Черные Земли

На пятой неделе моратория, объявленного в одностороннем порядке, Эйвери впал в депрессию. С.Л. оказался крепким орешком, он с горечью признавал это. Эйвери перестал спать. После первого письма С.Л. его ночи превратились в оазис удовольствия, какого он и не надеялся больше испытать, а теперь он лежал и пялился в потолок, не в силах снова ощутить тогдашние чувства, и изводил себя мыслями о почтальонах-бездельниках и о том, что С.Л., возможно, состряпал всю эту историю лишь для того, чтобы подвергнуть его потом вот этой самой пытке.
Последняя мысль пробуждала в Эйвери злость, придававшую сил. С момента ареста он редко давал ей волю. Эйвери знал, что злость непродуктивна для жизни, требовавшей покорности прежде всего.
Покорность была его спутницей долгие годы, и, несмотря на то что злость при одном только появлении Финлея или Ливера раздирала ему нутро, он никогда не позволял ей прорваться наружу.
Лежа в объятой тьмой камере, куда не пробивался даже лунный свет, Эйвери мысленно добавлял С.Л. в список ненавистных имен и клялся себе, что не отправит оппоненту ни слова, ни знака, ни клочка использованной туалетной бумаги — пока тот не попросит прощения.
Письмо пришло спустя пять недель и четыре дня.
Там не было ни карты, ни знаков вопроса, ничего. Лишь единственное слово:
Эйвери оскалился. В письме он почувствовал больше вызова, чем раскаяния, но и этого достаточно. С.Л. понял, кто главный в игре, и понял, что к Эйвери следует относиться с уважением. Одним-единственным словом он признавал власть Эйвери.
Теперь оставалось лишь решить, как ею воспользоваться.
  
18
 
Если бы Арнольд Эйвери знал, сколько Стивен просидел над этим одним-единственным словом, он оценил бы плод его стараний еще выше.
После того как Стивен осознал, что виноват и должен заслужить прощение, он написал с десяток писем и не отправил ни одного. Содержание варьировалось от объяснения причин, по которым ему необходимо узнать правду, до униженных просьб и возмущения жестокосердием далекого узника.
И все в таком духе. Эти эмоциональные американские горки продолжались несколько недель, Стивена тошнило от бесконечной мольбы и трясло от злости. Справиться с гордостью оказалось гораздо сложнее, чем он предполагал.
В конце концов, снова вспомнив о сестре таланта, он остановился на ПРОСТИТЕ, надеясь, что Эйвери сам вычитает то, что окажется ему, Стивену, на руку. Сделать меньше было нельзя, а на большее он был не готов.
Прошла еще неделя. Льюис сообщил, что в него втрескалась Шанталь Кокс.
Льюис не в первый раз декларировал свою привлекательность в глазах противоположного пола. Прошлым летом он как бы между делом сообщил Стивену, что Мелани Спарк дала ему потрогать свою грудь. Стивен впечатлился, и только путем наводящих вопросов удалось выяснить, что прикосновение произошло через блузку и кофточку, и скорее где-то в районе ребер, и что противоречивая Мелани тут же двинула Льюису локтем в нос. Когда же Стивен допустил — просто на уровне предположения, — что, может быть, Мелани принимала не такое уж активное участие в действе, Льюис посмотрел на него с жалостью и сообщил, что женщины крайне непостоянны по части секса — на то они и женщины.
Но Шанталь Кокс, похоже, как раз отличалась постоянством. Во всяком случае, синяков, доказывающих обратное, у Льюиса не наблюдалось.
— Мы с Лало и с ней играли в снайперов, и она убежала за гараж, а я двинул за ней…
— А Лало где был?
— Да испугался и не пошел, потому что в прошлый раз, когда он догнал ее, она треснула его шлангом. А я не испугался, потому что знал, что отец вчера мыл машину и шланг оставил с другой стороны. В общем, она там стояла, и я ее застрелил, но умирать она не стала, потому что там грязь и навоз, ну ты помнишь.
 
