Николай I. Освободитель (СИ)

Император, кажется, совсем прибитый к спинке кресла моим криком, растекся в нем и некоторое время сидел без движения тупо глядя в стену перед собой, после чего вдруг подобрался и уже осмысленно посмотрев мне в глаза произнес, — значит так, с сегодняшнего дня будем делать по-другому. Ни с кем, вообще ни с кем, о своих озарениях разговаривать не будешь. Рядом с тобой при любом выезде из Зимнего будет находится Воронцов и четверка гвардейцев. Все интересные мысли будешь излагать письменно и передавать мне курьером или лично. Понятно?
— Понятно, — я тяжело вздохнул, кажется моей свободе приходил конец. — Чего уж тут непонятного.
— Дальше, — Александр задумчиво постучал пальцами по столешнице, — первый этап твоей задумки с родильным госпиталем спустя почти год его существования можно признать успешным. Соответственно можно переходить ко второму — к обучению персонала для госпиталей других российских городов.
— Да, я как раз хотел… — начал было я.
— Вот письменно все свои предложения и изложишь.
— А как же мой егерский взвод?
— А что с ним? Играйся, я не против, до смерти только господ офицеров не загоняй. Посмотрим, что из твоей задумки получится.
В общем, следующие месяцы стали для меня крайне сложными в первую очередь в психологическом плане. Стенки прозрачной клетки вокруг меня буквально на глазах стали толще, выпускать из Зимнего меня начали — по личному распоряжению императора — только под натуральным конвоем из десятка бойцов. Сначала это были измайловцы, однако мои подшефные они все же являлись пехотным полком и в качестве конвоя не годились, потому вскоре были заменены на специально отобранных для этого дела солдат конного гвардейского полка. И это при том, что сам Александр личную охрану часто-густо вообще игнорировал — непростительная легкомысленность на мой взгляд, впрочем, я-то знал будущее — и порой выходил гулять в город совершенно без какой-либо охраны. Получается, что меня охраняли куда более строго чем императора, и естественно это изрядно давило мне на психику.
Во-вторых, у меня появился штатный секретарь и пара посыльных. И вообще меня, я так понял опять же по инициативе брата, очень аккуратно отрезали от всех практических действий, оставив только генерацию идей и дистанционный контроль. Единственное место, куда меня стали стабильно выпускать — это на службы в Петропавловский собор внутри одноименной крепости. Такой вот ироничный выверт от самой жизни — не веришь, будешь посещать церковь чаще.
На деле выглядело это так: придумал что-то напиши, передай кому надо, там сделают и отчитаются. Тоже в письменном виде. А сам ходить куда-то, кем-то руководить, что объяснять лично — ни-ни. Постепенно пришло понимание, что Александр боится не столько «за меня», сколько «меня», боится, чтобы я где-нибудь чего-то не ляпнул лишнего и не подставил таким образом весь императорский дом и лично императора. С одной стороны осуждать его за такую осторожность сложно, с другой — мне-то от этого было не легче.
Формирование опытного егерского взвода закончилось к новому году. Уже к середине ноября отсеялись все, кто посчитал это начинание слишком сложным или бесперспективным для себя, — «в деле» осталось семьдесят девять кандидатов из первоначальных трех сотен — и дальше пришлось заниматься выбраковкой уже самостоятельно. Так, например четырнадцать человек отсеяли по итогу трехсоткилометрового марша по маршруту Петербург — Великий Новгород — Петербург, с которым, чтобы получить зачет нужно было справиться за пять дней. Получилось это не у всех.
Дальше были тесты по общефизической подготовке, стрельбе и фехтованию. Постепенно количество претендентов уменьшалось, пока в двадцатых числах декабря — как раз перед Рождеством, что я счел добрым предзнаменованием — я не получил заветное число тридцать четыре. Три отделения по десять человек, с командирами отделений и командир взвода.
После новогодних праздников уже постоянному составу офицерской части выдали новую форму и принялись учить еще более активно. Я хотел в своих подопечных впихнуть как можно больше полезных в будущем знаний, поскольку общее их образование откровенно хромало на обе ноги.
 
При всем этом мое непосредственное участие в процессе было сведено к минимуму. Так, например, я высказал пожелание, чтобы егерям дали кое-какие основы рукопашного боя: предложение передали по инстанции, бюрократический механизм крутанулся и откуда-то возникла пара донских казаков, видимо неплохо смыслящих в соответствующей области. Тоже самое было когда я возжелал дать бедующим офицерам егерского полка кое-какие полезные, как мне показалось знания в медицине. Тут был вызван Нестор Максимович и несколько его врачей, уже год трудящихся под руководством светила российского акушерства и офицерам был прочитан курс лекций о первой помощи при ранениях, о самых распространённых в войсках болезнях и о мерах, которые необходимо принимать для сохранения здоровья своего и подчиненных солдат. О важности чистоты, кипячения воды и мытья рук с мылом.
Кстати, о медицине. Как-то так неожиданно получилось, что именно это направление стало основным в моей «работе» зимой-весной 1804 года. Для начала я предложил учредить отдельное министерство здравоохранения, поскольку резоны вхождения медицинской коллегии, учрежденной еще при Екатерине, в структуру министерства внутренних дел мне казались крайне сомнительными. Это решение, однако, по заведенной у нас традиции ничего не делать быстро, зависло на неопределенный срок.
Втором делом — по счету, а не по важности — стало составление доклада об английском опыте вакцинации с использованием коровьей оспы. Естественно, в двадцать первом веке я знал о единственной болезни, уносящей ранее тысячи и десятки тысяч жизней, которую человечеству удалось искоренить полностью. Вот только когда именно были проведены первые опыты с использованием коровьей оспы я точно не помнил: где-то на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков.
Однако, если знаешь, что искать, и даже — где искать, найти искомое оказалось не так сложно. Оказалось, что Дженнер уже не только провел свой первый эксперимент в этой области — это случилось в год моего рождения, — но даже успел накопить кое-какой опыт в этом направлении.
Узнав об этом, я тут же написал Александру о срочнейшей необходимости вводить поголовную вакцинацию в России. Понятно, что ближайшие годи ни ста ни даже семидесяти процентов населения мы охватить не сможем — банально врачей у нас столько нет — однако двигаться в этом направлении просто обязаны.
— «Лучшим примером тут была смерть Петра 2. Если уж даже императоры умирают от этой хвори, то естественно, наша Богом посланная», — ссылка на Бога никогда лишней не будет в таком деле. Я старательно орудовал гусиным пером, выводя строчки на листе очередного доклада императору — «обязанность, искоренять ее всеми доступными способами».
— Твою мать! — Выругался я, посадив на документ кляксу. Писать перьями, да еще и по местной бумаге, на поверхности которой местами попадались ощутимые включения недостаточно качественно перемолотого сырья, было настоящей мукой. — А ладно, хрен с ним, там перепишут…
В таком режиме ограничения свободы прошел весь 1804 год. Сначала — первые полгода — я жутко бесился от нехватки впечатлений и информации, а потом как-то привык смотреть на мир сквозь сухие строчки отчетов.
Все мои попытки как-то вырваться из этой клетки полностью провалились: Александр оставался глух к моим просьбам и на все жалобы отвечал только, что я еще слишком мал для осознания всей ситуации и классическое: «вырастешь сам поймешь». Самое грустное, что и винить мне было, по сути, некого, сам загнал себя в такое положение неумением сдерживать свои эмоции. Вот что стоило придержать свои прогрессорские порывы до того момента, когда Николаю предоставят большую самостоятельность и мои действия не будут столь уж вопиюще заметны на фоне других детей.