Яд в моём сердце (СИ)
— Ясно. — Лёха тяжко вздохнул и посмотрел в окно. — Значит, всё отменяется.
— Это ещё почему?
— Тимур сказал, чтоб я девушку свою с собой приводил, ну, то есть тебя. Сказал, что поближе бы познакомиться хотел, в общем…
— Хороша прослушка! — возмутилась Лина. — А если без меня придёшь, то что? Значит, не ты им нужен, Лёша, очнись!
— Я тоже так подумал, но на всякий случай решил спросить, — грустно отозвался он, посмотрев на часы. — Ладно, я пойду, мне ещё органику учить.
Лина проводила его до двери.
— Забудь про них, Лёш, уверена, это не последний твой шанс, — подбодрила его Лина, и он улыбнулся во весь рот. Это была особенная черта его характера — что бы ни случилось, друг детства никогда не унывал.
***
Утро понедельника начиналось для Лины Альтман с занятия по специальности. По особой договорённости с директором музыкального колледжа основным преподавателем Лины стала профессор консерватории Бескровная Ирина Петровна. И Лина до сих пор не верила в такую удачу, ведь это что-то немыслимое, нереальное — попасть под крылышко к знаменитой диве искусства, взрастившей легендарного Тимирлана и замечательную Марину Лаврову! О да, эта женщина сурова и требовательна, она все соки выжмет, прежде чем добьётся желаемого результата, но ведь Лина всегда мечтала попасть к ней в класс, с самого детства слышала имя наставницы от тёти Мариночки Лавровой. И вот мечта сбылась, будто сама тётя Марина стала её ангелом-хранителем и уверенно вела по творческому пути, обходя все тернистости.
Теперь же, спустя три с половиной года с того знаменательного концерта, Лина стояла в консерваторском классе возле фортепиано в ожидании преподавательницы и разглядывала фотографии выдающихся пианистов — воспитанников Бескровной, — аккуратно расставленных на крышке инструмента. Взгляд так и тянулся к Тимирлану и Марине. Каждый раз, как только Лине выпадала возможность, она проделывала одну и ту же манипуляцию — отодвигала друг от друга их фото на максимальное расстояние, нашёптывая при этом себе под нос:
— Так неправильно, так не должно было быть!
За этим занятием её и застала строгая преподавательница.
— Ах, вот оно что! — воскликнула она, незаметно возникнув рядом. — Вот кто тут шалит! А я-то думала, что за плутишка завёлся в классе?!
— Так не должно было быть! — вспыхнула Лина, кусая губы, но взгляда не отвела. — Если бы не Тимирлан, тётя Мариночка бы никогда… всё было бы совсем по-другому… — Лина запнулась и опустила глаза.
— Эх, Марина, Марина… — посетовала Бескровная, осторожно взяв в руки рамку с фотографией своей любимицы. — Она ведь мне как дочка была.
Вздохнув, профессорша поставила фото Марины Лавровой рядом с Климентьевым, известным пианистом, ныне живущим и работающим в Штатах.
— Считай, убедила, — скрипуче засмеялась Бескровная. — Ну, вернёмся к нашим баранам. Что ты там готовила сегодня?
Лина послушно уселась за инструмент, а взгляд её задержался на фотографии Марины Лавровой. С портрета ей улыбалась жизнерадостная девушка лет двадцати с сияющими глазами и чистым лицом, обрамлённым рыжими вьющимися волосами. Лучезарная, незабываемая, любимая. Только сейчас, не к месту и не ко времени, в памяти Лины всплыло другое фото…
Она не раз вспоминала страшное событие, потрясшее мир искусства осенью 2007-го, когда несчастный случай унёс жизнь Марины Лавровой — великолепной пианистки, прекрасной женщины, мамы Филиппа Полянского, ставшего виновником бед юной Лины Альтман.
День похорон Лина запомнила в мельчайших подробностях. Ласковое солнце согревало холодный ноябрьский воздух, небо было чистым — ни ветерка, ни облачка над головой. Природа словно застыла в ожидании чего-то важного, готовясь забрать принадлежащее ей по праву.
Лина с трудом пробиралась сквозь толпу скорбящих, вглядываясь в серые лица — от горя ноги почти не держали её, а душа окоченела и ныла. Перед глазами всё плыло. В неподвижном воздухе витали запахи терпких духов, сердечных капель и свежей древесины. На пурпурном постаменте возвышался гроб, окружённый пёстрыми венками и полотнами чёрной ткани. Слышались ноющие звуки скрипок, сдавленные разговоры и тихий плач.