Стивен помнил. В этом навозе он сам не раз умирал.
— И я сказал, что раз ты не падаешь, тогда я возьму тебя в плен, а она сказала, ну бери, так что я связал ей руки за спиной своим свитером, ну как обычно.
Стивен кивнул. Руки свитером ему тоже связывали сто раз. Не больно, и ничего не стоит вырваться.
— И она поцеловала меня в губы.
— Она тебя поцеловала?
— Да, она меня поцеловала!
— Прямо с языком?
— С языком? — озадаченно спросил Льюис.
— Ну да. Она засунула язык тебе в рот?
Лицо Льюиса перекосила гримаса:
— Фу, пакость!
Стивен покраснел. Где-то он слышал, что девчонки вечно засовывают языки, но теперь, сбитый с толку мгновенной реакцией Льюиса, не мог вспомнить, насколько надежен был источник. Их дружба во многом держалась на почтительном отношении к Льюису, и Стивен почувствовал, что не просто переступил границу, но шагнул в топь, в трясину, и, примирительно пожав плечами, поспешил отпрыгнуть на твердую почву.
Льюис по-прежнему смотрел сердито.
— Ну а грудь ты потрогал? — Стивен решил на всякий случай отойти от топкой местности подальше, дав Льюису возможность похвастаться, — и не ошибся.
— А то! Сразу обе. И сосок пощупал.
Стивен знал, что Льюис врет. Не то чтобы в его словах не было и доли правды. Стивен верил, что Шанталь Кокс поцеловала Льюиса, — ну или он ее. Но он всегда чувствовал, когда Льюис оставлял верную дорогу и ступал на минное поле лжи. Перед каждым таким отклонением от истины Льюис начинал исподтишка коситься куда-то вверх, точно ожидая немедленной кары за вранье. Стивен прощал ему. Это ведь как с горбушкой. Разве стоит оно ссоры?
Да к тому же — как-то неожиданно по-взрослому подумалось Стивену — всего неделю назад он извинился перед настоящим маньяком-убийцей. Чего стоит по сравнению с этим вранье Льюиса про сосок?
Вообще-то поцелуем Шанталь Кокс стоило гордиться. Не сказать, что красавица, ведет себя как мальчишка, но у нее и вправду есть груди, хотя она никогда не дразнила ребят, в отличие от Элисон Лавкотт. Элисон Лавкотт, говорят, как-то задрала футболку перед Джоном Кабби в очереди в школьной столовке. А что, очень может быть. Если уж перед кем и стоило задирать футболку, так это точно перед Джоном Кабби, капитаном юношеской футбольной команды и главным школьным красавчиком.
Тут Стивен вспомнил, что именно от Джона Кабби и слышал про язык, а значит, информации вполне можно доверять. Ладно, проехали. Хотя… Может быть, язык Шанталь Кокс — это не так уж противно? Эта мысль, конечно, вызывала дрожь, но дрожь весьма приятную. Стивен снова покраснел. Наверное, он извращенец. Как Эйвери. Стивен прикусил губу, надеясь, что подобное никогда больше не придет ему в голову.
— Эй, ты чего? — Льюис смотрел на него с подозрением.
— Да ничего. — Стивен пнул камешек, поднял взгляд и обнаружил, что они уже дошли до дома Льюиса.
Они попрощались, и дальше Стивен зашагал один.
Он улыбнулся бабушке, стоявшей на посту у окна, но она в ответ поджала губы, точно уже в самом его приходе из школы было что-то подозрительное.
Дэйви ровным слоем разложил свои игрушки перед входной дверью. Под ногой у Стивена что-то хрустнуло, как оказалось, розовая фигурка из купленного в Барнстепле шарика. Он торопливо откатил ее подальше к плинтусу.
— Стивен?
Голос матери звучал странно, и Стивен застыл у двери, размышляя, не скользнуть ли обратно на улицу, не обнаружив своего присутствия.
— Он только что вошел, — выдала его бабушка.
— Что? — Стивен не смог скрыть тревоги.
— Будь добр, подойди ко мне.
Стивен увидел в дверях гостиной бабушку, с наслаждением наблюдающую за его мрачным шествием к гильотине.
Мать сидела за кухонным столом. В руках у нее было письмо от Арнольда Эйвери.
Стивен почувствовал, как мочевой пузырь увеличился вдвое, а потом сжался от ужаса. Вот-вот повторится конфуз, произошедший с ним в комнате Билли.