Проклятие рода

- Вот, сорванец! – Подумал про себя Иоганн и улыбнулся. – И сюда умудрился попасть.
Когда они с монахом-провожатым прошли насквозь весь детинец почти до самой Воскресенской башни - противоположного выхода из Каменного Города, глухие темные стены внутреннего ограждения Владычного двора, наконец, обозначили проем с плотно затворенными створками. Монах тихонько постучал, полотно тут же шевельнулось, приоткрылось узкой щелью, впустившей их внутрь. Теперь они находились на огромном дворе, справа по-прежнему серой глыбой высилась Святая София, впереди находились, как подумал пастор, митрополичьи покои – нижний ярус каменный, два других деревянные, связанные со всеми постройками и церквями сплошными крытыми галереями-переходами. Он не ошибся. Вперед выдавалось большое входное каменное крыльцо на двух столбах, с шатровым верхом, крытым тесом. С крыльца дверь вела, видимо, прямо в палаты, но провожатый повернул вбок и стал подниматься наверх по лестнице, в деревянные жилые хоромы.
Прошли сквозь передние сени - миновали три образа в деисусе в резном тройном киоте, подложенном слюдой. Монах крестился, Иоганн следовал его примеру, не забыв скинуть с головы шапку. Вошли в столовую, монах остановился, пропустил Веттермана вперед – вновь три образа в деисусе в серебряном вызолоченном окладе и в резном киоте, отдельно большой образ Распятия с медной позолоченной лампадой перед ним, еще несколько икон – Спаса Нерукотворного, Богородицы, Московских чудотворцев, Николая Угодника. Посередине помещения располагался мощный дубовый стол, две скамьи липовых, в наружной стене четыре окошка с внутренними раскрашенными затворами и слюдяными оконницами, в углу зеленоватая муравленая печь.
- Владыка приказал здесь обождать. – Впервые за всю дорогу прозвучал голос монаха. Иоганн обернулся, но провожатого уже простыл и след. В ожидании хозяина палат пастор принялся внимательно рассматривать русские иконы, которые весьма отличались от тех, что он видел с детства в католических храмах, до того, как они стали протестантскими и по непонятной до сих пор для него причине были удалены прочь, и даже кое-где уничтожены.
Их непохожесть заключалась в особой аскетичности образов, двухмерности пространства. Здесь мир был развернут на плоскости и виден весь, как на ладони. Глубина пространства отсутствовала, не было жизненной перспективы, все открывалось взгляду вполне доступно и одновременно таинственно скрыто для души. Лики святых выглядели спокойными, отрешенными, строгими. От образов веяло холодной святостью и печалью, словно они, старцы, Апостолы, Архангелы, Богородица и сам Вседержитель (Спаситель) знали какую-то тайну, которую они пока еще не готовы открыть человеку.
- Все создано только для раздумий и молитвы. Ничто не отвлекает человека от Бога в глубине молитвенного молчания. – Подумал Веттерман. Иконы дышали печалью еще не пробудившейся или уже уснувшей природы, как это происходит ранней весной и поздней осенью, в них таилась скрытая тоска по непостижимому потустороннему для человека миру, но вместе с тем призывающему стремиться к нему, взойти на эту лестницу, ведущую в небо. Почему-то сейчас Иоганн почувствовал сходство икон с белокаменными церквями, такими же аскетичными, холодными и бесплотными, символами вечности времени или… неба, опустившегося на землю, вошедшего в человека вместе с этими иконами-загадками русской души.
- Чем лики-то Божии вашему Лютерову помешали? – Кто-то внезапно спросил из-за спины. Голос был густой и приятный.
Веттерман вздрогнул от неожиданности и повернулся. Перед ним стоял высокий худой монах, одетый в черную рясу и мантию. На голове его был остроконечный капюшон с двумя длинными, закрывающими спину и грудь полосами черной материи – куколь. Худощавое лицо с прямым, чуть длинноватым носом и впалыми щеками, откуда начиналась седая поросль длинной бороды. Глубоко сидевшие чрезвычайно выразительные и живые глаза, внимательно и с чуть заметной усмешкой, смотрели на пастора. На груди висел огромный серебряный крест, прикрываемый левой рукой. Спина выпрямлена, хоть и на посох опирается, но то не опора для немощной плоти, а символ власти архиерейской.
