Проклятие рода

- Давай, давай, милый, утешь рабу Божию, видишь горю…
Когда поняла, что все кончено, что обмяк на ней воин, задыхаться стала от тяжести придавившей. Пошевелиться не могла, только слезы брызнули молча.
Стражник слез с нее, зазвенел доспехами. Поднял с полу тряпье бабье, кинул на распластанное тело, буркнул:
- Прикройся… хоть.
Соломония наблюдала за ним сквозь мерцание слез, застывших в ресницах… Коренаст, широкоплеч, борода и волосы русые, глаза голубые вроде, в сторону отводит, старается не смотреть… Не плох отец выйдет, не хуже Василия – в этом Соломония почему-то не сомневалась.
Воин хмыкнул, с ноги на ногу переминаясь:
- А ты ничего… Даром, что княгиня… Никогда еще с княгинями… - Осклабился вдруг, напомнив Шигону страшного. – Ты… это… зови, коли что… меня Сенькой кличут.
Соломония застонала чуть слышно, губу закусила до боли и отвернулась к стенке. Мерзко все как!
Стражник чего-то испугался, суетливо подобрал шлем с копьем, забормотал под нос:
- Ну… ты… чего? – Соломония молчала, не поворачиваясь, губы кусала до крови.
- Ты… это… я пойду, пожалуй… не было ничего… привиделось… прости, Господи…
Он попятился, за порог зацепился, чуть не грохнулся – копье застряло, не прошло по высоте, устоял, выскочил, дверью скрипнул, да засовом лязгнул.
Застонав, сползла на пол несчастная, распласталась вся, холода каменного не чувствуя. Подняла голову на икону потемневшую. Смотрела с нее Богородица, слушала боль женскую:
- Будь же ты проклят, князь Василий! Будь проклят весь твой род подлый! Не видать тебе ни сыновей, не дочерей боле. А коль зачнет тебе кто, то не твое семя будет, чужое. Горе великое тогда свершится! Запомнят люди русские надолго род твой, сыновей твоих подмененных, но и им, коль имя свое с твоим свяжут, проклятье на роду будет. Так и угаснет ветвь Рюриковичей, засохнет, как смоковница бесплодная!
На икону глядя, изрыгала проклятья несчастная женщина, в глаза смотрела самой Богородице. Оттого ее слова еще страшнее становились. Проклинала и молилась истово:
- Тебя, мать святая, Богородица наша, Отцом и Сыном твоим заклинаю, покарай Василия подлого, отомсти за меня грешную! Дай ему сына такого, от семени чужого, чтоб навеки запомнили его люди, чтоб содрогнулись все от того, что народится, чтоб проклятым был от рождения самого!
Услышала ее Богородица. Слеза показалась, одна единственная, мирром волшебным пробежала по лику божественному, скатилась по дереву и сорвалась на пол.
- Слава тебе, матерь Господня, - перекрестилась Соломония, подползла в угол, нашла капельку заветную. Не разбилась она, так и лежала бусинкой золотистой, отражая огонек огарка свечного, что освещал келью. Губами взяла ее прямо с пола, подняла голову. Смотрела на нее Богородица грустно, но ободряюще.
- Значит, исполнишь, Мать Христова? – прошептала Соломония губами пересохшими, - значит, услышала ты мои стенанья, боль мою женскую? Век тебе молиться буду, заступница моя. – Крестилась, не переставая, княгиня, чувствуя, чувствуя на губах сладость капли святой. Потом поднялась, еще раз в пояс поклонилась иконе. Подобрала одежду разбросанную, натянула на себя. Спокойно вдруг стало на душе:
- Сенькой, значит, кличут… - вспомнила Соломония. Легла на лавку и впервые за долгие недели заснула безмятежно, как дитё малое. Ни сны, ни кошмары дикие не тревожили княгиню. Лишь мерно вздымалась ее грудь, да улыбка не сходила с лица.
Под утро Сенька ушел, вместо него встал на часах другой стражник. Соломония проснулась, будто заново рожденная, умылась впервые за долгие дни заточения, в дверь стукнула осторожненько – стражник откликнулся. Попросила его вызвать к ней игуменью. Ульяна долго ждать себя не заставила.
- Матушка, - склонилась перед ней опальная княгиня, - много думала и молилась я за спасение души своей. Чаю оставила меня гордыня прежняя, избавилась от помыслов греховных. Дозволь с сестрами в жизни монастырской быть, назначь послушание. А по ночам, под замком, в келье молиться буду, пусть воины по-прежнему стерегут.
