Николай I. Освободитель (СИ)

Анненская медаль, таким образом, должна была окончательно превратиться в небоевую и вручаться исключительно за годы беспорочной службы.
Кроме того, я предложил ввести нагрудные знаки «за ранение», тоже не став ничего выдумывать и скопировав ее с советского варианта: желтая полоска за легкое ранение и красная за тяжелое. Эта идея на удивление понравилась Александру — идею с крестами он тоже одобрил, но там нужно было их чеканить из серебра, поэтому дело несколько затянулось — и соответствующий циркуляр по армии был выдан уже в мае 1803 года. Причем, что интересно, в нем было указано мое авторство идеи, что, на самом деле, для российского делопроизводство было совершенно не характерно и наталкивало на определенные мысли.
Что же касается проекта с созданием родильного госпиталя и школы акушерок при нем, то не смотря на мое физическое отсутствие, дело активно развивалось и даже начало давать первые плоды.
По собранной за первые полгода статистике — я с самого начала настаивал на ведении строгой учёности не только в плане финансов, но и в чисто медицинской документации — введенные мною драконовские меры по чистоте сразу дали заметную прибавку к выживаемости как рожениц, так и детей.
Если средний показатель материнской смертности во время или после родов считался в районе от 1 до 2 % — что учитывая те же семь беременностей на женщину давало шанс от 7 до 14 % умереть родами в течение жизни — то в Родильном госпитале имени святой Елизаветы, этот показатель со старта не превышал 0.4–0.5 % что вроде бы не такое уж большое достижение, однако при применении этих цифр на сорокамиллионное население России могло бы дать изряднейший демографический рывок.
Тут, ради справедливости нужно сказать, что смертность 1–2% рассчитывалась как средняя от всех беременностей как дворянок, так и крестьянок, и естественно среди последних она была больше. Если же брать в расчёт только городское население, то там показатели смертности колебались вокруг одного процента, но даже всего двукратное улучшение такой печальной статистики было, с какой стороны не посмотри, немалым достижением. К сожалению, чтобы еще сильнее уменьшить материнку смертность нужно было уже говорить об использовании антибиотиков, переливании крови и прочих манипуляциях, которые в ближайшие годы будут нам совершенно недоступны.
Улучшение также наблюдалось в плане выживаемости новорожденных детей. Как уже говорилось, печальная статистика в Российской империи говорила о том, что до конца первого года жизни не доживают от 20 до 25 % младенцев и львиная доля из них умирает с самые первые часы и дни жизни. Очевидно, что тут мы располагали еще меньшими средствами для решения этой проблемы. О том чтобы спасать недоношенных, например, детей и вовсе задумаются только лет через сто пятьдесят. И все же согласно регулярно передаваемым мне данным, собранным подчиненными профессора Амбоидика-Максимовича, тут тоже была видна положительная динамика. Особенно это было приятно, учитывая, что и в этой сфере мне удалось дать знаменитому акушеру действенный совет, а именно использовать для подкормки детей — очевидно, что такая проблема будет стоять в заведении подобного типа во все времена — не коровье молоко, а козье. Бог его знает, в чем между ними разница, однако в будущем я наталкивался на подобный совет и уже не помня контекста просто ретранслировал его ученому с предложением попробовать.
Неизвестно, чего стоило Нестору Максимовичу наладить постоянные поставки козьего молока и какие еще меры он предпринимал, однако смертность младенцев в первые часы и дни жизни несколько упала. Тут со статистикой было гораздо сложнее, поскольку часто-густо смерти новорожденных в отличии от взрослых женщин вообще нигде не регистрировались и соответственно статистика по ним была очень приблизительная.
И все же, если оценивать работу созданного по моей инициативе заведения, то нельзя не отметить, что всего за погода новый родильный госпиталь достиг совершенно определенных успехов и, если ничего не случится в дальнейшем, это может стать твердым фундаментом для развития российской медицинской науки в целом.
 