 
- Архиепископ Макарий! – Догадался пастор, склонился в поклоне:
- Храни вас Господь и Пресвятая Дева Мария! Мир дому вашему, ваше высокопреосвященство!
- И тебя, отче, храни Пречистая Богородица и Спаситель! Зови меня проще: владыко. – Отозвался архиепископ. – Так чем святые образа помешали вашему Лютерову? – Повторил Макарий и тут же засыпал другими вопросами. – Одной лишь верой спасется род человеческий? А ты, как считаешь? Одной веры хватит? Без икон, без таинств, без покаяния, без страха Божия?
- Любовью… - Тихо ответил Веттерман слегка смущенный тем градом, что обрушился на него, хотя митрополит смотрел по-прежнему спокойно и даже ласково, без малейшей тени раздражения.
- Любовью… - Удивленно повторил за ним владыка. - Плохой ты ученик Лютеров… - усмехнулся в бороду, - коль об одной Любви глаголешь… яко нестяжатели наши… Ваш-то только Верой спастись предполагает… О главном, о страхе Божьем, все забывают!
- Любовь не отделить от веры, как жар и свет от огня! – Пастор заговорил увереннее. - Любовь это добро, и кто из верующих не совершает добрых дел, тот бредет по жизни ощупью, тот в действительности неверующий и не ведает ни веры, ни любви. Один ли страх Божий, ожидание кары Господней заставляет людей совершать добро? А зло? Не есть ли зло ступень к познанию добра и любви, а значит и веры?
- Зло на земле от отсутствия страха Божьего! Чрез него лишь к Любви придем! Склонный к злу - есть нерадеющий о душе собственной. Вместо того, чтоб стать подобным Ему, в прах превратился, испепеленный гневом Господним.
- Должно ли наказание Господне испепелять сразу, а не побудить волю человека к исправлению, к выбору доброго пути или злого?
- Путь един – вера христианская, Истина, яко сам Христос. Изменения в ней – суть измена Богу. Христос наш Спаситель – Истина и Правда, соединенные вместе.
- Я плохо еще понимаю русский, - смутился пастор, - в чем, владыко, разница между Истиной и Правдой?
- Истина в заповеди, а Правда в ее исполнении. Но ты прав, отче, вера без благих дел мертва, как и дела правые без веры пользы не имеют. Оружие христианской веры, света ее – четыре добродетели. Смысл веры должен быть прям и ясен; знаменем - Истиной и Правдой веры должны быть заповеди и их исполнение; мужество необходимо для веры, но не то, что телеса низлагает и стены градские разоряет, а душевное, сильное и терпеливое, стоящее нерушимо против наводимого от бесов и лукавых человеков. И последняя добродетель есть целомудрие, во всякой святыне и преподобстве с самим Святым Ангелом нас соединяющее и укрепляющее.
- Разве не о том же говорят отцы нашей церкви? О прямизне несогрешения писал еще Ансельм Кентеберийский .
- Верно глаголили отдельные отцы вашей церкви в древности. В том спору нет. И Ансельм говорил об искупительной жертве Спасителя за всех нас перед Богом. – Иоганн удивился тому, что новгородский владыка знаком с трудами католического философа и богослова.
 - А нынешние? – Продолжал Макарий. - Какова сила веры без икон, без таинств, без покаяния, без страха Божьего, с лжесловием, неверно толкующим Троицу? То не вера, а дорога в ад! Болезни и смерти людские по звездам мните, забывая про Промысел Божий! Всякая ересь ****ством глаголется, ибо у еретиков всех женская слабость, яко блудница осквернить желает, тако и отступники папы тщатся сквернами всех истинных христиан перемазать. Тако и ваш Лютеров ****ословием отвергает тайны Господни. – Архиепископ вспыхнул, но укротил себя тут же. - Впрочем, не затем я тебя позвал, чтоб обсуждать отца вашего духовного. То ваш грех, вам за него и ответ держать, да не словами, а делом. Вернуться можно, если далеко от Бога не уходить! Хорошо хоть образ Христов, крест освящающий, не отвергаете, ибо вовсе стали бы сарацинолюбивыми вероотступниками. Впрочем, не вы первые посягнули на святость, да поборники всегда сильнее оказывались. Разве не хороши, не благолепны сии образа святые? Не зовут за собой в глубины веры, познания Божия и страха Его? – Архиепископ взмахнул правой рукой, показав на все иконы, затем перекрестился широко и истово.