Спасти «Скифа» (СИ)

Его остановили в городе после комендантского часа. Он показал пропуск, выданный комендатурой, якобы дающий ему право находиться на улице и следовать по неким важным делам. Но вот незадача: в комендатуре ему такой пропуск не выдавали. Хойке отдавал себе отчет, что в другое время, не будь ситуация на Восточном фронте столь напряженной, этот аусвайс сослужил бы спекулянту свою службу, патруль не изучал бы бумажку так тщательно. Однако обстановка в городе сложная, и, значит, бдительность усилена. Особенно когда подобный пропуск показывают местные жители, от которых всего можно ожидать.
С ним работали недолго. Даже не пришлось в подвал спускать: следователь Шваб у себя в кабинете велел двинуть задержанному пару раз по ребрам, и тот сразу заскулил: виноват, господин следователь, в комендатуру не пробьешься, бюрократия кругом, чего-то требуют, а из города выйти срочно надо было, вот и помог один хороший человек с Благовещенского базара…
Еще через час показания давал одноногий с Благовещенского, его там знали, как Митьку Инвалида. Этот даже не пытался отнекиваться, достаточно одной потерянной ноги, если упереться – то и вторую потерять запросто, это в лучшем случае, потом ведь и головы не сносить. Сдал полицая Веньку Копытова, дружка своего: он, сукин сын, не только с пропусками шустрил, на нем и других полицейских много всего навешано…
А вот это уже заинтересовало Хойке всерьез. Тем более, что искать полицая Копытова пришлось чуть дольше – не было его дома. Любовница, некрасивая баба, которая держалась за Веньку, только чтоб с голоду не помереть и чтоб на работу в Германию не увезли да в заложники не взяли, призналась: ушел куда-то Копытов. Еще до полуночи ушел, вместе с дружком своим, а после пришли оба злые, нервные, схватил Венька бутыль с самогоном и опять ушел. Где гуляют – убейте, не знаю, господа немецкие офицеры…
Узнали быстро, дело нехитрое. Копытов и его дружок – молодой полицай, чью фамилию Недогибченко начальнику гестапо трудно было выговорить, проще называть по имени, Ваня, а еще проще – никак не называть эту сволочь славянскую – валялись пьяные в хате, где жили офицерские девочки: эти с появлением гестаповцев протрезвели быстро, начали что-то лепетать на ломаном немецком. Только с ними Хойке решил позже заняться. Надо разобраться, как это идиоты из вспомогательной полиции набрались наглости, что заявились к девицам, которые водят компанию исключительно с офицерами рейха, за что получают соответствующие статусу льготы. Чем это они запугали девушек – а ведь явно что-то знают, взяли на какой-то хитрый крючок, иначе шлюхи давно бы пожаловались покровителям на домогательства негодяев. Может, девчонки спят с офицерами по заданию партизан?..
Заплаканных и смертельно перепуганных девиц увезли в комендатуру до выяснения. Копытова же и его дружка Ваню в отличие от подружек, упорно не желавших трезветь, Хойке велел взять в оборот тут же, на месте. Для наглядности сам лично выстрелил Недогибченке в голову, и, когда кровь, смешанная с частицами мозгов, брызнула Копытову на лицо, тот пришел в себя мгновенно: заорал, будто резали, хотя его пальцем никто всерьез не тронул, разве что получил для затравки прикладом в живот.
Покаялся тут же, на месте, без очной ставки – уж сотрудники вспомогательной полиции знали, как умеют работать в гестапо, и не стал Копытов настоящего допроса дожидаться. Да, воровали нужные бланки из комендатуры, продавали дорого, даже не продавали – меняли на глубоко припрятанные ценности, ну а если женщине молодой требовалось либо бабе, которая пока в соку, тут другая услуга могла заместо оплаты пойти. Признания Копытова лились на Хойке водопадом, начальник гестапо не перебивал, и так узнал о сукиных детях, несколько часов назад чуть не убивших Копытова и Ваню Недогибченко, дружка его мертвого.
Русские, переодетые в немецкую форму…
Им срочно понадобился документ, дающий возможность пересечь контрольный пункт.
