Граф в поезде

Черт. Чертов ад! Ему хотелось бы, чтобы он этого не делал.
Даже когда ее бедра вздрогнули от блаженного рыдания, он признал, что он чертовски обречен. Он всегда будет сожалеть, что узнал, что она чувствует изнутри. Какие горячие глубины гладкого бархата притягивали его к такой изысканно женственной плоти.
Все, что когда-либо случалось раньше, все, что могло произойти после этого, растворилось под разрушительным совершенством момента. Он сосал и скользил, облизывал и ласкал, все время покачивая пальцем внутри нее, позволяя ее телу пропитать его захватывающим, пульсирующим освобождением, которое настало у нее слишком рано.
Бедра стиснули его плечи, и ее руки упали на кровать под ней, сжимаясь и разрывая одеяло. Она кричала, задыхаясь, и рыдала его имя — или, по крайней мере, его отрывистые слоги имени. Снова и снова. И призыв, и благословение, мольба о милосердии и хвалебный гимн.
Прекрасные спазмы сжали его пальцы, приглашая его глубже, когда она склонилась и извивалась, как дикое существо, освобожденное после столь долгого пребывания в плену.
Дьявольский шепот проскользнул сквозь него в темноте. Соблазни ее. Заяви права на нее. Отпустите свой член и сделайте ее своей. Она не остановит тебя.
Nine
Отрываясь от нее, Себастьян увидел небольшой туалет и зашел внутрь, хлопнув дверью.
Тяжело дыша, как будто он только что подбежал к поезду, он оперся обеими руками о крошечную раковину и уставился на кого-то, кого не узнал в зеркале.
У него были те же волосы цвета песчаного гравия, когда-то длинные, но теперь подстриженные по моде. Те же глаза, цвета светлого виски и загорелая кожа, обветренная на его мускулистых скулах ровно настолько, чтобы оставить очаровательные бороздки, которые углублялись, когда он улыбался.
За исключением того, что сейчас на них было вырезано что-то такое, чего он никогда не замечал в своих чертах. Что-то, с чем он не часто сражался. Если вообще когда-либо такое происходило. Страх.
Резкое и зловещее, оно смотрело на него в ответ, создавая уродливый портрет его черт лица, которыми так часто и так откровенно восхищались другие.
Всю свою жизнь он предавался потаканию своих страстей. К бунтарскому неприятию всего, что считается приличным. Вкус жизненной силы стал тонизирующим средством от жесткого неприятия, которое он испытал в юности.
И все же он всегда знал, что делает. Что его действия могут с ним сделать. Он шел на риск, зная, что результат всегда склоняется в пользу таких людей, как он. Сильный. Красивый. Гордый. Воинственный. Очаровательный. Мужественный. Опытный. Благородный. Образованный. Богатый. Безжалостный.
Действительно, ему обычно достаточно лишь улыбнуться в сторону дамы, чтобы соблазнить ее, и требовалось несколько приглашающих комплиментов, чтобы увидеть, как ее ноги раздвинуты.
Он не мог вспомнить, когда в последний раз ему отказывал кто-то — в чем-то — чего он хотел.
И вот он желал кого-то больше, чем когда-либо мог вспомнить, и, очевидно, ее любимым словом было «нет».
Того, что произошло, должно было хватить.
Ее вкуса. Он обещал ей это удовольствие.
Он был распутником, гедонистом и всем тем, в чем она его обвиняла.
По его собственному желанию. Пороки и жестокость, удовольствие и боль измерялись и контролировались приемлемыми дозами. Он видел, как грехи многих других людей были обращены против них самих. Теряют деньги из-за ставок. Тратят свое здоровье и получают сексуальные болезни. Теряю достоинство напиваясь или в наркотических эйфориях других веществ.
Он играл со всем этим и не запрещал себе ничего. Он управлял своими страстями, а не принадлежал им.
До настоящего времени. До нее.
Вероника Везерсток была опасным явлением. Одержимость, которую он чувствовал, нарастала в его крови, угрожая полностью захватить его.
