Почти цивилизованный Восток

Странное дело. Там, в Городе Мастеров тоже хватало. И дыма. И пыли.
И грязи.
А не раздражало. Матушка говорит, что это от предвзятости. Может, оно и так, но… Эдди пошевелил рукой, глядя на темную полоску свежего шрама. Одно хорошо: заживало на нем по-прежнему как на собаке.
Надо…
Надо бы позвать кого. Он огляделся и, увидав колокольчик, стоящий на махоньком столике – что за привычка наполнять комнаты этакими пустыми и излишне хрупкими предметами? – потянулся к нему. Взял аккуратно, двумя пальцами, раздумывая, что сказать.
И стоит ли говорить?
Или…
Девица цела. Это хорошо. Чересчур напуганной она тоже не кажется – стало быть, ничего такого, что могло бы произойти, не случилось. Это тоже хорошо.
А остальное…
Колокольчик звякнул, и одновременно задрожала струна Силы, уходящая куда-то вглубь дома. И дверь приоткрылась.
– Берти позови, – сказал Эдди слуге, вернув опустевший кувшин на стол. – И пожрать чего-нибудь принеси. Будь любезен.
Матушка бы не одобрила.
Матушка… оставалась в нумере. Роскошном. Огромном. Но все одно. Сидела, читала газеты, которые ей доставила местная обслуга.
Не бесплатно.
Проклятье.
Деньги есть, но… надолго ли их хватит? А до портнихи так и не дошли. Потому что матушка читала. Газеты. Огромные стопки их теперь заполнили гостиницу. Казалось, она собрала все, что вышли за годы ее отсутствия. А когда Эдди постарался осторожно спросить, чего она в них ищет, только отмахнулась.
– Мне просто надо понять, что здесь происходит, – сказала она, почувствовав его обиду. – А у тебя, кажется, дело.
Дело.
Да чтоб его, это дело… Которое он, если боги снизойдут до Эдди, все-таки сделает, пусть даже и криво. Повезло девчонке. И ему тоже. Шаман недоученный… дед бы, верно, сразу понял бы.
Или нет?
А Эдди…
Дверь тихонько приоткрылась, потянуло душной темной Силой, от которой кулаки зачесались. Да и сам некромант ныне вызывал одно лишь желание: дать в морду.
Или это потому, что Милисента тоже заперлась, как и матушка? Правда, не в нумерах, а в особняке. Отдыхает она. И встретиться никак не может. Когда будет готова, всенепременно почтит визитом. Ага. И лысый хрен, который это говорил, смотрел на Эдди с насмешечкой. А Чарли вовсе исчез.
Выходит, никому-то он, Эдди, особо не нужен?
А некромант так, под руку подвернулся.
– Ты выглядишь бледным, – заметил Бертрам. – Могу я чем-то помочь?
Эдди покачал головой.
– Пройдет. Сейчас пожрать принесут. Извини.
– Ничего. – Некромант протянул руку. И Эдди принял. Оперся. Закряхтел, как старик. – Удалось что-нибудь выяснить?
– Повезло. – Эдди разгибался медленно, пытаясь справиться и со слабостью, и с головокружением. А всего-то пару минут поговорил. – Она определенно жива. Вполне здорова.
– Погоди. Ты не будешь против, если я позову отца? Следовало бы сразу к нему обратиться, но… мы подумали, что сами справимся.
Эдди махнул рукой.
Да пусть хоть всех зовет. Какая разница?
Только бы…
– И пусть накрывают на стол. – Голос Бертрама звучал словно издалека. В голове шумело. Сильна девочка… если Эдди едва не пластом лежит, то ей и вовсе должно быть худо. Или нет?
Он свою Силу знает плохо.
А она?
– Твоя сестра, – Эдди так и стоял, опираясь обеими руками на столешницу… – у нее сильный Дар.
– У Эвы? Да… и у нее, и у Виктории, но… понимаешь. – Кажется, некромант несколько смутился. – Не то чтобы это вовсе какая-то запретная тема. Скорее, не принято об этом говорить. Тем более что Дар такой… своеобразный.
– Неприличный?
– Маменька полагает, что да. На самом деле, будь она мужчиной, многого добилась бы.
Эдди хмыкнул. И промолчал.
Пока.
Потом он очнулся уже за столом, осознав, что сидит и ест. И сидит давно. Ест… кажется, тоже давно. И что рядом сидит Берти.
И отец Берти.
И женщина в темном платье, чем-то весьма напоминающая матушку, должно быть взглядом, полным печали и мягкого упрека.
– Извините, – сказал Эдди, проглотив кусок чего-то сочного и кислого. – Сил много пришлось потратить, и… вот.
 
