Нас больше нет (СИ)

— Что происходит? — голос почти не слушается меня.
— Братцу моему эти вопросы задавать будешь. Он должен был оформить сюда вызов патрульной полиции, а я отгоню эту тачку обратно. Идем, я помогу тебе забраться в кузов, спрячешься за ящики — и ни единого звука. Давид скоро будет.
Под ногами хрустит гравий, я быстро перебираю ногами, слегка прихрамывая.
— Давай. — Даниил подсаживает меня, помогая забраться в кузов, накрытый тентом.
— Сколько мне ждать? Дань, ты что-то знаешь? Можно мне позвонить? — с надеждой смотрю на него.
— Звонить нельзя, сколько ждать — не знаю. Просто не высовывайся, Лера, прошу тебя. Давид жизнью рискует ради тебя и твоей семьи. Я хочу его живым увидеть, так что просто делай, что он говорит.
Я киваю. Не уверена, что он увидел это движение в темноте, но из себя не могу вытолкать ни слова.
— Удачи вам, Лер. Брату привет от меня передашь.
Дверца кузова закрывается с громким хлопком, отделяя меня от внешнего мира. Внутри кромешная тьма, специфический запах и жуткая духота. Я сажусь на пол и жду. Мне больше ничего не остается. Давид ведь приедет? С ним все хорошо?
***
Я думала, что пережила самые жуткие минуты моей жизни, когда пришла в себя и поняла, что зажата в куске железа, ног от боли не чувствую, а рядом раздается жуткий звук. Намного позже я поняла, что этот звук принадлежал болгарке, которой распиливали дверцу автомобиля, чтобы достать из него меня.
Тогда я была дезориентирована, ничего не понимала и быстро потеряла сознание, сейчас же я жива, невредима, но страх, что обуял меня, в разы больше того. Потому что теперь я боюсь не только за себя.
Что-то пошло не так — я чувствую это всей душой. Давид знал, что я боюсь водить, знал, но все равно заставил меня сесть за чертов руль. Мы должны были улететь за границу по поддельным паспортам, но вместо этого я задыхаюсь от пыли и духоты в прицепе фуры и жду непонятно чего.
Я не знаю изначального плана, но определенно точно могу сказать, что действуем мы не по нему. У меня оказывается слишком много времени, проведенного в полном одиночестве, чтобы проанализировать все случившееся и прийти к такому выводу.
Не знаю, сколько я нахожусь в фуре, но я успеваю надумать себе самое плохое, успеваю стянуть верх формы и остаться в лифчике и топе, успеваю напугаться до остановки сердца, когда чувствую, как по руке ползет какое-то насекомое.
Разглядеть вокруг ничего невозможно: сплошная темень. Ни телефона, ни фонарика. И вот наконец-то послышались чьи-то шаги. Кто-то быстро приближается в машине, и он не один. Я напрягаюсь. Липкий страх запустил свои щупальца под кожу, парализуя меня и сводя с ума.
Я отползаю за ящик и напряженно вслушиваюсь в происходящее на улице. Заскрежетал засов, открылись дверцы, пропуская тусклый свет и прохладу. На улице уже рассвет. Я просидела здесь гораздо дольше, чем час или два.
Горло сводит, и я не могу выдавить из себя ни слова. Грудь вздымается часто-часто. Надеюсь, что это Давид.
Женский всхлип разрезает тишину и кажется настолько громким, словно кто-то закричал. Режет по ушам после того, как я долгие часы находилась в угнетающей тишине. Кто-то запрыгивает в кузов, и нас снова закрывают, погружая пространство в темноту.
— Лер? — тихое, родное.
— Д-давид? — с надрывом и жалко. Я произношу всего одно слово, и оно царапает горло. Во рту пересохло. Только сейчас понимаю, насколько сильно меня мучает жажда.
— Я, — глухо отзывается Леонов, и я выдыхаю от облегчения.
Луч фонаря освещает часть пространства, женские всхлипы становятся все громче. Я выбираюсь из своего укрытия, выползаю на середину и задерживаю дыхание, когда замечаю тонкую девичью фигурку рядом с Давидом. Это Настя. И у нее истерика.
— Что… что случилось?
— Они убили их… убили… — всхлипывает сестра, и в первое мгновенье я думаю, что мертвы Юля, брат и папа.
