку подержать? Ваша преамбула для того, чтобы я сама разделась, сама раздвинула ноги? Это?!
Она все-таки прорвалась. Тяжелая и неконтролируемая паника, еще и вместе с ужасом. Почему-то в первые дни я переживала лишь о том, что меня хватятся, дочь не уснет, у мамы сердце не выдержит. В немалой степени этому поспособствовал позитив Алены и моя свобода передвижения по особняку. Да так, что я поверила, что меня не тронут. Что Азамат кому-то насолил, и меня увезли лишь для того, чтобы его проучить. Сценарий, в котором меня будут насиловать или держать на цепи, не пришел в мою голову. Только сейчас я как будто прозрела, окончательно осознав, что может понадобиться здоровому молодому мужчине от девушки, которую хочет каждый первый фолловер ее «инсты», и не только.
Кажется, всхлипнула, еще сильнее забившись в уголок дивана. В голове пронеслись отголоски прежней жизни. Наша брачная ночь, похожая на акт варварского насилия, наш первый раз с Азаматом, который я предпочла забыть…
— Ну, что такое? — диван прогнулся под весом тела моего похитителя. — А вот этого бояться не надо. Женщины приходят ко мне сами. Не в обмен на услугу, не от страха. А по собственному желанию.
Все мое тело как будто вибрировало от напряжения. Я хотела поверить в эти слова.
— Насиловать тебя я точно не буду.
Я застыла, когда он поймал мою руку и накрыл своей ладонью.
 
— Но это не значит, что ты не вызываешь во мне желания. Я вижу тебя в каждой тени с тех пор, как впервые увидел. Твое лицо у всех тех, с кем я был близок. Ты даже не представляешь, как мне трудно сдержаться…
Его слова не успокаивали. После Азамата я не хотела вызывать такое желание ни в ком и никогда.
— Я увез тебя не для того, чтобы насиловать и дрессировать. Мне не нужна поломанная игрушка. Мне нужна личность, которую в тебе едва не уничтожили. Я надеюсь, пробудить ее еще не поздно.
— У вас… странные методы… — я едва произнесла эти слова. Страх не отпускал, хотя я почему-то не ощущала никакой угрозы. Страх — да. Но это говорила неопределенность.
— Они не странные. Они просто действенные.
— Вы… завязываете мне глаза для того, чтобы я не смогла вас узнать?
Я почувствовала, что мой вопрос вызвал на его губах улыбку. Как? Я и сама не могла это пояснить. Может, правду говорят — когда лишают одного органа чувств, активируются остальные: слух и… эмпатия?
— Нет. Не поэтому, — он перестал улыбаться. Вот не знаю, как я это поняла — просто перестал, и все! — Я трезво смотрю на вещи и вряд ли ты узнала бы одного из своих преданных фанатов в лицо. И даже не потому, что ты можешь меня опознать в случае побега. Я делаю это для того, чтобы ты начала мне доверять.
— Что? Каким образом?
Я не понимала, о чем он говорит. Спасти, похитив. Пробудить доверие, завязав глаза. Лишить страха, угрожая связать или наказать. Но все равно, проще было найти смысл в этих словах. Проще, чем признать, что я во власти безумца.
— Доверие, Милана. И отсутствие выбора решать самой. Тебе необходима темнота, чтобы понять, кто тебя из нее выведет и не бросит.
— Значит, вы ничего не сделаете со мной… против моей воли?
Он вздохнул. Как мне показалось, разочарованно. Я не поняла, почему: то ли оттого, что не может сделать что-то без моего согласия, то ли от недоверия.
— По законам моего мира я не имею права. Безопасность, разумность и добровольность, Милана. Я не имею права нарушать три незыблемых принципа.
Где-то я уже о них слышала. Только вот где? Сейчас все мои мысли были сосредоточены лишь на том, чтобы узнать как можно больше. Я даже не сразу поняла, что страх отступил. Мы сейчас говорили едва ли не на равных. Со стороны казалось, что мы договорились о том, что я буду с завязанными глазами, поэтому выполняю условия договора.
— Вы уже нарушили один. Когда меня украли.
— Ты однажды поцелуешь мне руки и скажешь «спасибо» за то, что я это сделал. Но до этого еще очень и очень долго. Пока что я хочу, чтобы ты мне доверяла и не боялась.
— Вы врете, — я знала, что этот человек может сотворить со мной лишь усилием голоса. — Вам нужен мой страх. Всем нужно только одно. И черт, даже не секс! Власть, вот, ради чего вы ломаете чужие жизни и не задумываетесь об этом!
Он ответил не сразу. А я постаралась не думать о том, что меня ждет, если я ненароком его разозлила.
— Похоже, он травмировал тебя гораздо сильнее, чем я полагал изначально.
Я не успела подготовиться к тому, что произошло дальше. Вновь его пальцы прикоснулись к моему лицу, оплетая, обжигая теплом своего прикосновения. Это было так неожиданно, что я вздрогнула. Закричать не смогла — оцепенела. То ли от ужаса, то ли от его подавляющей воли.
— Вздрагиваешь. Уже который раз. Это рефлекс, которого ты даже не замечаешь, Милана, — его губы оказались так близко, что меня и вовсе выбило по всем фронтам. Эта близость была такой осязаемой, пугающей и вместе с тем волнующей, что я не поняла, что именно чувствую. — Когда ты последний раз смеялась? Плакала? Как давно ты носишь эту боль в себе?
У меня сбилось дыхание. Даже в поглаживании линии скул и подбородка была какая-то угроза. Угроза моим личностным границам. Их разбил в дребезги мой супруг, а попытка возвести сейчас — рушилась.