Всю свою жизнь он провел в постели с женщинами, которые не могли иметь к нему никаких претензий. Ни к его телу, ни к его деньгам, ни к его времени, ни к его сердцу. Он также не стремился сохранить их, когда они у него были. Даже не любовница. Горстка влюбленных была достаточно занятной, чтобы с ними не раз поразвлечься. Но даже в этом редком случае, он сделал так, чтобы некоторые чувства никогда не были задействованы. И в тот момент, когда женщина собственнически поводила ресницами в его сторону, он исчезал, как дым в морском тумане. В этом отношении жизнь пирата была удачной. Счастливчик… И одинокий.
 
Почему она заставила его одиночество ощущаться не как свобода, а как тюрьма?
Тихий стук в дверь заставил его вздрогнуть, хотя он должен был догадаться, что это произойдет. Он оставил ее так внезапно, что даже не мог вспомнить, закончился ли у нее оргазм.
— Монкрифф? раздался нерешительный зов с другой стороны.
— Я еще на минутку, — прохрипел он, включив воду, чтобы вымыть руки и ополоснуть лицо, надеясь охладить лихорадку.
Что он собирался ей сказать?
Женщина уже не доверяла ему, по более веским причинам, чем он ей признался. Если бы он сказал ей правду сейчас, она бы в ужасе убежала от него.
Как он мог объяснить, что его настолько одолела похоть, что он почти потерял человечность? Что вид, и запах, и вкус ее удовольствия втоптали его истерзанное достоинство в грязь… Что он нашел быстро изнашивающуюся нить приличия и использовал ее, чтобы запереться здесь.
Он хотел захватить ее всеми возможными способами. Чтобы украсть ее. Заявите права на нее. Владей ею. Обладать ею. Только она. Всегда она.
Ему хотелось проникнуть внутрь ее тела, чтобы последний мужчина, у которого она была, не был монстром, за которого она вышла замуж. Зверь Себастьяна, выведенный из семени его предков-викингов, убедил его, что он может вышибить из нее память о любом мужчине. Мог бы превратить ее в сосуд для себя одного. Чтобы сформировать ее под свой член...
И даже это было не самое худшее.
Образы ее, обернутой в самые дорогие ткани, которые он мог предоставить, и драгоценными камнями, которыми бы он украсил ее, блестели в его воображении. Хотя он уткнулся языком в самые интимные части ее тела, его воображение вызвало другие фантазии.
Те, которых он никогда раньше не представлял.
Если бы он мог заставить ее кончить, смог бы он рассмешить ее? Сможет ли он заставить ее чувствовать себя в безопасности и защищенности?
Сможет ли он сделать ее счастливой?
Сделать ее своей?
Застонав, он провел рукой по лицу, изо всех сил стараясь стереть безумие.
Он не был мужчиной, которого женщина хотела бы удержать.
Стук раздался снова, на этот раз более настойчиво.
— Все… с тобой все в порядке?
Категорически нет.
Себастьян посмотрел вниз, туда, где его член болезненно пульсировал у края брюк. Даже тонкая ткань на ощупь напоминала наждачную бумагу на чувствительной плоти.
Возможно, если бы он освободил свое сдерживаемое желание, безумие отчасти утихло бы. По крайней мере, он сможет мыслить более ясно.
— Я сейчас вернусь…— Он вздохнул с облегчением, расстегнул брюки и выпустил ствол в руку.
—Себастьян?
“Да. Скажи мое имя!” Колонна изогнулась в его руке, капля влаги стекала с края плоти.
— Одну минутку, графиня, пожалуйста, — умолял он. Я не могу…
Дверь открылась, и она стояла, молча оценивая его.
Его мозг полностью замер при виде нее. Раскрасневшаяся от страсти, с бледной кожей, окрашенной тенями, она была чистейшим видением, а он — вульгарной кошмаром.
И все же Себастьяну ничего не оставалось, как оставаться таким, какой он был. Одна рука на раковине, другая на плоти. Боже, но даже мозоли на его ладонях были пыткой.
Её взгляд опустился на его руки. Такой мягкий. Уступчивый.
— Мне нужно, чтобы ты ушла, — процедил он сквозь стиснутые зубы.
Вместо того чтобы отвернуться, она сделала шаг вперед, ее глаза одновременно были горячими и мягкими.
— Я знаю, что тебе нужно.