Слабое оправдание.
Женщина мяла в руках кружевной платок. И синие глаза ее полнились слезами.
– Бертрам сказал, что вы… вы ее видели?
– Видел. – Плачущие женщины всегда ввергали Эдди в состояние, близкое к ужасу. – Не совсем ее. Дух. Ее дух покинул тело.
– Опять… – выдохнула женщина.
– Мама! – с упреком произнес Бертрам.
– Да, да… прошу прощения… я… она… моя дочь…
– Она жива, – поспешил заверить Эдди. – Напугана, но жива.
Бертрам с отцом переглянулись.
– Пока она находится в относительной безопасности.
– Что с ней…
– Ее держат взаперти, но не бьют, не обижают. Кормят.
Эдди не знал, что еще сказать, чтобы успокоить женщину. Та прижала кружевной платок к глазам и вздохнула.
– Благодарю, – произнесла она мягко. – Вы… вы меня порадовали. И если моя дочь… вернется… я этого не забуду.
– Думаю, теперь найти ее будет многим легче. – Эдди покосился на тарелку, на которой еще лежал кусок мяса. Рядом высилась горка вареного гороха. – Да и…
Он запнулся, не зная, стоит ли говорить.
Но укоризненный взгляд заставил вздохнуть. Снова.
– Я смогу до нее дотянуться. Не физически. Скорее уж речь идет о тонком мире. Хотя… я в нем не особо… случалось бывать, но вот так, чтобы практика, ее не было.
– Я в вас верю, – сказала женщина тоном, не терпящим возражений. – Пойду. Нужно приготовить комнату. И врач… уверена, что Эве просто необходим будет целитель.
Она ушла.
И дышать сразу стало как-то легче.
– Ешь, – сказал Бертрам. – И рассказывай.
Эдди так и сделал.
 
Глава 13, где разговор идет о крепкой родственной любви
 
Завтрак.
Завтрак – это… это утро. Очередное. Столовая, которая слишком велика, чтобы чувствовать себя в ней хоть сколько-нибудь уютно. Мрачно-торжественная маменька Чарльза. И хмурая, не скрывающая раздражения сестра его. Она, в отличие от свекрови, делала вид, что вовсе меня не замечает.
Это злило.
Несказанно.
Как и отсутствие нормальной еды. Ну вот разве человек, который голоден, насытится двумя ложками овсянки и сухой корочкой хлеба, по которой слегка мазнули маслом?
Чай бледный.
Молоко пахнет гарью. А паче того давит на нервы тишина.
– Вижу, – свекровь решила первой ее нарушить, – сегодня вы решили одеться прилично.
И губы поджала.
Долго она мне еще будет вспоминать тот выход.
Сестрица отвернулась и тоже губы куриной жопой сложила. А ведь похожи они. И от этой схожести прямо дрожь берет.
– Доброе утро! – Я плюхнулась на стул и вздохнула.
Прилично…
Скорее уж… В общем, в тот раз я и вправду переборщила слегка, если подумать. Даже в наших диких краях я к обеду переодевалась в платье. А тогда в брюках пришла. Позлить думала.
Позлила.
Вышел скандал. С обмороком. И приказом удалиться, которому я с превеликой охотой последовала. Так она еще потом Чарльзу нажаловалась. Уж не знаю, чего наговорила, но он был недоволен.
И я.
И… поругались. А потом помирились. И опять поругались, правда, на следующий день, когда он вновь изволил явиться, а я спросила, где это его демоны носили всю-то ночь.
Он ответил.
Я тоже не сдержалась. И вместо того, чтобы помириться, поругались того сильнее. Честно, сама не понимаю, как оно получилось, что мы разошлись по разным комнатам. И замолчали.
Дураки, что с нас взять.
Так и повелось. Он пропадает. Я злюсь. Он появляется, я злюсь еще больше. И ничего хорошего с этой злости не выходит, понимаю же, а успокоиться не могу.
Завтрак наконец подали.
Овсянку. С маслом, что растекалось по горке желтоватой жижицей. И тот же подсушенный хлеб. И чай, который больше на помои похож, потому как бледный, безвкусный. Оттого в него и льют молоко, чтоб хоть чего-то было.