— Ну что ж, — ознакомившись с последним отчетом, я удовлетворенно отложил папку на стол, — кажется уже можно переходить ко второму этапу плана.
— Ко второму этапу? — Вопросительно поднял бровь Воронцов, а Михаил, которого последнее время стали прикреплять ко мне в качестве подшефного, видимо надеясь, что он тоже уму-разуму наберется, оторвался от игрушек и заинтересованно посмотрел на меня.
— Ну да. Я напоминаю, что изначально родильный госпиталь задумывался в первую очередь как место подготовки будущих акушерок, которые получив навыки и знания, разъедутся по России и будут непосредственно заниматься снижением детской и материнской смертности, так сказать, на местах. Нужно только подумать, где брать девушек, боюсь запас девиц, имеющих хоть какое-то начальное образование не слишком глубок, и придется обучать их с ноля.
На самом деле обучение акушерок виделось мне только первым этапом, мыслями я ушел гораздо дальше. Во-первых, была у меня идея наладить обучение медицинских сестер для армии. Там в плане помощи раненным дела обстояли не сильно лучше, чем пару тысяч лет назад где-нибудь в армии римской. Ни о какой более-менее систематической работе в этом направлении и речи не шло, в первую очередь, потому что медицинского персонала было крайне мало, я бы даже сказал мало непростительно. Поэтому самой главной операцией военных хирургов была ампутация, а процент раненных, вновь вставших в строй — удручающе мал.
И первой мерой, которую я хотел предпринять — внедрение в армейскую структуру классических таких медицинских сестер, которые оказывают первую помощь прямо на поле боя, выигрывая для настоящих врачей драгоценные в таком случае минуты. Хотя, если смотреть на это здраво, то до реализации задумки было еще очень далеко.
Во-вторых же, я рассматривал профессии младшего медицинского персонала и потом учителей — как первую ступеньку к эмансипации женщин. В это время, о такой проблеме еще никто не думал, но по моему мнению, у тех женщин, которые принципиально не видели себя женой-домохозяйкой должен был быть какой-то запасной вариант. Пусть даже такой малопривлекательный на первый взгляд.
— А это совсем другие затраты. И материальные, и временные, — кивнул воспитатель и добавил, сменив тему, — у вас сейчас занятия с Андреем Карловичем?
Я поморщился и кивнул. Не знаю, чья это была идея, назначить мне учителя по политэкономии — Господи, какая тут политэкономия в начале девятнадцатого века — однако занятия с господином Шторхом каждый раз превращались в сущее мучение.
— Да, Семен Романович, вы останетесь?
— Ну нет, — открыто чуть ли не заржал Воронцов. — Слушать все это еще раз я не собираюсь. Да и Михаила, пожалуй, заберу, а то он опять плохо спать будет.
— Ну спасибо, — буркнул я, хотя в душе был скорее доволен. Андрей Карлович хоть и был как многие немцы изрядным занудой, однако не давил авторитетом и с удовольствием спорил с помощью фактов со своим высокородным студентом. Прошлый раз — о котором и говорил воспитатель — у нас вообще до криков дошло, впрочем, в итоге мы расстались хоть и раскрасневшиеся и немного посадившие голос, однако вполне довольные друг другом.
— … вы же понимаете, что это бред! Что то, о чем вы говорите — это сферический конь в вакууме? — В тот раз мы втроем ехали из Гатчины, где предпочитала обитать мамА и начали свой урок еще в карете. Шторх тоже часто бывал в Гатчине «подрабатывая» чтецом вдовствующей императрицы, и в этот день мы решили ехать в Питер в одном транспортном средстве. Воронцову, который сопровождал меня в маленьком путешествии было просто некуда деться из ограниченного пространства и пришлось слушать нашу «учебную» перебранку от начала и до конца.
 
— Что простите? — Не понял экономист выражения из будущего.
— Упрощенная модель, неприменимая на практике, — максимально лаконично объяснил я. Шторх был приверженцем — как и большинство современных экономистов, если уж быть совсем откровенным — теорий Адама Смита, то есть либертарианства в чистом виде, и конечно же пытался впихнуть в меня свои представления о свободной торговле и рынке, который, как известно, все порешает. Человеку, который был хоть немного знаком с дальнейшим развитием событий, все это казалось не научной теорией, а бредом умалишенного. Впрочем, тут я отчетливо понимал — и старался поэтому сдерживаться — что у местных просто не хватает данных для более глубокого анализа.