Не-птица (СИ)
Я посмотрел на его руки. Спокойные на протяжении всей операции, они теперь дрожали, как у алкоголика со стажем.
— Пошли, — я потянул Руса за плечо, но тот снова уставился на одеяло, часто ходившее вверх-вниз над Ивой. — Эй! Ты как?
— Пошли, — и он вдруг вылетел за дверь, чуть не сбив меня с ног.
В кухне сначала пришлось прибраться, оттерев, насколько возможно, пятнышки крови с пола и стола. Как будет время — пройдусь по ним с хлоркой. Краснота уже впиталась во всё, до чего смогла дотянуться. Иволгин свитер и остатки футболки я выбросил в мусор, а вот куртку отправил в стирку — видимо, при встрече девушка её только на плечи накинула, так что нож ткань не повредил. Еще в машинку забросил и собственную джинсовку — ей тоже досталась пара пятнышек.
Наконец, сбегал в подъезд и затер до черноты два кровавых отпечатка, которые всё же оставил, пока тащил мелкую домой. Когда же я вернулся на кухню, на часах было уже одиннадцать, а Руслан успел прикончить остатки водки. Я сел напротив.
— Ты бы лучше пива взял. Водяра-то эконом класса.
— Я заметил, — друг смотрел прямо, но как бы сквозь меня. — Пиво бы не помогло.
— Ага, — понятливо кивнув, я извлек из холодильника бутылку. — А это пойло, значит, справилось?
Рус отрицательно покачал головой. Нездоровая бледность все никак не сходила с его лица.
— Ты ж за рулем! Как поедешь?
— Никак, — поморщился Руслан, уставившись на скатерть. — До утра тут. Потом её проверю и поеду.
— Слушай, я понимаю, ситуация вышла жуткая, но что-то ты…
— Она дышала, как мама, — перебил друг. Голос его дрогнул. — Как мама, когда был приступ.
Всё сразу стало понятно. Я похлопал Руслана по руке и отодвинул от себя пиво.
— Ты никогда об этом не рассказывал.
— Нечего там рассказывать, — всё так же отрешенно пробормотал друг. — Стояла, покачнулась, стала оседать на пол. И дышала… — он сглотнул и сжал кулак. — Вот так же. Только со всхлипами, знаешь. Будто плакать хотела, но не могла.
Дальше пили молча. Пиво так и не открыли — я достал коньяк. Ночь, сгустившаяся за окном, поглотила все краски, но свет мы не включали.
Мама у Руслана была учительницей музыки. Сейчас-то её уже почти не помню — умерла от сердечного приступа, когда мне было четырнадцать. А Русу — двенадцать. Точно скажу, что она была высокой, тощей и очень доброй женщиной. Ей было 34.
Руслан после похорон не разговаривал полгода. Отец водил его по психологам, уделял всё своё время, даже взял на работе отпуск без содержания. В итоге это, конечно же, дало результат. У Руса появилась идея-фикс…
— Знаешь… — внезапно сказал друг. — Папа постоянно говорил, что ему тоже тяжело, что надо быть сильным, и что ему так же больно, как мне. Но ведь он был на работе, когда мама умерла. Он не видел… — и Руслан осушил еще стопку.
— Так, — я допил свою порцию и поднялся из-за стола. — Хорош. Ты сейчас себя так растравишь, что до утра не уснешь. Пойдём, постелю постель.
— Я…
— Рус, — заставив друга встать, я посмотрел ему в глаза. — Не к ночи об этом вспоминать. Неужели на сегодня тебе недостаточно страха?
Несколько секунд Руслан не отводил взгляд. Потом потупился.
— Ты прав.
Улеглись скоро. Рум уснул в коридоре, я — в комнате Иволги. Засыпать на полу снова было так непривычно, да и в крови боролись адреналин с алкоголем. Лежа лицом к стене, я думал: что, если бы мне не приснился тревожный сон? Если бы я не вышел её встретить? Если бы Иволга не дошла до скамейки?
Что, если бы Ива умерла?
На секунду это представилось очень ярко: полицейские, очерчивающие контуры тела моей подруги на холодной октябрьской земле. Или они уже не очерчивают? Надо у Руса поинтересоваться завтра. А пока пусть чертят. Я выглядываю из окна, потому что не могу пойти туда, к ним, и сказать: эта девушка спала со мной в одной постели ещё четыре дня назад. Знаете, товарищ старшина, она была совершенно невыносима. Подмешала в чай белену, обокрала людей в парке…
Товарищ старшина, как хорошо, что вас не существует.
