Проклятие рода

Хемминг, несколько смущенно посмотрел на францисканца, но застывшее лицо ничего не выражало. Отец Герман молчал, лишь нижняя губа чуть искривилась в насмешке, или преподобному так показалось. Но, поскольку возражений он не услышал, то все осталось без изменений.
- Насколько я понимаю, - начал отец Мартин, - мой собрат отец Герман уже успел ознакомиться с материалами нашего процесса, поэтому, до того, как мы приступим к первому допросу, я желал хотя бы бегло их просмотреть…
- Ваше право, отец Мартин… - Расплылся в улыбке Хемминг. – Йоран! – Позвал он долговязого секретаря. – Передай все необходимые бумаги, преосвященному члену нашего святого трибунала.
Парень поднялся из-за своего стола и поднес доминиканцу две тонкие стопки бумаги. В церкви стало довольно шумно, зрители, собравшиеся слишком рано, выражали свое неудовольствие тем, что затягивалось начало представления. Хемминг подал знак стражникам и двое из них двинулись по проходу, раздавая налево и направо удары тупым концом своих алебард и успокаивая тем самым наиболее ретивых. Кое-где вспыхнула даже перепалка, и еще двое стражников устремились туда, наклоняя свое оружие уже боевой частью вперед. Там как раз сидели лесорубы, никогда не расстававшиеся со своими топорами. Но, к счастью, все обошлось без кровопролития. Стороны разошлись мирно, и зал понемногу успокоился.
Бумаги, что передал Йоран отцу Мартину, состояли, как бы из двух частей: первая – непосредственно сам донос или доносы, вторая – предварительное расследование, допросы свидетелей, выводы и предложения для трибунала, сделанные самим Хеммингом.
Доминиканец быстро просмотрел то, что касалось несчастной Гуниллы, пропуская большие куски текста, содержащие богословские рассуждения самого Хемминга, и отметил про себя лишь одно:
- Надо осмотреть детей, которые якобы пострадали от нее…
А вот в случае с Уллой Нильссон отцу Мартину пришлось даже несколько раз перечитать и сам донос некой Барбры, допросные листы ее же вместе с дочерью, приходившихся соответственно сестрой и племянницей покойного, и рассуждения преподобного. Чутье и опыт подсказывали, если отбросить в сторону бред о чарах, инкубе и прочих колдовских вещах, то оставалось ничем не подкрепленное обвинение родственников усопшего его молодой жены в отравлении собственного мужа. Мотив доноса был предельно ясен – получение, судя по всему, значительного наследства.
- С этим будет намного сложнее… - думал отец Мартин. – Нашему преподобному наверняка обещаны щедрые дары, а брату-францисканцу отправить лишнюю женщину на костер только в радость…
- Вы ознакомились, отец Мартин? – Вкрадчивый голос прервал размышления доминиканца. – Пора начинать… - Хемминг уже догадался, что из двух инквизиторов прибывших из Стокгольма наибольшие проблемы ему доставит именно этот. С отцом Германом было все ясно, не смотря на его кажущуюся неразговорчивость, как только речь заходила о ведьмах, францисканец весь менялся, его тусклые глаза озарялись пламенем, выдавая его нетерпимость, фанатическую страсть к уничтожению всякой нечисти. К тому же, как сразу понял Хемминг, монах был ярым сторонником Реформации. А вот доминиканец вызывал опасения. Он был, безусловно, очень умен и решительно подчеркивал свою приверженность к католицизму, об этом свидетельствовала чисто выбритая тонзура, но с другой стороны, на него пал выбор самого Густава Эрикссона из рода Ваза – правителя Швеции. И все это не случайно… Смысл подобного выбора был не ясен Хеммингу. С другой стороны, подумал преподобный, может он и послан сюда за тем, чтобы проверить, насколько мы, сторонники Лютера, можем противостоять достойному противнику из римского лагеря… Но он обратил внимание и на то, как почтительно относились к старому монаху сопровождавшие его английские наемники – сплошные еретики, как считал Хемминг, он видел их бесчинства во время последнего мятежа далекарлийцев. Это они, кощунствуя, временно устроили в его церкви конюшню для своих лошадей.