— Успокойся, Настя, пойдем найдем тебе место поудобней. — Давид успокаивающе гладит ее по спине, я же смотрю на них во все глаза. Никто не спешит пояснить мне, что все это значит.
 
— Давид? — говорю на выдохе.
— Не сейчас, Лер, нужно ее успокоить, — отмахивается от меня он и помогает усесться рыдающей Насте у борта.
Мне становится немного обидно. Я здесь, вообще-то, с ума сходила. Свет от фонаря прекрасно освещает фигуры напротив меня. Настя цепляется за шею Давида, утыкается в грудь. Плачет. Нарастающее чувство тревоги не покидает меня.
— Все хорошо, Настя, ты в безопасности. Мы сейчас уже поедем.
— Нет, не хорошо, — различаю ее слова между всхлипами. — Николай и Валерий мертвы. Они бы и меня, да?
— Не думай о плохом. Лучше поспи, вот, возьми выпей. — Давид достает бутылку воды из своего рюкзака, протягивает Насте. Меня же начинает мутить от осознания того, что только что сказала сестра.
Как минимум двое из нашей охраны мертвы. Во что ввязался отец?
Я вздрагиваю, когда заводится мотор, подтягиваю к груди ноги, молчу, слушая, как рыдает сестра, а Давид ее успокаивает. Мне хочется расспросить его обо всем, потребовать ответов, но прекрасно понимаю, что еще не время.
Немного отпускает, когда понимаю, что из семьи никто не пострадал, и в то же время чувствую себя эгоистичной сукой. Ведь у тех двоих тоже были свои семьи. Семьи, к которым они уже не вернутся. Из-за нас.
Фура набирает скорость, нас качает на поворотах, я переживаю, как бы по дороге ящиками не придавило, но они, кажется, надежно закреплены. Мы с Давидом смотрим друг другу в глаза, не отрываясь. Настя головой у него на коленях разместилась, он ее по волосам гладит, что-то шепчет и смотрит на меня. И взгляд его — темный, глубокий — полон холодной решимости и сожаления.
Наконец-то Настя затихает, перестает всхлипывать. Давид осторожно подкладывает под ее голову сложенную в несколько раз мастерку и поднимается, подходя ко мне.
— Как ты? — спрашивает, садясь рядом и притягивая меня к себе.
— Озадачена. Напугана. Дезориентирована. А еще потная.
— Да, здесь очень жарко, а днем, скорее всего, будет невыносимо.
Он целует меня в висок, зарывается лицом в моих волосах.
— Что происходит, Давид? Только правду, скажи мне сраную правду, я устала гадать и идти вслепую. Почему ты здесь? Разве ты не должен быть с отцом? Почему мы в грязной фуре? Почему Настя здесь, а Юра с Юлей нет? — с отчаянием в голосе спрашиваю я. — Я с ума схожу от этого всего, понимаешь или нет?
 Глава 31. Лера 
Давид, скорее всего, понимает, что молчание отдалит нас еще больше. Поэтому делает несколько вдохов полной грудью, прижимает меня к себе еще сильней, гасит фонарь и спрашивает:
— С чего именно ты хочешь начать?
Его спокойный тон остро контрастирует с моими истеричными выкриками. Я пытаюсь выровнять дыхание, не допустить приступа панической атаки. Мне до сих пор страшно.
В темноте все чувства обостряются. Близость Давида и его объятия приносят мне капельку успокоения, но лишь потому, что теперь нет повода волноваться еще и за него.
— Сначала пить дай. Умираю от жажды, — выдыхаю я, подавляя прорвавшуюся наружу истерику.
— В бутылке успокоительное, ты сразу уснешь с сестрой на пару. По пути сюда в аптеке купил и смешал. Больше воды нет, — виновато говорит он.
— Спасибо за честность. Тебе выгодней было бы усыпить и меня. — Из горла вырывается нервный смешок.
— Ага, осознанно допускаю ошибки. Но ты у меня, в отличие от Насти, девочка сильная, поэтому я не вижу причин прибегать к таким средствам. Разве что ты сама захочешь.
— Если воды здесь больше нет, значит ли это, что ты не планировал сегодня увозить нас? — внезапно приходит мне в голову. Ведь будь это не так, сюда забросили бы несколько бутылок воды и что-то перекусить. Мы ведь не в получасовую поездку собрались.
— Здесь ты ошиблась.
— Другим способом? — догадываюсь я.
— Да. В условиях получше. Но пришлось импровизировать.