Проклятие рода

Палачи подошли к повозке и принялись стаскивать Сесиль на землю. Женщина неожиданно начала отчаянно сопротивляться, несмотря на то, что одна ее рука – левая, висела плетью. «От пытки!» - догадался Веттерман. Сесиль плакала, билась, скулила, как животное, которое гонят под нож. Не обращая ровно никакого внимания на сопротивление осужденной, помощник палача ловко перехватил ее, перебросил через плечо и с размаху поставил к столбу, где уже сам мастер заплечных дел в мгновение ока опоясал стан веревкой, притянул к столбу, обмотал вокруг шеи, связал за спиной руки, окончательно закрепив тело в вертикальном положении. Толпа продолжала бесноваться от восторга, испытывая от всего происходящего удовольствие близкое к похоти.
Судебный фогт быстро зачитал приговор, заключительная часть которого вызвала новый взрыв криков одобрения собравшихся зрителей. Присутствующий священник торопливо окропил святой водой дрова, палачей и осужденную, протянул крест, к которому она прижалась губами и тут же отнял. Фогт махнул рукой, священник отступил назад, уступая место палачам. Вспыхнула сухая, как порох солома. С треском и хрустом загорелись ветки, клубами повалил белый дым. Как только появились языки пламени, толпа стихла. Из гущи дыма был слышен кашель. Сесиль закричала пронзительно и тонко:
- Илва!
Агнес вздрогнула и забилась в угол повозки. Ее взгляд был, как у кролика, попавшего в ловушку.
- Илва! – Вновь донеслось с площади. – Прости меня, Илва! – Крики Сесиль срывались на кашель и больше напоминали визг. – Умоляю, прости меня! Найди моих детей, Илва! Умоляю… А-а-а… Илва!
Пламя достигло пропитанной серой рубашки, взбежало наверх, лизало спину, грудь и руки несчастной. К отчаянному крику Сесиль добавились шипение и смрад горящей плоти. Женщина была подобна куску мяса насаженного на вертел. Палач, охваченный душевным порывом, подал знак помощнику, тот все понял, быстро дотянулся сквозь пламя до шеи Сесиль, один поворот руки и она умерла. Костер заполыхал в полную силу, веревки перегорели, тело рухнуло на землю, и в ярком свете огня отчетливо выделялись обугленные останки, в небо поднимались клубы ставшего черным дыма.
- Она покаялась… - Прошептал Иоганн, рука потянулась сотворить крестное знамение. – Упокой, Господь, ее грешную душу.
Огонь быстро проглотил свою пищу, и Сесиль сгорела дотла. Получив удовлетворение своей низменной страсти, толпа быстро расходилась. Повозка с Веттерманами смогла двинуться в путь.
Иоганн уселся рядом с Агнес, обнял ее за плечи, стараясь унять дрожь, сотрясавшую все ее тело.
- Все позади, милая… - Шептал он ей. – Все закончилось. Все осталось в прошлом.
 Глава 10. Опасная исповедь. 
Что может чувствовать мужчина, лишившийся любимой женщины? В тот страшный век, когда люди умирали десятками тысяч, потеря близких, становилась вещью обыденной. Божья кара! – изрекали выжившие. Но она не умерла. Ее забрал другой. Как вещь по праву сильного! Сильнее ли был этот Густав Эрикссон из рода Ваза? Выскочка, поймавший за хвост удачу, пролезший на трон, не поскользнувшись в крови лучших родов Швеции, сложивших голову во время Стокгольмской кровавой бани. Нет, его отца казнили со всеми, но клан Стуре правил этой страной несколько десятилетий, так почему Богу было угодно, что в живых не осталось в нужный момент никого из взрослых мужчин, способных повести за собой. Конечно, Густав ненавидит датчан, как и любой из шведов, но мятежи в Даларне не говорят о всеобщей любви к королю. Многим ли он отличается от Кристиана Датского? Датчанин хоть лил чужую кровь, а этот?
Но Бог с ней, с кровью. Он забрал ту, на которую Сванте молился, боготворил, и она отвечала взаимностью. Слишком велико было счастье! Влюбленные погрузились в него с головой, как в безмятежность сна, не видя, не слыша, не замечая, полагая, что счастье любви такое же огромное, как небо, а оно должно быть размером с воробышка, птахи малой, которую можно спрятать на груди, лелеять, холить, держать всегда при себе и оберегать от толстых грубых пальцев, поросших рыжими волосами, что бесцеремонно вторглись, разорвали невидимые нити, соединявшие души Маргарет и Сванте.
