Игла бессмертия (СИ)

— Вы хотите получить раскольника, — сказал князь. — И я отдам его вам, как только он закончит работу.
— Что это было там, в деревне?
— Ну зачем вам знать о моих делах? Они с вашими никак не связаны.
— Они связаны неразрывно, да и доверять вам у меня теперь нет оснований.
— Отчего? Я вас не обманывал. Впрочем, воля ваша… — Князь задумался ненадолго. — Эти люди, крестьяне, задолжали мне… Я просто возвращаю своё.
— Раскольник по вашему приказу убивает их? Насаждает чуму?
— Мор не разойдётся за пределы села. Ведь как мне получить своё? Судиться? С мужиками? Ну-с, до этого я не опущусь. А так — несколько ненужных жизней и прочих казённых крестьян спишут на болезнь, а в моих сёлах народятся взрослые дети. Я не убиваю напрасно.
— Я вам не верю. А даже если вы и говорите правдиво, всё равно это преступление и бунт.
Князь помрачнел, но сделал над собой усилие и продолжил разговор:
— А насколько вам нужен раскольник? Ваша совесть неспокойна? Вы успокоите её, получив злодея в руки. Это он делает, а не я.
— Но вы причина всему.
— Нет, вы ошибаетесь. Он появился у меня в имении после того, как казаки… — князь запнулся, — избили моих людей. Сказался отшельником, де, в святых местах познал благодать и теперь может чудеса творить. И показал… всякое. Он же предложил помощь, так что чаша весов с грехами за происходящее в селе на его стороне, не на моей.
Георгий не верил ни единому слову, но каковы были исходы? Поступиться честью и солгать, чтобы иметь больше возможностей к побегу или сказать негодяю, что он негодяй и угодить в плен, а то и в могилу?
— Вы злодей и бунтовщик, Семихватов. Я не стану иметь с вами дела. — Эти слова дались Воронцову с трудом, но, произнеся их князю в лицо, он сразу почувствовал себя лучше.
— Я ещё смогу переубедить вас, — выдавил из себя князь. — А пока побудьте в цепях. Арслан!
Вскоре Георгия приковали правой рукой к оси одной из телег перед шатром князя, чтобы был на виду не только у своих надсмотрщиков, но и у господской охраны. Цепь сделали достаточно длинной — пленник мог сделать пять-шесть шагов, так что можно сказать, устроили с комфортом.
Воронцов опустился на траву даже с некоторым воодушевлением. Казаки отбили приступ, вполне возможно, отобьют и следующий — дух татар подорван, и снова подставить грудь под картечь им будет тяжело. Осталось только сбежать из плена. Цепи? Что ж, он не был уверен, но надеялся, что его магия сможет пережечь их. Это всё же железо, не чугун.
Тем временем с добычей вернулись те, кто был отправлен в погоню за дезертирами — с десяток человек притащили кого в путах, кого на арканах.
Семихватов приказал их повесить, и мастера начали споро сколачивать виселицы, разобрав часть тележной стены.
Однако к концу дня вокруг будущего места казни стали собираться татары — у многих дезертиров нашлись родичи. Они уговаривали мурзу, и он несколько раз суетливо бегал на поклон к князю, но, судя по всему, тот жаждал крови. Первую же готовую виселицу родичи повалили и взялись за оружие. Напротив сами собой собирались сторонники Семихватова из числа его людей.
Казалось, дело дойдёт до бунта, но князь неожиданно пошёл на уступки — заменил виселицу на порку и объявил, что завтра будут переговоры, а сам ускакал куда-то, оставив разбираться Корчысова.
Но лагерь поуспокоился сам собой, ведь весть о переговорах понравилась всем, даже и пленнику. Дезертиров выпороли, но палачи особо не старались, и те ушли на своих ногах.
Татары расселись вокруг костров, закурили; в больших потемневших от копоти котлах начали варить какую-то душистую похлёбку.
Воронцову принес ужин княжий повар — утиные ножки в каком-то хитром французском соусе, свежий хлеб и бутылку красного вина. Он же сервировал столик, поднёс стульчик и даже помог умыться. Принимать пищу, однако, всё равно пришлось в цепях.
Георгий несколько расслабился и даже стал надеяться на благополучный исход. Над местом привязи натянули тент, набили свежей соломой тюфяк. Право, если бы не оковы, то вышел бы «pique-nique dans la nature»*** да и только.
 
