Падение Рыжего Орка (СИ)
— Помню, да, ты рассказывал, — кивнула Юлия.
— Ну, так отец Аристарх за пять минут Селиванова на путь истинный наставил и чудо сотворил.
— Что, Селиванов встал и пошел?
— Откуда в тебе столько цинизма… — неодобрительно покачал головой Самойлов. — Нет, он мне согласие на операцию подписал. Так что отец Аристарх определенно обладает полезным даром убеждения. Правда, наставление Селиванову о том, что уныние есть грех смертный, все отделение слышало. Говорю же — голос, как труба, — усмехнулся Глеб Николаевич. — В общем, выгонять его не с руки оказалось. А супруга его… это как получается — матушка, да? — так она, смотрю — уже со старшей моей чай пьет и за жизнь беседу ведет. А ты же знаешь, что у Матвеевны снега прошлогоднего не выпросишь зимой. И простыней списанных. Она же человек-рентген — насквозь всех видит. Так что я как-то решил смириться с их присутствием. Пока.
— Ясно. А каким ветром все-таки батюшку к вам отделение занесло? Проповедовать пришел?
— Да прямо! — фыркнул Самойлов-старший. — Отец Аристарх по делу пришел. Сына навестить. Правда, в реанимацию я его не пустил. Завтра в палату переведу — тогда уж пусть.
И тут у Вари в голове вдруг щелкнуло. Реанимация. Сын. Аристарх — имя редкое.
— Пап, а у этого Аристарха как фамилия? К кому он приходил?
— Как — к кому? — брови отца взлетели вверх. — Тихий Аристарх Петрович — отец принца твоего увечного.
— Как — отец?! — и рот, и глаза у Варвары синхронно округлились. — Священник?!
— А ты не знала, что ли? — и тут Глеб Николаевич расхохотался. — Правда, не знала? Что твой Тихон — попович?
— Так! — Юлия переводила взгляд с веселящегося мужа на потрясенную дочь. — Кто мне расскажет внятно и с самого начала, что произошло?! И кто этот Тихий?
— Я бы тоже хотел знать, — усмехнулся отец семейства. — Пока развернутых и внятных ответов на свои вопросы я не получил.
От вопросительных взглядов родителей Варвару спас дверной звонок.
— Это Коля! — по-мышиному пискнула Варя и бегом помчалась в прихожую. За спиной слышался взволнованный голос матери и приглушенный бас отца.
Это и в самом деле был брат.
— Ну, как тут? — после привычного объятья и поцелуя в щеку.
— Допрашивают, — вздохнула Варя.
— Перед допросом хоть кормят?
— А в тюрьме сейчас макароны дают… — нараспев протянула Варя.
— ВАРЬКА! — и дальше шепотом. — Я и так сегодня весь день как на иголках.
— Извини, — Варя взяла брата за руку. — Это у меня нервное. Там такое, блин… кино. Пошли.
В столовой Ник получил свою порцию родительского внимания — поцелуй в лоб от матери, рукопожатие от отца. А потом еще и тарелку супа.
— Ну-с… — потер ладони Глеб Николаевич. — Продолжаем разговор. Кто такой этот Тихий, Варвара?
Варя уставилась в стол. Как не хочется об этом говорить. Но, наверное, отец имеет право знать — с учетом вчерашних событий. И произнесла, все так же глядя в стол.
— Он мой любовник.
— Варя!
— Что — Варя? — она подняла голову и с вызовом посмотрела на мать. — Мама, подскажи, как назвать человека, с которым состоишь в сексуальных отношениях? И только… в таких?
— Ладно, — пресек напряженность между своими женщинами Глеб Николаевич. — Откуда у него пуля в плече?
— Не знаю, — честно ответила Варя. — Спрашивала его про шрам — говорил, что это фурункул.
— Юморист! — фыркнул Глеб Николаевич. — А в морду он за что от Кольки получил?
Николай покосился на Варю. И принялся увлеченно есть суп.
— Спасибо, мам, очень вкусно.
— Ты посмотри, а? — Самойлов-старший подпер щеку кулаком. — Выросли, а все как в детстве — друг друга прикрывают. Варвара, отвечай, раз у брата рот занят.
— Мы с Тихоном поругались. Нет, даже не так. Мы расстались.
— Из-за чего?
Допрос. Натуральный допрос. Во второй раз не получается все сохранить в тайне.
— Какая разница? — Варя не заметила, как стала говорить громко. Выдохнула. — Характерами не сошлись.
