Проклятие рода

- Заместо отца ты ей теперь, князь… - отчетливо произнес Захарьин. – Коли государев выбор на нее падет, так и тестем великокняжеским станешь. Кто ж тебя в остроге держать будет? И почести вернешь, и имения…
- От меня, что ли, зависит выбор князя Василия? – насмешливо спросил Михаил.
- Не от тебя. – Согласился боярин смиренно. – А вот отеческое благословение, да наставления правильные, когда все свершится, потребны будут.
- С чего ты взял, что девка меня слушать будет?
- С того, что во всем вашем роду ты был главным, и тебя все слушали. Нечто племянница, которой дядя заместо отца, поперек всей родни пойдет? Ну так я передам весточку?
Думал и молчал Глинский, лихорадочно перебирая в уме, что сулит нежданное замужество племянницы. Да и Захарьин не торопил, лишь шубу соболиную плотнее запахнул – мерзли старые кости в темнице каменной.
Это был случай… тот самый, о котором мечталось иногда ночами бесконечными… гнал от себя это наваждение Глинский, да возвращалось оно надеждой… Тряхнул седой головой князь:
- Передавай!
- Ну и договорились! – Захарьин быстро поднялся со скамьи – холод донимал уже. – Думаю, князь, не за горами твоя свобода. Ежели все по-нашему свершится, встретимся на воле уже.
- Прощай, боярин! – кивнул в ответ Михаил. Ему тоже хотелось, чтоб Захарьин ушел поскорей. Тот не заставил себя ждать. Лишь совсем скоро дверь вновь отворилась, вошел стражник и кинул князю шубу богатую, пояснив кратко:
- С плеча боярского тебе!
- Нечто начинается… - Мелькнула мысль.
 Глава 9. Торговля живым товаром. 
Давно уже обосновался Свен Нильсон в Новгороде. Торговля удачно шла – грех жаловаться. Были и потери, и суда тонули иногда, да случалось и разбойнички морские без рода – без племени пошаливали, только все равно с прибылью оставались купцы. Несмотря на все потрясения, что испытал Господин Великий Новгород от московского князя Ивана III, решившего отобрать все вольности привычные, торговый люд быстрее всех оправился, ко всему приспособился. Когда случились погромы да бесчинства московских ратных людей, только-только собирался молодой купец Нильсон выйти из Стокгольма со своим первым товаром. Слух разнесся от купцов ганзейских, что бежали от бед новгородских. Загоревал тогда Нильсон:
- Что ж с товаром-то будет? Куда сбыть теперь?
Только бывалые купцы усмехались, (кто, конечно, потерь избежал):
- У русских такое часто бывает. Передерутся, да замирятся. Здесь, главное промеж них не оказаться.
 И впрямь, вскоре объявили, что шведский посол да новгородский наместник вечный мир подписали, да свободу торговли вечно хранить обязались. И на том крест целовали.
Обрадовался Нильсон. В путь заторопился. Сколько лет в помощниках у купца готландского ходил, с малолетства по торговой части обретался, там и денег скопить смог – свое дело открыть решился. Прикупил товара в Стокгольме, суденышко небольшое, но по виду прочное, со шкипером договорился, хотя многие отказывались, а этот старик рукой махнул:
- Какая разница, где помереть!
Отговаривали Нильсона:
- Осень на носу!
- Лед встанет – зимовать придется!
Но выхода не было другого. А товар куда? Купцу чем быстрее сдать, тем выгоднее. Все дело в обороте.
Так и пришел впервые Нильсон в Новгород. С погодой-то повезло. Проскочили – ни штормов тебе, ни ветров противных. Город и впрямь поразил молодого купца. Волхов был главной улицей, от которой разлеглись его половинки – Софийская и Купеческая. Размеры города вызывали восхищение… что там Стокгольм, или его родная Мура на западе Швеции – деревушки. Одно удручало – слобода немецкая вся была сожжена.
- Видимо размашисто громили здесь люди князя московского… - подумал купец обеспокоенно рассматривая пепелище.
- Ничего, друг заморский, - вдруг кто-то неожиданно произнес по-шведски и хлопнул Свена по плечу. Молодой швед опешил и мгновенно обернулся, обнаружив у себя за спиной розовощекого статного молодца, в добротном кафтане, туго перепоясанном кушаком и с лихо заломленной шапкой.
 
- Купец новгородский! – догадался Нильсон.