- А ведь Густав очень доверяет своим англичанам… гораздо больше, чем шведам… а отец Мартин тоже англичанин… - Ломал голову в раздумьях Хемминг.
 
- Да! – Кивнул головой доминиканец и передал бумаги подошедшему Йорану. – Давайте начнем! Насколько я понимаю, обе обвиняемые находятся под стражей?
- Да, ваше преподобие. – Наклонил голову Хемминг.
- А их вещи? Произведен ли обыск в домах, где они проживали?
- Да! – Снова кивнул Хемминг.
- Что найдено из интересующих нас предметов, обычно связанных с колдовством?
- У подозреваемой Гуниллы имелась статуэтка из глины, с добавлением человеческих ногтей и волос, судя по всему детских. Основное отличие изготовленной ею фигурки это наличие большого мужского достоинства, что свидетельствует об изощренном сладострастии и тяге к вовлечению совсем юных душ к соитию с демонами. – Статуэтку изготовил сам Хемминг в качестве игрушки для обвиняемой, и долгое время она служила единственным развлечением полусумасшедшей уродливой девушке. Отобрал он ее у Гуниллы только перед самым процессом, вызвав бурное негодование и слезы.
- Этого вполне достаточно! – раздался детский голос отца Германа.
- Что в отношении второй? – отец Мартин пропустил мимо ушей высказывание францисканца.
Хемминг замешкался. После ареста Уллы ему принесли ее дорожный ларь, но ничего подозрительного он там не обнаружил. Тем более, все самое ценное уже было разворовано родственниками. Поэтому преподобный осторожно ответил:
- Я был одинок в своем расследовании, и сосредоточился на Гунилле, не успев разобраться со второй обвиняемой, тем более, что ее взяли под стражу совсем недавно, незадолго до вашего приезда. На предварительном допросе, я пришел к заключению, что она использовала в своих колдовских целях корень мандрагоры, но, как вы понимаете, обнаружить в ее вещах подобный предмет невозможно, ибо я тогда был бы сейчас мертв.
- Это и не нужно! – Снова подал реплику францисканец. – Мы разберемся с ней прямо в ходе допросов.
- То есть, - отец Мартин не обращал ровно никакого внимания на высказывания отца Германа, и продолжал гнуть свою линию, - вы полагаете, что отравление мужа произошло при помощи корня мандрагоры?
- Корень мандрагоры – самое верное колдовское средство, - не унимался францисканец, - его отрывают ночью, из земли, что расположена под висельниками, и сила корня, не только в самом растении, но и в тех испражнениях, что выходят из тела повешенного в момент казни.
- А еще, - отец Мартин не удержался и подхватил его рассказ с еле заметным сарказмом, - самой ведьме вынимать из земли его нельзя, ибо он смертоносен и для нее, каким-то образом она умудряется привязать этот корень к хвосту собаки, которая выдергивает растение из земли и сама умирает при этом! Я хочу осмотреть вещи этой обвиняемой! – резко закончил свою речь доминиканец. Заметив, что Хемминг переглянулся недоуменно с отцом Германом, отец Мартин пояснил:
- Начинайте допрос сперва Гуниллы. И без меня! Я не буду возражать против этого. Прикажите одному из стражников показать мне, где находятся вещи другой женщины. – Монах поднялся из-за стола, демонстрируя серьезность своих намерений. Преподобному Хеммингу ничего не оставалось, как отдать соответствующие распоряжения.
Доминиканец в сопровождении Гилберта и стражника отправился на выход. Навстречу им вели, скорее тащили, несчастную уродку. Как и положено по канонам инквизиции, ведьму вводили в зал суда спиной. Скрюченная горбунья обычным-то способом передвигалась с трудом, а уж задом было вовсе немыслимо, поэтому два дюжих стражника, внесли ее на руках и поставили перед трибуналом, развернув напоследок лицом к судьям.
- Приведите ее к присяге! – Прозвучал голос Хемминга, означавший начало процесса.
 Глава 8. Святой трибунал. 
Сопровождавший их стражник показал, где стоит походный ларь, что был при Улле, когда она приехала в Мору. Замок отсутствовал, да и содержимое практически тоже. Отец Мартин присел возле ларя, запустил внутрь руки и стал тщательно ощупывать боковые стенки.