 
Сколько раз он сжимал рукоять кинжала, движимый одним желанием всадить смертоносную сталь в горло противника. Он представлял, как округляться от удивления эти наглые глаза, как хлынет пульсирующим потоком алая кровь, заливая бороду и камзол, ее брызги теплыми каплями оросят лицо самого Сванте. Он готов подставить кубок, наполнить его кровью врага и выпить, как вино своей утоленной ярости, успев поймать напоследок тускнеющий взгляд Густава.
Ярость, боль, отчаяние перемешались в душе юного Сванте. Но она… Почему согласилась? Разве не могли они бежать куда угодно? Скрыться в любом из множества германских княжеств? Страх перед погоней? Карой? Стал бы Густав посылать своих ищеек по всей Европе в поисках сбежавшей девицы? Успокоился бы с другой! Этому варвару не ведомо слово любовь! Все говорят о гибели, а не смерти первой жены Катарины… Или дело совсем в другом? В продажной сущности женщины, выбравшей трон, власть, богатство? Но Стуре не беднее этого Густава, хоть он и гребет все подряд в казну. Значит, власть, ибо власть слаще денег! Неужели Маргарет не страшит участь Катарины? Неужели она находит утешение в объятиях этого зверя, отдает ему свое тело, позволяя терзать себя, как последняя шлюха? О, как нестерпимо больно думать о своей любимой женщине в руках другого мужчины, представлять, как он вторгается в нее, и она покорно открывает ему свое лоно и дарит ему свои ласки.
Покорно ли? Да, раз она сделала этот выбор! Но как объяснить случившееся весной? Он помнил тот вечер до мельчайших подробностей. Всё: короткую записку, бешеную скачку, когда он несся в имение ее матери, дождь который хлестал в его разгоряченное лицо, молчаливых слуг, указавших ему путь…
Сванте приблизился к низенькой, мужчине по плечо, двери бани. Он почувствовал, как его сердце забилось... Сванте толкнул дверь и пригнувшись вошел в низкий проем. В трех шагах от него в сумерках пара он разглядел двух обнаженных женщин. На полке сидела ослепительная белизной своего тела Маргарет, рядом с ней стояла служанка, которая держала в руках можжевеловую шайку и выливала на нее теплую воду.
- Ты… - прошептала Маргарет. Служанка взвизгнула от неожиданности и стыда пред мужчиной, прикрывшись пустой шайкой выскользнула опрометью вон из бани, оставив влюбленных наедине. Маргарет осталась и смотрела на Сванте смущенно, пристально, медленно подняв и прикрыв руками груди. Он видел ее пылающее лицо, ее обнаженное упругое и плотное тело, светящееся белизной, неуловимо скользкое от жара, о котором мечтал, или скорее угадывал, и которое хотел, жаждал увидеть все до конца.
Маргарет передвинулась вправо, словно освобождая место рядом ему. В полумраке Сванте схватил ее, горячую и мокрую, поднял и положил обратно на полок. Он рвал с себя липкую одежду, стараясь быстрее разоблачиться. Маргарет вытянулась, подняла руки и завела их за голову. Полные груди призывно качнулись и задорно подмигнули Сванте темными зрачками отвердевших сосков. Она звала его… Будто живые, мокрые доски прогнулись под тяжестью тел. Он нашел ее рот, и целуя, почувствовал, как от ее мокрых волос жарко пахнуло можжевельником. Какое это было благоухание! Сванте радостно вторгся в нее, и, охнув, она впустила его… Он обладал своей любимой женщиной, единственной и желанной, какое это было блаженство… Потом, они лежали обнявшись в жаркой тьме и слушали тишину. Он вспомнил, что Маргарет чужая жена и осторожно спросил:
- Мы совершили грех?
Он почувствовал, как она покачала головой, ее мокрые волосы защекотали его лицо, она прижалась еще крепче и прошептала:
- С тобой – нет!
В этом удивительном успокоении тела, в душе Сванте вдруг почувствовал вспышку себялюбивого мужского дьявольского любопытства – отчего ее голос звучал так беззаботно? От любви к нему? Или из желания досадить Густаву, который так грубо вмешался в их планы, уничтожил все грезы и мечтания о счастливой жизни вдвоем? Сванте тихо спросил, несколько смущенный своим вопросом: