Спасти «Скифа» (СИ)
11
Гайдук лежал на бетонном полу в луже воды, смешанной с кровью.
Когда Брюгген спустился в подвал, двое дюжих гестаповцев, один в кителе с закатанными рукавами, другой – вообще без кителя, в белой майке, испачканной в нескольких местах кровью пленника, как раз в очередной раз отливали Павла водой, приводя в чувство. Увидев штурмбаннфюрера, оба оставили свое занятие и вытянулись, приветствуя его.
Кнут жестом велел им посадить Гайдука на топчан, прислонить к стене, чтобы не упал, и выйти. То же самое распоряжение он повторил и присутствующему на допросе Хойке. Начальник гестапо вопросительно взглянул на пленника, который со стоном начал приходить в себя, но Брюгген подтвердил свой приказ, и тот подчинился, оставив Брюггена с пленником наедине. Снаружи с лязгом заперли тяжелые двери.
Некоторое время Брюгген постоял перед избитым и окровавленным пленником, задумчиво покачиваясь с пятки на носок. Потом, увидев, что взгляд Гайдука стал более осмысленным, протянул ему сигарету. Тот не спешил принимать, и тогда Кнут поднес ее к разбитым губам пленного.
– Всего лишь хорошая немецкая сигарета, – произнес он по-русски. – Я не буду требовать от вас продать за одну затяжку родину.
Гайдук, немного поколебавшись, сжал сигарету губами. Брюгген поднес зажигалку, пленник сделал затяжку, сигарета чуть не выпала, но он удержал ее.
– Придется курить так. Я не могу пока снять с вас наручники, – Брюгген сделал шаг назад, словно так ему было лучше видно пленника. – Я вообще не могу, да и не хочу сейчас делать многое из того, что применяют мои коллеги. Да, кстати, пусть вас не удивляет мой русский. Было время, когда наши страны и наши правители не считали друг друга врагами. Я как раз в те времена учился в Москве, бывал в Киеве, Одессе, Ленинграде, вообще относился к вашей стране с симпатией. Ну, это так, лирика… Перейдем к более прозаичным вещам, – Брюгген взял табуретку и сел, теперь оказавшись вровень с пленником. – Пока вы курите, я скажу, какие методы еще не собираюсь применять. Не хочу изображать этакого доброго интеллигентного офицера, по воле трагической случайности, имя которой – война, надевшего на себя черный гестаповский мундир. Моя фамилия Брюгген, звание – штурмбаннфюрер СС, и где-то в глубине души я такой же мясник, как и пытавший вас только что начальник местного гестапо. Я не собираюсь производить на вас лучшее впечатление, чем того заслуживает сотрудник тайной государственной полиции рейха. Кроме того, я не собираюсь гарантировать вам жизнь в обмен на некие признания. Просто я хочу, чтобы вы, – указательный палец нацелился в грудь Павла, – не теряли зря своего и моего времени играми в героя. Я знаю, зачем вы здесь. Я так же, как и вы, охочусь за человеком, который носит позывной «Скиф». Я знаю о том, где он прячется, не больше вашего. Если бы вы знали больше, то не сунулись бы на ту явку. Хозяин явочной квартиры, кстати, тоже знает немного, – он театрально развел руками. – Как видите, вам не нужно терпеть пытки, отказываясь давать информацию, которую мы уже знаем. И если мы не договоримся сейчас, то после моего ухода вас просто застрелят – вы не нужны, разве что Хойке прикажет мучить вас дальше из чистого садизма, реализуя свои специфические наклонности. Согласны?
– А как вы думаете? – выдавил из себя Гайдук, выплюнув окурок.
– Думаю, вы не хотите умирать. Никто не готов умирать вот так и вот тут, – Брюгген обвел рукой сырое помещение подвала. – Правда, среди вас много фанатиков…
– Нас прислали сюда умирать, – глухо проговорил Павел. – А лично мне вообще не оставили шансов выжить.
– Вот как? Интересно. Только звучит слишком уж трагично… Кстати, как мне к вам обращаться? Документы, найденные при вас, настоящие, но не ваши.
– Павел. Павел Гайдук.
– Звание в Красной армии?
– Старший лейтенант. Разведывательная рота третьего полка Воронежского фронта.
– Хорошее начало, Павел. Могу я называть вас по имени?
– Можете.