Копытов что-то рассказывал о приятеле своем, который совершил более тяжкие, чем он сам, преступления перед рейхом. Даже сунул Хойке полученное от него в качестве аванса кольцо. Но эта часть исповеди, как и ювелирное украшение, мало занимали начальника гестапо, потому что почти двое суток назад в Харьков проникли диверсанты, переодетые в военную форму вермахта. И вот теперь какие-то переодетые славяне ищут способ покинуть город как можно быстрее. А у диверсантов, как объяснил Хойке сам Брюгген, время уже на исходе…
 
Пока начальник гестапо не знал, как найти применение неожиданно полученной информации. Он мог дать голову на отсечение, что давний приятель полицейского Копытова, обманувший его несколько часов назад, – один из уцелевших диверсантов, скрывающихся где-то в городских недрах. Однако где именно, Гюнтер Хойке так и не узнал.
Копытов тоже не имел об этом понятия, и начальник гестапо склонен был ему верить: попавшись и спасая свою шкуру, полицай не преминул бы выдать местонахождение обманщика. А главное – их всех вот-вот должен поймать штурмбаннфюрер, у него источник понадежнее, тот самый перевербованный диверсант…
Того, что Брюгген вернется ни с чем, Хойке предположить не мог. Почувствовав, что берлинская шишка, которая опростоволосилась, ожидает если не открытого злорадства, то хотя бы скрытого намека на него, начальник гестапо благоразумно сдержался. В подробности не вдавался, ему достаточно было узнать, что пленник сбежал, и, значит, он с самого начала вел свою игру, блефуя и, как казалось, сбрасывая все козыри.
Теперь же Гюнтер Хойке мог сдержанно похвастаться своими успехами. Правда, он так до сих пор и не знал, как распорядиться полученной информацией…
Зато штурмбаннфюрер оживился мгновенно.
Словно не он полчаса назад упустил пленного диверсанта, а вместе с ним потерял надежду изловить остальных. Глаза блеснули, Брюгген протянул руку, потребовал конфискованное кольцо, повертел его в пальцах, поднес поближе к глазам.
– Хойке, вы внимательно читали описание фрейлейн Скиф? – быстро спросил он.
– У нас есть ее фотография. Достаточно много фотографий, я и сам при случае могу ее опознать, ведь встречался с этой мерзавкой несколько…
– Хойке, я знаю, что у нас есть ее фото! – рявкнул Брюгген так неожиданно, что начальник гестапо вздрогнул, снова почувствовав себя не победителем, а мальчишкой на побегушках у столичной штучки. – Но, кроме того, есть описание! Кольцо на пальце, Хойке! Вот такое же кольцо! – Брюгген его сунул начальнику гестапо прямо под нос. – Это кольцо, Хойке! Как память о погибшем возлюбленном, офицере рейха! Якобы память, часть легенды Скифа, Хойке! Кольцо было у переодетого русского, значит, они все-таки встретились! И сейчас, вот в эту самую минуту, они должны выбраться из города с настоящим пропуском!
Только теперь до Гюнтера Хойке дошло: он ведь и сам мог сложить два и два. Все-таки штурмбаннфюрер Брюгген – именно таков, как о нем говорят…
– Что делать? – вопрос прозвучал наивно, как-то даже по-детски.
– У них путь один, Хойке: на восток. Им нужен только такой контрольный пункт, где движение обычно более интенсивное, в сторону фронта, так легче проскочить, у жандармов от беспрерывного движения бдительность притупляется, так, нет?
– Верно, – согласился начальник гестапо, даже не пытаясь понять, почему он сам, полицейский с опытом, не способен додуматься до такого элементарного решения.
– На рассвете – самое удобное время! За ночь люди устают, Хойке. Все аресты проводятся с восходом солнца, тогда у людей меньше всего способностей к сопротивлению, тогда их проще огорошить! Карту! – сунув кольцо в карман, Брюгген двинулся к столу. – Мне нужно расположение постов на выезде из Харькова в восточном направлении. Сейчас самый рассвет, другой возможности выскочить у них не будет, потом смена постов и новые, свежие люди.
– Но ведь они могли уже…
– Выполнять, Хойке! – заорал Брюгген, окончательно теряя над собой контроль.
Через несколько минут штурмбаннфюрер уверенно ткнул в место на карте, даже с силой надавил на него подушечкой пальца.