С этой мыслью я и погрузился в сон.
Глава 8. Неудобная
Октябрь закончился. Дни, после знакомства с Ивой оглушавшие буйством эмоций, теперь растянулись в однообразную серую вереницу. Я просыпался и шёл на смену, либо сидел у кровати, на которой бредила красноволосая. Рана в плече Иволги воспалилась, и уже вторую неделю она валялась с температурой. К физраствору в капельнице Рус добавил уколы антибиотников, и сейчас девушка медленно, но верно шла на поправку. Ива приходила в себя ненадолго — поесть и сходить в туалет (приходилось вести её, подставляя плечо, до комнаты). Она ещё сильнее похудела, но нездоровая бледность пару дней назад начала спадать. Все вздохнули спокойно.
Помимо меня и Руса, за Иволгой ухаживали Лена и Милка. Лена сидела иногда, когда наши смены не совпадали и у неё хватало времени, Милка — регулярно по выходным и средам, независимо от того, был я дома или нет. Короче, квартира в некотором смысле напоминала общагу: временами у нас ночевал Рус, дважды осталась до утра Милка. По итогу двух недель всеобщего аврала по поводу непутевой подруги, мы вчетвером стали намного ближе. Милка познакомилась с Леной, и перестала отгораживаться от меня чёлкой. Говорила она все так же тихо, но свободно и спокойно. В первую встречу девушка показалась мне младше, но теперь стало ясно: из всей нашей веселой компании Милка самая старшая. Я не спрашивал точно, но ей ещё не стукнуло тридцать. Скорее всего, меня Милка обогнала на год-два.
С Русом они держались подчёркнуто холодно, объединяясь только для промывания Иволгиной раны и наложения свежих повязок. Ревность и неприязнь к ориентации сложились у Руслана в стойкое отвращение, которое он, в силу собственного воспитания, пока не показывал открыто. Однако шила в мешке не утаишь, особенно от Милки, её огромных голубых глаз. Так что напряжение росло, но, по-моему, грозой ещё не пахло.
Лена бывала в квартире реже всех, только раз или два. Вела себя тихо, но хозяйственно, ухаживала за Ивой почти так же хорошо, как Руслан: ей не раз приходилось возиться с больным отцом.
А ещё был Светлицкий. Паша, конечно, не помогал, а только раздражал Леночку. Она даже в лице менялась, когда он звонил. Кажется, их отношения трещали по швам, и не могу сказать, что этому не радовался.
Вот так продолжались почти две недели. Сегодня, в воскресение, я позвал ребят посидеть вместе, отдохнуть и сбросить напряжение. Они обещали прийти, так что сейчас дом будто замер в ожидании тёплого вечера в хорошей компании.
Я сидел в кресле, рядом со спящей Ивой, и читал Достоевского. Красноволосая, лежавшая спокойно, вдруг заметалась по кровати.
— Нет! Не надо!
Книга полетела на пол, я бросился к подруге. Положив ладонь на лоб, сразу отдернул — температура снова подскочила, и Иволга бредила.
— Папа, не надо! Я не буду больше, не буду! Прости, я не буду!
Бордовые локоны скользили за хозяйкой по подушке, как кровавые следы. Я побежал на кухню, налил воды и взял эбупрофен, чтобы помочь Иве. Она всё ещё не пришла в себя.
— Я не птица! Не птица! Не…
Накрыв её ладонь своей, я разбудил девушку, так что последняя фраза захлебнулась. Иволга посмотрела на стакан. Потом на меня.
— Опять?
— У тебя температура, — я поднес таблетку к бледным губам Иволги.
— Угу, — та послушно проглотила лекарство и запила водой. — До следующей дозы, — и опять закрыла глаза.
Только я успокоился и продолжил читать, как в дверь постучали. На пороге обнаружилась Милка. Криво ухмыльнувшись, парикмахер продемонстрировала мне бутылку хорошего вина, после чего сбросила куртку и обувь и проследовала в кухню. К Иволге не заглянула — и так полдня здесь провела, убегала переодеться и, видимо, в «Красное и Белое». Я удостоверился, что Ива уже снова крепко спит, и присоединился к Миле.
Впрочем, ей и без моей компании было нормально — забравшись на диванчик с ногами, девушка спряталась за экраном смартфона, изучая одной ей ведомый бескрайний мир интернета.