– Так вот, Павел, что значит – прислали умирать? Задание опасное, охотно верю. Любого из вас… Кстати, сколько вас всего в группе?
– Тот… на явочной квартире… Он жив?
– Который, со слов начальника гестапо, представился немцем?
– Он и есть немец.
– Если так, то тогда он был немцем. Убит на месте.
– Кого взяли кроме меня?
– Охотой за вами наши люди слишком уж увлеклись…
– Значит, никого. Ну, в таком случае, вам придется ловить еще двоих.
– К этому мы еще вернемся, Павел. Так, на чем мы остановились? Ага, вот: вас четверых могли убить в любой момент. Чем же это задание отличается от любого другого, похожего?
– Для меня – очень многим, господин Брюгген.
– Вы уже несколько раз пытаетесь перевести разговор на себя лично. Вы чем-то отличаетесь от своих товарищей?
– От тех, с которыми пошел на задание, – да.
Голос Гайдука звучал увереннее. И Кнут не улавливал в нем ноток обреченности, а также не слышал того отчаянного вызова, который слышал в подобных ситуациях за несколько последних лет десятки, а то и сотни раз. Или ему показалось, или пленный советский офицер пытался держаться с ним, не как с заклятым врагом.
– Можете объяснить подробнее?
– Могу. Еще сутки назад я был под арестом. Меня арестовал начальник особого отдела, знаете, что такое – особый отдел?
– Имею представление. Иначе, согласитесь, мне на своем месте грош цена. И я не занимал бы это самое место.
– Боюсь, вы представляете не так хорошо, как мы там ощущаем это на собственных шкурах, господин Брюгген. Я – сын врага народа. Это то же самое, что у вас иметь арийскую кровь с примесью.
– А вот теперь вы демонстрируете весьма примитивные представления о рейхе… Но в целом я понимаю, о чем вы хотите сказать. Ваш отец казнен, как враг советской власти? Что он сделал – пытался убить Сталина?
– Он не был врагом советской власти. Во всяком случае, до ареста, – Гайдук усмехнулся, насколько позволяли разбитые губы. – У него даже был партбилет, но чекистов, которые пришли за ним однажды зимой в шесть утра, это не остановило. Отец, оказывается, вступил в партию, выполняя задание английской разведки. Мне пришлось отречься от него, чтобы хоть как-то закончить университет. Но клеймо все равно осталось. Как любят говорить у нас офицеры НКВД, отец-враг – не статья, но в случае чего до статьи добавим.
Теперь Кнут Брюгген отбросил последние сомнения: пленный говорил искренне. Правда, он мог и врать с тем же успехом. Но в таком случае он искренне врет, сам веря в то, что говорит.
– Значит, у вас свои счеты с советской властью?
– У меня свои счеты с НКВД, господин Брюгген. А у особого отдела нашего полка – со мной. Если я не вернусь, но задание будет выполнено, все вздохнут спокойно. Если задание провалится, это спишут на меня. Если бы все сложилось удачно и я вернулся, то меня все равно ждал бы арест, трибунал и приговор. Это так, отсрочка…
– Допустим. Почему же вас с таким клеймом неблагонадежного все-таки отправили на это задание?
– Пушечное мясо. Мной группа в случае чего может пожертвовать.
– То есть сегодня вами пожертвовали?
– Нет, господин Брюгген. Сегодня мы попали в ловушку, и мне просто не повезло. На моем месте мог оказаться кто угодно, мы ведь тянули жребий.
– Жребий?
– Да. Длинные и короткие спички, как мальчишки во дворе. Я вытащил короткую.
Брюгген поднялся с табуретки, снова прошелся из угла в угол.
– Почему я должен вам верить? Зачем вы рассказали историю о расстрелянном отце? Чего вы вообще добиваетесь?
– Я? Я ничего не добиваюсь. В моем положении выторговывать что-то кроме жизни не имеет смысла, тем более, что вы, оказывается, знаете о цели нашего задания достаточно много. Только мои слова, господин Брюгген, очень легко проверить. Особенно – вашему ведомству, особенно в этом городе.
– Почему?
– Я родился и вырос в Харькове. Моего отца, инженера Гайдука, осудили и расстреляли тоже здесь, в Холодногорской тюрьме. Я могу сказать, где я жил и учился. Могу назвать людей, которые знали моего отца. Думаю, кого-то из тех, кто может подтвердить мои слова, вы в городе отыщете даже сегодня.