После ужина пленник быстро заснул, но сон, поначалу покойный и умиротворённый, со временем превратился в кошмар. Сгоревший, обугленный охранник-татарин с выжженными глазницами и облезающей шматами плотью подносил ему флягу с водой и всё причитал хриплым голосом «Хабиб утреде»****, и качал сокрушённо головой.
Воронцов пытался объяснить ему, что не хотел его сжигать, что так вышло ненамеренно, но мертвец не слушал, он был поглощён только своим горем.
Пленника разбудил шум. Оказалось, вернулся Семихватов.
В лагерь вошёл небольшой отряд с князем во главе, а после въехал на телеге человек в лохмотьях и с цепью через плечо — раскольник. Сзади к телеге была привязана корова и собака.
Навстречу им выбежал мурза.
— Херметле, Борис Константинович, все спокойно, ваши приказы исполнены.
— Если бы это было в самом деле так, Корчысов, мне бы не пришлось прибегать к таким мерам, — непонятно ответил князь. — Прошу вас, — обратился Семихватов к раскольнику, — приступайте, но сделайте это за пределами лагеря.
— Благодарствую, государь-батюшка! Благодарствую! — стал кланяться тот. — Вот там, где пищали стояли, ась? Подойдёт?
Князь кивнул. Было видно, что ему не слишком нравится сама затея, но он терпел. Вся компания переместилась за укрепления.
Георгий решил полюбопытствовать, что такое будет делать колдун. Он изловчился и протиснулся на длину цепи между телегами. Стражники его покричали для виду, но понукать к возвращению не стали, они и сами были не прочь поглядеть, но обзор у них был нехорош.
По велению колдуна принесли котёл, чуть в стороне развели огонь.
Сам же колдун отвязал от телеги корову и повёл к котлу, всё время нашёптывая ей что-то на ухо. Перед самым котлом корова необыкновенно споро и послушно задрала передние ноги и встала ими внутрь.
Воронцов глядел на этой действо во все глаза, едва дышать не забывал — без сомнения, перед ним начинался магический ритуал.
В свете костра блеснул нож, колдун задрал животине голову, глубоко вонзил нож в шею и, тяжело кромсая плоть, перерезал скотине глотку. Кровь хлынула в котёл, но корова стоял всё так же спокойно, только голова у неё перекосилась набок.
Вид этого действа был до того неестественен, что Георгия передёрнуло.
Из телеги принесли козу, поросёнка и пса. Кобель, почуяв запах крови, загавкал глухо, но колдун положил ему ладонь на голову, и тот успокоился.
Всем животным отворили кровь и пустили её в котёл.
Корова осела на задницу, но передними ногами всё еще стояла в кровавой купели. Колдун заглянул внутрь и, не удовлетворившись, велел выпрячь кобылу.
Вскоре корова пала, тушу отволокли в сторону, а её место заняла лошадь. И лишь когда через край котла потекли тяжёлые тёмные струи, колдун довольно кивнул и стал палкой рисовать вокруг какие-то символы.
Воронцов поднялся и всмотрелся в начертанное. Разглядеть ничего не удалось. Тогда он тишком прочёл заклинание ворона и пустил его поглядеть. На рисунке были изображены людей со звериными головами. Их фигурки были вписаны в круг, разделённый на части и скреплённый будто бы тенётами паутины.
Колдун начал читать заклинание — незнакомые, рубленые слова сходили с его губ и будто, не исчезнув до конца, повисали в воздухе тяжким бременем. Слова эти показались Георгию чуждыми, инородными. Сделалось душно, откуда-то взялась липкая влажность, будто и не в полях происходил ритуал, а в пыточном подвале.
Глаза колдуна налились красным, из них, как из переполненного сосуда, потёк такой же красный туман. Он стёк по цепи, закрутился и тугими косами перекинулся на котёл, прошёлся по краю и впился в кровь.
 
Последнее слово заклинания камнем упало в мир — кровь взбурлила и выплеснулась наружу, разойдясь ручейками и заполнив рисунки.
— Ведите, — обронил колдун.
Помощники заозирались — они были готовы выполнить приказ, в это мгновение, кажется, любой приказ, но не знали, кого вести.