А взгляд малахитовых глаз с фотографии, спелёнутой траурной лентой — этот до боли знакомый взгляд растерянно блуждал по толпе, но постепенно угасал и уходил в безвестность.
Как жаль, что всё не вечно. И человеческая жизнь длиною в век и та не вечна. Насмешка судьбы, провидение, злой рок. Где-то внутри юной Лининой души всплывали строки чьих-то стихов: «Я помню — этот страх и есть любовь. Его лелею, хотя лелеять не умею, своей любви небрежный страж…»
Он стоял у колонны бледный и потерянный, в стороне от родственников, от гроба. Его руки безвольно свисали вдоль тела и слегка подрагивали, а взгляд, так похожий на взгляд Марины, поражал безутешным отчаянием.
Филипп! Лина чуть не вскрикнула от пронзившей ее жалости. Как они могли оставить его одного?! Отец, родственники… как могли его бросить? Лина устремилась к парнишке, не помня себя от потрясения. Ей так хотелось согреть его, защитить. Однако, поравнявшись с бывшим обидчиком, она растерялась.
— Филипп! — чуть помедлив, Лина ухватила его ледяную ладонь онемевшими пальцами, припала к плечу и тихо заплакала. Они так и стояли неподвижно. Казалось, что он не замечал её присутствия, но Лина ощущала его отчаяние и страх. Какие слова она могла сказать? Как передать свои чувства? Как заглушить ту боль потери, что разрывала его сейчас? Она заглянула в его глаза, но в них отражалась холодная пустота.
— Филипп, я… тебя… никогда… — прошептала она, и шепот растворился в печальных звуках скрипок.
Их взгляды встретились, его — оживший и потеплевший, её — ошеломлённый и озадаченный… и Лина задохнулась от нахлынувшей нежности и тоски. «Что это?» — пронеслось в её голове. В ответ Филипп благодарно пожал её руку, а губы его тронула грустная улыбка.
Глава 4. Филипп. Декабрь
Протяжный звонок телефона назойливо пиликал под ухом спящего Фила. Пошарив рукой по тумбочке, он раздражённо нажал кнопку и ответил невнятным мычанием.
— Филипп, ты где?! — услышал он строгий голос отца. — Ты обещал быть на занятиях!
Фил протёр глаза и выдал протяжное «М-м-м…» В памяти тут же всплыли картинки вчерашней тусы, шум, веселье и количество вливаемой жидкости.
— Неделю ты дома не появляешься, а в университете сколько? — бушевал разгневанный родитель. — Не вынуждай меня идти на крайние меры. Я больше ничего не сделаю для тебя, с-сынок.
Слово «сынок» прозвучало из уст отца столь напряжённо и скептически, что Фил недовольно стиснул челюсти. Хотелось огрызнуться и долбануть телефон об стену, однако усилием воли он взял себя в руки — не тот случай, чтобы качать права.
— Ну сколько можно, пап … — нервно ответил он, — я помню, я всё отработаю.
— Немедленно, где бы ты ни был, собирайся и приезжай. Я буду ждать тебя в своём кабинете! — категорично заявил отец.
— В универе? — просипел Фил.
— В универе, — ответил тот, подражая его интонации, — где ж ещё?
— Да, я постараюсь скоро быть, — согласился Филипп и дал отбой.
Медленно въезжая в действительность, он огляделся вокруг. «Апартаменты» лучшего друга Макса в старом заброшенном сквоте: разрисованные граффити стены, прямо напротив кровати — плакаты с устрашающими ликами Мерилина Мэнсона и «Slipknot»; на полу возле входа — сорванная со стены прошлогодняя афиша группы «А-$peeD», заляпанная грязью с подошв «Скечерсов» и каплями чьей-то крови, на столе — пустые бутылки из-под пива и вина, жестяные банки и окурки. На соседней койке спящая девица, аккуратно прикрытая пледом и рядом с ним сопящее нечто с фиолетовыми волосами, к счастью, лицом к стенке. Из дальнего угла за шкафом слышится невнятное бормотание, — это суперзлодей Зум — барабанщик из соседней группы, — так и вырубился, не дойдя до места назначения. Только Макса в комнате не наблюдалось.