Опер с особым чутьем

– Вроде немного – двенадцать тысяч…
– Ну, извини, сколько было, – развел руками Куренной. – Было бы больше – взяли бы больше. Стреляли, кстати, из пистолетов.
– В следующий раз из ППШ начнут стрелять, – предположил Горин. – Растут ваши противники, совершенствуются…
– Так, чего раскаркался? – рассердился Куренной. – Страх теряем, гражданин, обратно в камеру хотите? Это мы мигом устроим…
– Тогда пойду? – Павел решил не улыбаться.
– Да иди ты с богом, – отмахнулся капитан.
Он дико волновался, трясся, как простуженный, костяшки пальцев, которыми он стучал в дверь, онемели. На калитке замка не было, беспрепятственно проник в садик. За территорией ухаживали, но без фанатизма. Пробежал по дорожке, поднялся на крыльцо… Шевельнулась занавеска на окне, а может, просто показалось, не стоит доверять боковому зрению. Что не так? Он совладал с собой, отбросил дурные предчувствия. Справлялся на войне с фашистами – справится и здесь. Его ждут, уже несколько месяцев ждут! А он полный кретин, ходит вокруг да около, даже в кутузку сумел загреметь! Он стучал в дверь, задыхаясь от волнения. Помчался сюда не сразу, сбегал на Кленовую, помылся, почистил перья, надел свежую рубашку, подумал мимоходом: надо бы одежду прикупить… Дверь заскрипела, приоткрылась. На пороге стояла Катя. Он не сразу ее узнал. Сердце сжалось, горло заложило. Говорить не мог – только пищать, лучше уж вообще помалкивать. Катя куталась в старенькую шаль, стала какой-то маленькой, сутулилась. Глаза потускнели, волосы зачем-то стянула в пучок.
– Катюша, это я, здравствуй… – выдавил Горин. – Не узнаешь?
Что-то дрогнуло в ее лице или почудилось? Она смотрела на него как на совершенно незнакомого человека! Скулы обострились, в глазах обосновалось что-то колючее, чужое. Такое ощущение, что это не Катя, а ее сестра-близнец. Не было у Кати никакой сестры!
– Я приехал… – сглотнув, сообщил Горин. – Извини, что долго не давал о себе знать, так получилось, в последний месяц многое навалилось, пошло кувырком… Но я же писал тебе из госпиталя… Можно войти, Катя?
Она не рвалась обниматься, смотрела, будто не узнавала. Словно укол ей поставили – вроде тех, что ставят больным перед операцией: реакция замедляется, чувства слабеют, человек не понимает, что происходит вокруг него.
– Катюша, я войду? – Горин недоумевал. Предчувствия были, но чтобы вот так…
– Мужчина, вы кто?
Как обухом по голове огрели. Он застыл, открыл от изумления рот. Не могла Катюша его не узнать, не настолько он изменился. Сделал шаг вперед, чтобы войти, но она дернулась, в глазах блеснул испуг, выставила руку. Словно он чудище какое! Горин невольно притормозил. В череп будто вонзилось острое шило, голова стала раскалываться – как вовремя, черт возьми!
– Мужчина, что вы хотите, я вас не знаю, я буду в милицию звонить – уходите немедленно!
Последние слова она буквально выкрикнула. При этом быстро скосила глаза – как будто рядом кто-то стоял, и она выполняла его требования. Глупость, кто там мог стоять? Он вышел из ступора, двинулся вперед, как на приступ укрепленного района. И снова холодным душем окатили – Катя захлопнула дверь перед его носом и повернула собачку замка! Горин встал, как баран перед новыми воротами, тупо смотрел на дверь.
– Катя, ты что делаешь? – пробормотал он. – Это же я, приехал, как и обещал…
– Мужчина, уходите, я вас не знаю, – глухо донеслось из-за двери. – Вы меня с кем-то перепутали.