- Отстроимся сами и вас, гостей, отстроим. – Продолжил новгородец и, широко взмахнув рукой, указал на уже стучавших во всю топорами плотников. – Новгородцы на всю Россию самые искусные мастера. А про то, - кивнул на пожарище, - не тужи. Ныне мы под Москву забраны. Туда же и вольность нашу вместе с колоколом вечевым свезли. Но торговать будем! – Тряхнул головой уверенно. - Князь московский посадницу нашу в темницу кинул, а нам торговать велел. А что сожгли…, завсегда так, без топора да красного петуха разобраться не могут. Да и пограбить охотников всегда набежит, свистеть не надо. А ты, друг заморский, пошли со мной, к моему двору. Про товар свой расскажешь, о цене потолкуем. – Хитро подмигнул новгородец, но тут же расхохотался, скаля ровные белые зубы. – Да не бойся ты! – Опять по плечу хлопнул топтавшегося в нерешительности шведа. – Меня Тишкой Густяком кличут. Каждая собака знает на торгу новгородском. Мой род, - ударил кулаком себя в грудь так мощно, что казалось, зазвенит сейчас, - честностью славен. На том деды наши стояли, и мы не сдвинемся.
Так и сошлись они, и почитай лет тридцать уже дружили. Почти побратимами стали. Со временем женился Свен на красавице Анните. Хорошо жили, душа в душу. Жена помощницей во всех делах была, много раз и в Новгород приезжала со Стеном. А потом и дети пошли – сперва мальчик, а затем и девочка – красавица Улла. Только Господь дал, Господь и забрал их всех у Свена. Уж пятый год шел старшему, а дочке третий, отправился Нильсон как обычно в Новгород с товарами, а тут беда и приключилась – чума, бушевавшая в Европе, докатилась и до Швеции. Умерли все. Когда вернулся Свен домой в Стокгольм в живых никого не застал. Даже где могила их неведомо. В эпидемию всех в одну яму сбрасывали.
Тяжело переживал Свен потерю близких. Опустел стокгольмский дом, пусто было и в Новгороде. Тихон, друг старинный, уговаривал жениться, да лишь отмахнулся от него Свен. Так и шли года. Постарел швед, волосы совсем выцвели, глаза видели хуже, но дело свое держал Нильсон в полном порядке. Ходил, как и прежде плечи широко развернув, голову не склоняя. А вот ноги уже подводить стали, болели, оттого прихрамывал слегка, да на посох опирался, но шаг остался прежний – размашистый, поступь твердая. Мысли о старости да кончине неминуемой посещали, конечно. Тогда задумывался Свен. Крупная складка-морщина темнела меж бровями:
- На кого дело свое оставлю? Кому добро-то передать?
Сам Нильсон был родом из Моры, что в центре Далекарлии шведской – край лесной, да горный, озерами да реками разукрашенный. Когда-то сбежал мальчишкой, рассказов заезжего купца понаслушавшись, да с тех пор лишь однажды домой приезжал. Постоял на погосте родительском, послушал жалобы Барбро, сестры младшей, что замужем за рыбаком местным была. Посмотрел, как пьют они вместе с бездельником-мужем, на убогость и нищету их от лени великой. Кинул монет несколько – то-то пир сразу разгорелся. Только заметил, как блеснули алчно глаза сестры, нехорошо засверкали, не по-доброму. Понял, что чувств никаких у него нет. Тут же нашел себе причину и немедля отъехал. Помнил, как клянчила сестра еще денег у него, просила не забывать, рядом ее дочка худенькая терлась, исподлобья глядела, но долго не провожали – горело видимо все внутри у Барбро, тут же в дом вернулась, где ждал ее пьяный муж. За ней и дочка побрела, часто оборачиваясь на богатого родственника.
- Ну не им же! А…, - махал рукой купец, - Тихону оставлю!
Любил Свен Новгород с его шумным торгом на правом берегу Волхова, который не заканчивался ни зимой, ни летом. Летом река наполнялась кораблями да ладьями, зимой стремительно мчались по льду сани – привозили, увозили, а начиная от берега лавки, лавки, лавки… в 42 ряда – кожевенные, котельные, серебряные, иконные, хлебные, рыбные… С запада везли – сукно, медь, свинец, олово, квасцы для дубления, вина разные – фряжские, рейнские, гишпанские… с востока – кожи выделанные, воск, меды, рыба красная, рыба черная , соль, жемчуга и, конечно, меха: соболя – сороками, белок – бочками… Всем заправляли сотни купеческие, следили строго, что торг честный шел. Шведы да немцы селились на отстроенном дворе, между Славной и Ильиной улицей. Новгородцы называли двор Немецким, а иностранцы про себя двором Святого Петра, по церкви, что была тут быстро возведена. Русским вход на Немецкий двор воспрещался, так что Нильсон всегда в гости ходил к Тихону, а не наоборот. Вот и сейчас, отдав нужные распоряжения, направился Нильсон к другу своему закадычному. Дошел неторопливо, по пути в лавки привычно заглядывая. Вот и частокол знакомый, выше Свена будет, а тот роста-то не малого, ворота широкие распахнуты: