Буду с тобой (СИ)

Платон, кажется, не до конца всё понял. Или так зол, что даже говорить не может. Он заставляет меня встать и уводит в спальню, устраивает на кровати и сам сидит рядом. Я прикрываю слезящиеся глаза, так на душе погано, что нет сил даже смотреть перед собой.
Угораздило же меня вляпаться в эту плесень, от которой уже двенадцать лет отделаться до конца не выходит.
– Уля, собирайся. Собирай вещи, свои и детские, – обдумав что-то, говорит Платон.
– Что? Куда? Я никуда не поеду, пока не найдётся этот прокурор, я никуда не поеду, – мотаю головой сев на кровати.
– Поедешь, – строго, даже требовательно произносит Платон и этот его взгляд на меня. Пронизывающий, требовательный взгляд.
– Платон, что ты хочешь сделать? – выдыхаю я. – Куда ехать?
– Ну уж за твою спину я прятаться точно не собираюсь. Поедешь в «Голубые ели» на дачу с детьми, поживёте там, пока всё решится. Там тебя этот упырь не найдёт. Собирайся, – ещё раз просит Платон.
Голос его хоть и звучит сурово, но я знаю мужа, он очень переживает.
Я не хочу ехать в «Голубые ели» и жить там без Платона, но и спорить с ним не хочу. Пока я собираю вещи, муж забирает детей из школы, снимает наличку. Всё так тревожно, что снова и снова тошно.
Платон оценивает сумку, которую я собрала и говорит:
– Это никуда не годится, как ты её потащишь?
– Я? Ты с нами не поедешь? – нет я понимаю, что Платон с нами на той даче остаться не может, но не верю, что он нас даже не отвезёт туда.
– Нет. Я не могу уехать, – муж не поясняет причин при детях стоящих в одежде здесь же в прихожей, до меня с трудом, но доходит.
Ещё припишут попытку бегства.
Но у меня душа не на месте и руки не слушаются, я лишь молча наблюдаю, как муж вытряхивает из детских рюкзаков учебники и распихивает туда часть вещей. Ещё по термосу с чаем. Когда только успел заварить?
– Телефоны придётся здесь оставить, – с неохотой говорит Платон.
– Из-за биллинга? Он всё подстроил, – доходит до меня, несмотря на то что, кажется, я не в состоянии сейчас ни на что.
– Да. У него явно какие-то есть подвязки в этом плане. Отследит тебя, не дай бог.
– Платон, как же мы без связи? – всхлипываю я, дети от моего вида притихли и даже дышать боятся.
– Всё будет хорошо, ты справишься, – Платон пытается подбодрить меня, обнимает, целует, но это всё не то.
Сейчас бы проснуться и понять, что всё это сон. Дурацкий кошмар.
– В дом зайдёте, сразу обогреватели включи, так печка быстрее растопится, – даёт муж ценные указания, усаживая нас в такси до вокзала.
– Как, как мы узнаем, когда нам можно вернуться?
– Я за вами сам приеду, – обещает Платон, а он всегда выполняет свои обещания.
Целуемся словно в последний раз. Платон захлопывает дверь, и машина такси отъезжает. Дети тихо сидят позади, а мне так нужно хоть кого-то взять за руку. Сжимаю собственную ладонь до боли в костях, чтобы совладать с ненужными, мешающими сейчас эмоциями.
В электричке дети немного оживают. Их детский страх отступает, любопытство берёт своё. Заняв места у окна, они с интересом смотрят на заснеженный вид. И я, смотрю и держусь. Кажется, могу это делать лишь пока держу сына за тёплую ладошку.
Спустя час пути по вагону проходит женщина с пирожками. Платон успел подготовить нам только чай. Покупаю детям сразу по три пирожка.
– Мама, а ты? – интересуется рядом сидящий Саша, протягивая мне пирожок с картошкой.
– Спасибо, я не хочу, – меня и без этого мутит, а от запаха обычной варёной картошки и печёного теста вовсе становится дурно.
В кармане пуховика я нахожу пачку мятной жвачки и лишь она спасает меня от нужды бежать по вагонам до туалета.
33
Электричка прибывает к нужной нам станции, и мы с детьми торопимся к первому вагону. Сходим на очищенную от снега платформу, а не прыгаем в сугробы, под которыми скрывается щебень.
– Как здесь зимой-то красиво! – восхищается Ася, оглядывая заснеженный лес.
