Проклятие рода

- Может Господь на этот раз милостив будет… Вона как князюшка Василий горяч был нынче… - Глаза прикрывала, иконы пред ней вставали видела, поклоны била в мыслях, молилась истово… - Мальчика, мальчика, мальчика, Господи, в твоих только силах… - шептали губы беззвучно. Так и ночь пролетела незаметно. Хоть затекло все тело женское, но Соломония для себя решила твердо:
- Все претерплю, лишь бы дал Господь понести…
Князь проснулся рано - лишь мрак ночной уступил туману утреннему серому, робким светом вползшим сквозь оконце. Исчезла вмиг сказка вечерняя, глянул на Соломонию над ним по-матерински склонившуюся, застыдился вдруг чего-то, виновато в сторону глаза отвел, закряхтел по-стариковски, с ложа любовного поднимаясь, - и к дверям, кафтан на ходу подхватив, да прям на голое тело. Ни на иконы не глянул, ни на жену более. Пробурчал невнятно:
- Запамятовал… Шигону звал нынче… Захарьина… - и за порогом исчез. Зарыдала молча Соломония, уткнулась в подушки, всю обиду в шелка да пух пряча. Проскользнула к княгине в светлицу девка, села рядом, гладила плечи вздрагивающие, целовала волосы разметавшиеся, плакала с ней вместе…
Взгляд князя упал на оконце. Там в стекло билась невесть откуда взявшаяся бабочка. Белесая такая… Удивился князь. На дворе осень, почитай свое время она уже отлетала, а вона, ожила поди. Солнышко проглянувшее сквозь стекла или тепло хором княжеских разбудили глупую. Вот и рвется на свободу, машет крылышками, словно ресницами пушистыми. То сядет на стекло, замрет, вся лучами пронизанная, каждая жилочка видна, то встрепенется, захлопает, забьется, понять-то не может – вот она свобода, но почему недоступна, что за преграда невидимая не пускает. Хотел было князь холопов кликнуть, да передумал. Мысли опять к жене вернулись. С бабочкой несчастной сравнил вдруг:
- Вот и моя Соломонушка, также бьется в поклонах пред образами святыми, а никак понести не может.
Поднялся великий князь московский, шагнул порывисто к окну, схватился дланью за ручку резную, дернул сильно, так что стекла жалобно звякнули. Бабочка отлетела испуганно, шумом встревоженная, но воздух свободы ворвался внутрь, свежий, ядреный, пахнул заморозками первыми, и шмыгнула глупая, быстро-быстро крылышками забила, понеслась навстречу свободе и… смерти своей. Князь пристально смотрел, как растворяется вдали белое пятнышко, сливается с белокаменными стенами церкви Благовещания, что с дворцом соединялась. О свободе подумал, не о смерти ее:
- Вот и Соломонушку отпустить на волю, пусть бы жила себе счастливо! Не виновата ни в чем! Ни предо мной, ни пред Богом!
Ах, как радостно и легко вдруг стало на душе у великого князя, будто свалились с плеч вериги, да не железные, а каменные. Вдохнул полной грудью морозный воздух, к дверям повернулся, да как гаркнет зычно холопам, за дверями прислушивающимся:
- Эй, люди! Шигону с Захарьиным, да владыку митрополита ко мне! Живо!
Челядь из детей боярских, пятясь, выходила из палат. Еще дверь за ними не закрылась, а уже чьи-то торопливые шаги застучали каблуками удаляясь, торопясь волю государеву исполнить.
Князь снова смотрел в распахнутое окно, жадно вдыхал свежий воздух, наслаждался и его свежестью и легкостью решения своего. Хотя точила, свербила уже червоточинка сомнения, выгрызалась в совесть. Князь отгонял ее, но настроение портилось:
- Как ей-то скажу?
Снова брови густые сходились у переносицы. Кто-то тихонько кашлянул сзади.
- Шигона! – догадался князь, - только он так скор и на ноги и на мысли.
- Вот что, Ивашка! – грузно повернулся к нему Василий. От былой легкости и следа не осталось. – Знаешь, зачем звал тебя?
- О жене своей думаешь, великий князь? – вопросом ответил Шигона Поджогин.
- Опять угадал, проныра! – Невесело усмехнулся Василий, но вслух ничего не произнес, лишь кивнул, да продолжал пытливо смотреть на дворецкого, ожидая, что дальше скажет.
А Поджогин упрашивать себя и не заставлял:
- Жениться сызнова тебе, великий князь, нужно! Да наследников зачинать! Возьмешь себе молодую, она понесет быстро, одного, а там, глядишь, второго, вот и одной заботой государевой меньше. – Шигона проговорил все быстро, но спокойно, заранее в правоте своей уверен.
 
- А… - не договорил великий князь, не смог произнести вслух то, что мучило более всего.
- А Соломонии путь придется Божий указать… - досказал за него Поджогин. – В монастырь! Сам митрополит благословит, сам и пострижет. Пусть грехи свои замаливает. – Добавил дворецкий неосторожно.
- Ты говори, да не заговаривайся! – Вспыхнул гневом князь. Почти на крик сорвался. – Безгрешна она! Безгрешна!
Шигона понял, что ляпнул лишку, замолчал виновато, в пол уставился.
- Безгрешна! – громко повторил еще раз Василий и даже ногой притопнул.
- Кто безгрешен, государь? – спросил тихо, с присвистом, вошедший Захарьин. Торопился по зову княжескому, почти бежал, вот и запыхался боярин. Не юноша младой так поспешать. – Разве есть такие?
- Есть! – Буркнул Василий III, к окну отворачиваясь.
Михаил Юрьевич, по-прежнему тяжело дыша, посмотрел вопросительно на Поджогина. Дворецкий пожал плечами, брови приподнял-опустил, но выразительно мотнул головой в сторону палат великой княгини. Захарьин, отдышавшись, наконец, неторопливо прошествовал, на посох опираясь, к образам. Приложился, перекрестясь положенное, кланялся подолгу:
- Господи, помилуй нас грешных! Господи, помилуй нас грешных! Господи, помилуй! – в тишине его голос был чуть слышен, да шелестели рукава однорядки с собольей опушкой.
Василий молчал, не поворачиваясь.
Отмолившись, Захарьин прокашлялся, пригладил бороду, в посох уперся руками и степенно молвил в княжескую спину:
- Дай Бог тебе здоровья, великий государь!
Князь отозвался, оставаясь в прежней позе:
- И тебе того же.
Михаил Юрьевич выждал еще немного, на Шигону даже не глядел, хоть тот и пытался какие-то знаки ему подать, заговорил медленно, с расстановкой:
- Знаю, как тяжело тебе, великий князь, решение это далось. Только сам знаешь, Руси нельзя без наследника быть. Как не жаль, но смоковницу, что не плодоносит вырывать надобно.
Молчал Василий, лишь голова его опускалась под тяжестью слов боярских.
- Митрополит наш разведет ее с тобой, сам и постриг принять сподобит. Твое дело будет лишь невест рассмотреть как следует, да выбрать ту, что приглянется более всего.
Тут и владыка поспел:
- Чаю обо мне речь, великий государь? Дай Бог тебе здоровья!
- О тебе! – Повернулся Василий на голос митрополита. Владыка Даниил, моложавый, тридцатидвухлетний, румяный, телом широкий не по годам, а по чину, шагнул широко к князю, панагию драгоценную на груди теребя в растерянности.
- О тебе, о тебе, государю молвлю! – кивнул ему Захарьин. – Тебе поручено дело будет! – Василий молчал, в душе благодарный боярину, что за него все скажет.
- Какое дело? – взгляд митрополита метался. То на князя, то на боярина, то на Шигону.
- Возьмешь великую княгиню Соломонию Сабурову, отвезешь… - Захарьин задумался, но Шигона был тут, как тут, подсказал:
- В Покровский Суздальский монастырь…
- Почему туда? – недоуменно посмотрел на него митрополит. Вслед за Даниилом и князь с Захарьиным уставились на дворецкого.
- Подальше, - разъяснил Поджогин, - подальше от Москвы. Да и даров туда сколь передали, почитай заново отстроили. Игуменья там верная… Так, владыка? – Зыркнул глазом.
- Так, так, Ульяна, да. – Закивал Даниил, словно обрадовался.
- Хорошо! – покачал головой Захарьин и продолжил. – Отвезешь в Покровский монастырь, постриг самолично совершишь. Верно я молвлю, великий князь? – боярин пристально взглянул на Василия. Тот обреченно вздохнул, рукой показал – верно!
- Вот и славно! – погладил бороду Захарьин, удовлетворенный согласием князя.
- А если она не… - И осекся митрополит испуганно. Василий тоже на Захарьина посмотрел.