Фабрика счастливых граждан. Как индустрия счастья контролирует нашу жизнь

Поэтому не стоит удивляться, что резкий переход к счастью на рубеже этого столетия10 начался сразу после консолидации того, что такие авторы, как Жиль Липовецки, называют «второй индивидуалистической революцией»11 – всепроникающего культурного процесса индивидуализации и психологизации, который изменил политические и общественные порядки ответственности в развитых капиталистических обществах. Эта революция позволила перевести структурные недостатки, противоречия и парадоксы этих обществ в плоскость психологических особенностей и индивидуальной ответственности. Так, карьера стала постепенно пониматься как вопрос личных проектов, творчества и предпринимательского потенциала; образование – индивидуальных компетенций и талантов; здоровье – привычек и образа жизни; любовь – межличностной симпатии и совместимости; идентичность – выбора и личности; социальный прогресс – индивидуального роста и процветания и так далее12. За этим последовал повсеместный отказ от социального в пользу психологического13, политику сменила терапевтическая политика14, место дискурса индивидуализма в определении неолиберальной модели гражданства занял дискурс счастья (мы подробнее разовьем эту идею в четвертой главе)15.
В этом смысле счастье не следует рассматривать как безобидное, знакомое понятие благополучия и удовлетворения. Не следует воспринимать и как концепцию без серьезных культурных, моральных и антропологических предубеждений и допущений. Иначе трудно понять, почему в развитых капиталистических странах такую роль играет именно счастье, а не любая другая ценность, как, например, справедливость, благоразумие, солидарность или преданность, или почему оно настолько значимо влияет на наши объяснения человеческого поведения. Поэтому мы убеждены: одно из объяснений, почему счастье столь влиятельно в неолиберальных обществах, заключается в его наполненности индивидуалистическими ценностями. Оно выдвигает на первое место индивидуальное «я», представляет группы и общества как совокупности отдельных и автономных желаний. Более того, мы утверждаем, что счастье стало столь заметным в неолиберальных обществах потому, что оно оказалось полезной концепцией для возрождения, легитимации и реинституционализации индивидуализма в, казалось бы, неидеологических понятиях посредством нейтрального и догматического дискурса науки.
Как отмечал Мишель Фуко и многие другие, нейтральные дискурсы, избегая напрямую обращаться к морали или политике, предпочитают апеллировать к природным свойствам человека, что позволяет им казаться более убедительными и легче институционализироваться16. Многие ученые, изучающие счастье под эгидой позитивной науки, сделали из него мощный, идеологически близкий инструмент, подчеркивающий личную ответственность за свою судьбу и выражающий сильные индивидуалистические ценности, замаскированные под психологическую и экономическую науку17. Действительно, многие ученые критически анализировали сильную индивидуалистическую предвзятость, лежащую в основе теоретических, моральных и методологических основ научного исследования человеческого счастья18. Однако, несмотря на то что тесная связь между счастьем и индивидуализмом была ярко продемонстрирована, важно понимать, что понятие счастья успешно не вопреки тому, что оно является глубоко индивидуалистическим понятием, а, скорее, благодаря лежащему в его основе индивидуализму. В некотором смысле, частично широкий успех счастья заключается в том, что оно обеспечивает легитимный, универсализирующий и аполитичный дискурс для индивидуализма19 – дискурс, который рассматривает жизнь отдельно взятого человека вне общества и видит во внутреннем «я» причину и корень любого поведения.
Позитивные психологи наряду с экономистами счастья и другими специалистами по счастью сыграли ключевую роль в этом отношении. Позитивная психология – это дисциплина, которая связала счастье с индивидуализмом до такой степени, что эти два понятия стали сильно зависеть друг от друга и даже взаимозаменять одно другое. Надо отметить, индивидуалистические предубеждения и предположения не свойственны для позитивной психологии и ее определения счастья. На самом деле, они являются характерной чертой общей психологии в целом20. Однако в дальнейшем мы покажем, что главное отличие заключается в удивительной цикличности и явности, с которой позитивная психология представляет себе счастье и связывает его с индивидуализмом как в отношении морали, так и концептуализации счастья.
   
Позитивная психология и индивидуализм
 
В отношении морали, например, позитивные психологи не признают никаких нормативных опор, кроме самого человека: счастье хорошо, если оно идет на пользу и помогает человеку самореализоваться. Например, Селигман утверждает, что любое действие или удовольствие, полученное от применения собственных сильных сторон, следует называть счастьем, даже если речь идет о «садомазохисте, который совершает серию убийств и получает от этого огромное удовольствие […] киллере, который наслаждается преследованием и убийствами людей […] [или] террористе, который влетает на угнанном самолете во Всемирный торговый центр»21. Селигман добавляет, что он «естественно, осуждает их действия», но он тем не менее объясняет, что может делать это только «на основаниях, не зависящих от [позитивной психологической] теории»22. Согласно Селигману, позитивная психология, как и любая другая наука, является описательной и, следовательно, нейтральной, поэтому в его утверждении отсутствует нравственное осуждение. Конечно, в этом заключается глубокое противоречие: фактически моральный субъективизм, лежащий в основе обоснования позитивной психологией ценности счастья, так же морален, как и любое другое обоснование23. Тем не менее Селигман продолжает настаивать на своей позиции: «Работа позитивной психологии заключается не в том, чтобы навязывать вам, что вы должны быть оптимистичным, добрым, в хорошем настроении или придерживаться моральных норм, а, скорее, в описании, к чему подобные качества могут привести… […] Как вы поступите с этой информацией, зависит от ваших собственных ценностей и целей»24.
Что касается концептуализации, позитивные психологи продолжают использовать прочную ассоциацию между счастьем и индивидуализмом, делая индивидуализм культурным и этическим условием для достижения счастья, а счастье – научным обоснованием индивидуализма в качестве легитимной с точки зрения морали ценности25. Сильная связь между этими двумя понятиями нередко подпитывает тавтологические обоснования. В этом отношении позитивные психологи предполагают и зачастую делают это довольно прямолинейно, что раз счастье – естественная цель, к которой любой человек стремится по своей природе, то и индивидуализм и автономное и независимое достижение целей – естественный способ вести счастливую жизнь26. Подобным образом многочисленные публикации по позитивной психологии утверждают, что у них есть эмпирические доказательства того, что вне зависимости от любых других социологических, экономических и политических факторов индивидуализм является переменной, которая наиболее последовательно и неразрывно связана со счастьем и vice versa27. Межкультурные исследования в рамках данной дисциплины наглядно это демонстрируют. Например, позитивный психолог Эд Динер и его коллеги также заявили, что, несмотря на другие социально-экономические и политические факторы, индивидуализм является переменной, которая наиболее сильно связана со счастьем. Это объясняет, почему индивидуалистические культуры, как правило, формируют граждан с более высоким уровнем удовлетворенности жизнью, в отличие от неиндивидуалистических или коллективистских культур. Основная причина, по мнению Динера и его коллег, заключается в том, что граждане в таких культурах обладают «большей свободой в выборе [своего] собственного жизненного пути», «чаще склонны приписывать успех самим себе» и имеют больше шансов «преследовать индивидуальные цели»28. Рут Винховен также поддерживает это утверждение, добавляя, что индивидуалистические и развитые общества вносят значительный вклад в более высокий уровень счастья среди своих граждан, предоставляя им «непростую среду, которая соответствует врожденной потребности человека в самореализации»29. Аналогично Оиши утверждает, что индивидуализм, определяемый как культурный акцент на независимости и самооценке, является самой сильной чертой, связанной с благополучием и удовлетворенностью жизнью, объясняя тем самым, почему граждане Австралии и Дании счастливее, чем граждане Кореи и Бахрейна30. По мнению Стила и Линча, индивидуализм также объясняет рост счастья в таких странах, как Китай, где повышение уровня счастья среди граждан тесно связано с растущим принятием этики личной ответственности даже среди тех, кто находится в социально неблагоприятном положении31. Позитивные психологи, такие как Ахувиа, также отмечают, что экономическое развитие стран приводит к росту уровня счастья не за счет улучшения условий жизни или повышения покупательной способности граждан, а в основном за счет создания индивидуалистической культуры, которая поощряет людей стремиться к собственному личному развитию32. Фишер и Бур пришли к выводу, что, учитывая все эти факторы, «общая картина убедительно доказывает, что более высокий уровень индивидуализма последовательно связан с более высоким уровнем благополучия»33.