 
Смиренный вид Соломонии убеждал игуменью в искренности речей. Старица даже растрогалась явным переменам в новоиспеченной монахине. Немного подумав, согласилась:
- Что ж, общение с сестрами на пользу ей будет! – Вслух же произнесла:
- Пусть по-твоему будет, сестра. А послушание я тебе назначу, к золотошвеям пойдешь, нынче много риз надобно. – Сказала и спохватилась, чуть было не проговорилась старая, что дарами щедрыми монастырь пожалован от самого великого князя московского за нее, за княгиню опальную. Вспомнила было наказ Шигоны держать лишь в заточении Соломонию, но подумала:
- Забыл уже поди дворецкий. Вона сам приезжал давеча, жертвовал на собор Ризположенского монастыря. Спросил лишь про сестру Софию – как она? И ничего боле… Ничто! Пусть к сестрам идет.
К двери направилась:
- Пойдем, сестра, со мной.
Стражник вылупился удивленно, что игуменья покидает келью не одна, а с затворницей.
- Скажешь сотнику Охрюте, что ныне лишь по ночам стеречь сестру Софию будете. Днем она с сестрами молиться будет. – Строго указала ему игуменья и даже потрясла перед носом кривоватым иссушеным пальцем.
Стражник шлем на затылок сдвинул, почесал лоб:
- Нам то, что…
На двор вышли солнце яркое резью по глазам хлестануло, белизной снега отраженное. София охнула, зажмурилась и чуть не оступилась с крыльца. Игуменья старая вовремя подхватила за локоток.
- Зима на весну скоро повернет, ишь как светит… Попривыкнешь… - Потянула за собой.
- Матушка! – вспомнила княгиня-монашка, взмолилась, - погоди чуток, что сказать-то хочу… просьбу одну имею, сподобь, не откажи…
- Сказывай! – нахмурилась игуменья.
- Стражник один… его Сенькой кличут…
- Ну? – напряглась старуха, София почувствовала, как жестко сжала она локоть княгини.
- Предлагал мне… в блуд… с ним…
- А ты? – перебила ее старица, еще крепче, до боли впившись хваткой.
- Пресвятая Богородица, - Софья быстро перекрестилась, прямо в глаза смотрела игуменье. - Исус наш Спаситель, да как можно, я сестра во Христе…
- Сенька, говоришь… - локоть не выпускала, сверлила глазами.
- Так назвался… - монахиня потупила взор, слезы навернулись, - позор-то какой…
- Ужо будет ему! Запороть прикажу мерзавца! – жестко произнесла игуменья, но глаз с княгини не сводила.
- Матушка, - а слезы уже лились ручьем, по щекам стекали, капельками падали на подрясник холщовый, - прикажи выслать его отсель, а то правеж будет, а он возьми да оговори меня, что сама, мол, к блуду его склоняла…
Игуменья еще долго молчала, в глаза всматривалась, словно в душу заглядывала, думала про себя:
- Сенька ли, сама ли княгиня… все одну монастырю беда будет… что если понесет… хоть от Духа Святого, прости, Господи, - перекрестилась мысленно, - мне первой голову оторвут, псам на съеденье кинут… Шигона на расправу скор, а владыка наш… и не заступится… Сеньку этого… А к княгине… сестру верную приставлю… чтоб ни на шаг… что дневала и ночевала с ней… чтоб все знать… каждый вздох…
 Привела игуменья Софию к швеям в мастерскую. Две монашки встретили участливо, похристосовались, у окна усадили, все показали, и в покое оставили, своим делом занявшись. Игуменья, окинув всех строгим взглядом, оставила их. София, у окна сидя, видела во дворе, как игуменья с сотником Охрютой говорит. Тот выслушал, головой покачал, сказал что-то резкое, видно выругался - старица клюкой ему погрозила, закрестилась, перстом на собор указывала. Сотник махнул рукой, огрызнулся и зашагал в сторону главной башни, на кривых ногах раскачиваясь. Игуменья плюнула в сердцах ему во след и опять принялась креститься.
Пошел Сенька ближе к вечеру рыбки половить на речку Каменку, что Покровский монастырь от Спасо-Ефимовского отделяла. С этой-то стороны берег удобный, и низкий, и пологий, не то, что напротив - один сплошной обрыв. Прорубь широкая, для стирки выдолбленная, тулупчик греет, да и мороз за щеки не щиплет. Благодать… Солнышко заходящее светит, искриться, благовест колокольный плывет над рекой, а рыбка знай себе ловится, клюет и клюет. Засиделся Сенька, все не оторваться было, в азарт вошел, не заметил, как и стемнело. Стал собираться, рыбку, по льду раскиданную в мешок сгреб. Скрип в темноте наступившей услыхал. Подходил кто-то… Глянь, а это сотник пожаловал.