И все – ни ответа, ни привета! Он стоял оглушенный, оплеванный. Снова стал дубасить в дверь, но теперь никто не отвечал, в доме было тихо. Что это было? Голова не работала. Он попятился с крыльца, вышел на дорожку, миновал калитку. Вынул папиросы, закурил. Лучшее из средств в любой сомнительной ситуации – закурить, должно полегчать. Но что-то не легчало. Улица Тургенева была пуста. Местечко глуховатое, край города, много зелени. Соседние частные дома – за высокими заборами. За спиной обширная свалка, которую даже ради приличия не огородили. На другой стороне какая-то безымянная улочка, бетонный забор, за углом – проходная неработающего предприятия… Он жадно всасывал дым, кашлял, пытался совладать со своей «любимой» головной болью. Занавески не дергались, но преследовало ощущение, что из дома наблюдают – настороженно, недобро. Дом, в котором проживала Катя, а прежде – ее родители, был не из богатых, требовал ремонта. Он занимал небольшую площадь. Участок перед домом был совсем маленьким, очевидно, за строением имелся еще один садик. Павел стал вышагивать вдоль калитки, остужая голову. Могла ли Катя не узнать его? Нет, не могла. После всего, что между ними произошло! Нервы, казалось, рвались, он не мог успокоиться и снова пошел на штурм. Начал стучаться в дверь, что-то выкрикивая. Из дома не раздавалось ни звука. Это было более чем странно. Разумных объяснений не оставалось. Позднее он понял, что допустил ошибку. Следовало обойти дом, удостовериться в отсутствии задней двери. Но такая мысль не возникла. Дом маленький, зачем в нем черный выход? Он снова откатился – как пехота после неудачного штурма, выбрался за калитку, стал осматриваться. Через участок над забором возникла голова человека и быстро спряталась. Он производил много шума, народ нервничал… Может, не все так плохо? Сегодня не узнала, завтра узнает. Может, заболела, память отшибло. Или сильное лекарство приняла. Но Катя не производила впечатления человека, теряющего связи с реальностью. Далекая, чужая, загадочная… Но явно не жертва амнезии. Она узнала его – вздрогнула, когда открыла дверь. Немало усилий потребовалось, чтобы «не узнать», – но справилась. Он метался, как волк по клетке, поглядывал на окна, заново прокручивал в голове произошедшие события. В доме кто-то был, кроме Кати! Быстрое движение глаз, страх, который она усердно скрывала. За кого волновалась – за себя, за него? Нашла другого, влюбилась? Дело житейское, такое случается, он бы понял. Пусть не сразу – через гнев, отрицание, – но понял бы и смирился. Ей ничто не мешало улыбнуться, поздороваться, объяснить создавшуюся ситуацию, попросить прощения… Но здесь было что-то другое. Она боялась, и больше всего ее страшило, что он может войти в дом.
 
Связалась с плохой компанией? Его внимание привлек отдаленный звук – хлопнула дверь. Как раз разгулялся ветер. Горин насторожился. Дверь на крыльце не открывалась. У кого-то из соседей? Может быть. Но почему так протяжно и противно заныло в груди? Возникла мысль про заднюю дверь. Он обязан был проверить! Заспешил на участок, оставив болтаться калитку, двинулся в обход дома. Безбожно разрослись какие-то кусты, он с трудом сквозь них продрался, вышел на заднюю сторону. Здесь тоже была ограда, за ней проезд, бетонный забор того самого неработающего предприятия, море зелени. За оградой – еще одна живописная свалка, видимо стихийная, люди вытаскивали сюда ненужный хлам. Садик был запущен – ранетки, рябина. Зелень заслоняла от дороги заднее крыльцо. Дверь была прикрыта. Тревожно застучало сердце. Минуту назад отсюда кто-то вышел. Вокруг ни души, проклятая глушь! Имелся проход на улицу – еще одна калитка. Вроде закрыта – подвижная часть надвинута на неподвижную. Но крючок болтался. Катя сбежала? Почему? Он подбежал к ограде, высунулся наружу. Такое же запустение, как с обратной стороны: мусор, разбитая колесами грунтовка, ни одной живой души, кроме бездомной собаки с обрубленным хвостом. Животное покосилось, заворчало, потрусило дальше. Бетонный забор на обратной стороне обрывался метров через сто. Там слева – чернел проход в переулок. Если кто-то вышел, то давно сгинул в этой черной дыре…
Предчувствие не обмануло. Задняя дверь была не заперта. Горин вбежал внутрь, оказавшись в полумраке, стал тыкаться как слепой котенок, повалил какое-то ведро.
– Катя, это я, Павел! – крикнул он. – Ты здесь?
Еще одна дверь, дальше было светло. Небольшая горница, справа кухня, слева спальня. Занавески на окнах были тонкие, пропускали свет. Лестница на чердак отсутствовала, в этом доме не было чердака. Ненужные вещи, видимо, хранили в сарае. Он глянул на кухню, перебежал горницу, вторгся в крохотную спальню…