– Да. Ну, идёмте скорей, ещё печку топить и что-то готовить, – тороплю я детей, просто чувствуя, что мои силы на исходе, коленки дрожат от подступившей слабости.
 
Ася с Сашей и не против, они вприпрыжку спускаются с лестницы и бегут к дороге, что ведёт к нашему дому. Я от них отстаю, но выдыхаются они ещё в зоне моей видимости. Саша начинает беззаботно смеяться, обкидывая сестру снежками из липкого снега, Ася не успевает слепить ответный снаряд, только уворачивается.
Я наблюдаю за веселящимися детьми и едва сдерживаю слёзы. Впервые мы здесь без Платона и сколько пробудем непонятно. Тоска накатывает такая, что если где-то в лесу сейчас завоет волк, я подхвачу.
Еле передвигая ноги по плохо протоптанной дороге, я догоняю детей только потому что они остановились и ждут меня.
– Саша, ну-ка, – строго говорит Ася брату и пытается забрать у меня сумку.
– Зачем это, я сама, – сопротивляюсь я, но сил нет даже на то, чтобы удержать ручки сумки в руках.
Дети отнимают у меня сумку и несут вдвоём, пока я плетусь позади, кусая губы. Меня охватывает страшное чувство беспомощности и тоска. Последняя способна убить всё прекрасное, что окружает нас. И завораживающий вид заснеженного леса, и шум бурной реки, даже смеющиеся дети, ничто уже не выглядит как прежде. Всё мрачное, угнетающие, со стойким ощущением что так быть не должно!
Мы идём, идём и чем меньше сил у меня остаётся, тем труднее и дольше ощущается эта дорога. Когда подходим к новому красивому забору, который Платон установил несколько лет назад, мне кажется, что дети очень устали и замёрзли как я. Но они веселы, у них румянец на щеках и их не колотит дрожь.
– Мам, открывай скорей! – торопит меня Ася, а я достала ключи и пытаюсь открыть, но защёлка с той стороны заела, тяну что есть силы ключ, а она не поддаётся.
– Не открывается, – произношу сорванным голосом, в глазах слёзы, а в горле встаёт болезненный ком.
Без Платона здесь всё не то и не так, и не описать словами, как я жалею, что послушалась его и поехала сюда.
– Дай мне, – Саша с серьёзным видом отстраняет меня от калитки, тянет за ключ со всеми своими детскими силами и всё у него получается. Калитка распахивается, и мы заходим на участок.
Дети, насидевшиеся в электричке, оставляют вещи на крыльце и продолжают игру в снежки уже здесь.
В доме, как и просил Платон, я первым делом включаю все обогреватели. Это слабо помогает, дом промёрз, давно не приезжали. Хотя, даже если бы мы приезжали неделю назад, он бы промёрз в любом случае.
Собираюсь с оставшимися силами и чисто на материнском инстинкте растапливаю печку. Ставлю на плитку кастрюлю с водой, чтобы приготовить детям ужин. Благо в шкафчике есть небольшой запас еды, макароны и тушёнка, сгущённое молоко. Сил на поход в магазин у меня точно нет. Не сегодня.
Дети за всё это время что я топлю печь и готовлю ужин, лишь несколько раз забегают в дом и снова на улицу гулять, хотя там уже начинает темнеть.
– Дети, ужинать! – зову их, когда всё готово, а я даже смогла накрыть им стол.
– Идём! – хором кричат в ответ Саша с Асей.
Всё в снегу, розовощёкие они забегают в дом, занося с собой морозный воздух. Я помогаю им раздеться и включив телевизор, сажусь наконец-то в кресло.
Любимое место мужа и плед, которым кресло накрыто пахнет Платоном. Его духами и дымом от тлеющих углей, на котором Платон в каждую нашу поездку сюда жарит мясо. Я стягиваю края пледа и укутываюсь в него, вдыхаю так глубоко, как только позволяют лёгкие.
– Мама, а ты? – интересуется Ася, увидев на столе только две тарелки с макаронами и две кружки с горячим чаем.
– Я уже поела, – нагло вру дочери, потому что, если снова скажу, что не хочу, Ася начнёт меня заставлять, как это обычно делаю я, когда дети плохо едят.
Детям неинтересен телевизор, после ужина они снова просятся погулять во дворе, и я отпускаю. У меня появляется возможность поплакать, ведь дети не увидят моих слёз, но я боюсь начинать. Понимаю, что остановиться буде сложно. Сдерживаюсь. Заставляю себя быть сильной, когда сил во мне остаётся лишь на мысли и дыхание.