— И за это нынче в рожу бьют?
— Мам, а можно мне белого хлеба? — снова пришел на помощь сестре Ник. И, как только мать ушла на кухню, сказал хмуро. — За дело он получил. Поверь, батя, за дело. Правда, я не думал, что выйдет… так.
— Так. Дело ясное, что дело темное. А вы, как обычно, друг друга покрываете. Мне-то теперь что с ним делать?
— Мне все равно, — негромко, но твердо ответила Варя. — Я с ним рассталась. Что жив и все в порядке — очень рада. А дальше мне все равно, что с ним будет.
— Все равно ей, — проворчал Глеб Николаевич. Обернулся к подошедшей жене, поцеловал ее в локоток и прижался к руке щекой. — Вот посмотри на этих балбесов, Юленька. Выросли, такие взрослые. Одна любовников себе уже заводит, другой вон даже размножаться научился. А чуть что — бегом к папе. Папа, спасай! Папа, помогай! Папа спас и помог, а теперь еще и с «подарком» этим будет разбираться. У папы вопросов куча, а на них никто не отвечает. Ладно, — вздохнул Самойлов-старший. — Завтра сам допрошу с пристрастием господина Тихого. И, между прочим, лишение трудоспособности на срок более трех недель — это средней степени тяжести. Тоже уголовная ответственность, если что.
Коля вздохнул и уткнулся в тарелку с супом. Юлия села рядом.
— Глеб… ты это серьезно?
— Это не я серьезно, а Уголовный Кодекс у нас серьезный. Да не переживай так, душа моя… — Глеб приобнял жену за плечи. — Разрулю — я же у тебя умный и опытный. Моей внучке не нужен отец-уголовник. А, кстати! У нас же повод есть! Что мы все про Тихого да про Тихого? Юль, налей нам. Отметить надо. Праздник же! Правда, некоторые его чуть не испортили.
— Хорошо, — с легким вздохом встала Юлия. — Что будем? Коньяк? Или шампанское откроем?
— Давай коньяк.
— Мы за рулем, — синхронно выдохнули брат и сестра Самойловы.
— Ну, как обычно, — усмехнулся Глеб Николаевич. — Взрослым — коньяк. Детям — сок. С трубочкой.
— Нет у нас с трубочкой, — улыбнулась Юлия. — Скоро, наверное, будем держать дома, а пока нет. Только в большой емкости.
— Ну, в кружки им налей. Поди справятся — они же у нас, типа, большие и уже взрослые.
Действие двенадцатое. Несмотря на то, что теоретики жанра советуют всячески избегать длинных монологов, здесь герои все же попробуют удержать внимание публики во время своих рассказов.
Из авторской суфлерской будки, зевая: «И кофе вы в Буфете тоже зря не пили»
Голоса.
Хохот Нинки.
Рев тренера.
Визг матери Ваньки Тобольцева.
Скучный голос инспектора по делам несовершеннолетних.
Плач мамы.
И голос отца. Глухой, но четко выговаривающий слова. Так, что при всем желании не понять его невозможно.
Голоса. То, как настоящие и наяву, то искаженные, будто из металлической бочки.
И картины. И запахи.
Присыпанный мукой стол и мамины руки — тоже белые. Пироги с капустой. С грибами. Самые вкусные — с вишней. И медово-ореховые пряники на Рождество.
Спортзал, полный запахов пота и пыли. Маты — спортивные и тренера. Раздевалка. «Тихон, не хочешь немного развлечься покруче? Не засс*шь?». Кто же не хочет? Тем более, тренер предлагает. Тем более Тин сам давно хотел доказать всем. И другие пацаны из секции согласились.
Темнота и тишина. Адреналин покалывает в кончиках пальцев и затылке. И вдруг все раскалывается — ярким голубым мигающим светом, звуком сирены.
Он не успел ничего сделать. И все равно — опоздал.
Лицо отца белое. Слова его: «Так будет лучше». И уже беззвучно, губами одними: «Наверное».
Тихон тогда не заплакал. Нос задрал и отвернулся. А в увозящей его машине слезы потекли. Сами собой.
Так будет лучше. Конечно. С глаз долой неугодного сына. Чтобы не позорил перед общиной. Убрать подальше. Так будет лучше, точно. Для отца.
Его голос, четко выговаривающий слова.
Так будет лучше.
И другой голос, откуда-то совсем из другого места.
— Сколько пальцев?