Мемуары белого медведя

Мы смело уселись друг рядом с другом на подиуме. На нас градом обрушились вспышки фотоаппаратов. По другую сторону от Ивана разместился его начальник, запах волос и трусовато-садистские движения пальцев которого приводили меня в бешенство. Если бы он подошел, я мигом оскалила бы клыки. Видимо, он догадывался о моей неприязни и потому никогда не подходил ко мне слишком близко.
— Цирк — это превосходное развлечение для рабочего класса, потому что…
Начальник уже собирался сдобрить свою скудную речь жиром важности, но тут его перебил кто-то из журналистов:
— Вас когда-нибудь кусали хищники?
Тот не нашелся что ответить, и все вопросы посыпались на Ивана:
— Правда ли, что вы разговариваете на медвежьем языке?
— Считается, что медведи похищают души людей, отчего те скоропостижно умирают. На ваш взгляд, это суеверие?
— Кхм, э-э… Я… в общем… простите… одним словом… э-э, но это не означает… — бубнил в ответ Иван.
Несмотря на его косноязычие, неделю спустя статьи о нас были опубликованы не только в нашей стране, но и в Польше, и в ГДР.
Именно то, что я сделалась автором, бесповоротно изменило мою жизнь. Точнее, это не я сделалась автором, а предложения, которые я написала на бумаге, сделали меня автором, и на этом моя история не заканчивалась. Одно достижение породило другое, моя жизнь перешла на такой уровень, о котором я прежде не имела понятия. Литературная деятельность представляла собой более опасную акробатику, чем танцы на катящемся мяче. Танцы на мяче были тяжелой работой костей и связок, причем во время репетиций у меня случались переломы и растяжения, но в итоге я все же добивалась поставленной цели и твердо знала, что мне по силам балансировать на движущемся мяче. А вот с писательством дело обстояло сложнее. Если сравнить его с мячом, куда он должен катиться? Очевидно, не по прямой, иначе я упаду. Мячу писательства следует вращаться вокруг своей оси и одновременно вокруг центра арены, как земному шару вокруг Солнца.
Письмо стоило мне тех же усилий, что и охота. Когда мой нос улавливал запах добычи, первым делом я чувствовала отчаяние. Смогу ли я поймать ее или опять не справлюсь? — типичный вопрос охотника. Если голод оказывался невыносимым, я была не в состоянии охотиться. Мне хотелось плотно поесть в первоклассном ресторане, а уж потом идти на охоту. Кроме того, перед каждой вылазкой мое тело требовало полноценного отдыха. Мои предки отсыпались в своих хорошо защищенных берлогах все зимы напролет. Как было бы здорово, если бы я могла хоть раз в год залегать в спячку и не пробуждаться, пока очередная весна не поманит меня! Настоящая зима не знает ни света, ни шума, ни забот. В крупных городах зима сокращается, а с ней сокращается и продолжительность жизни.
Воспоминание о первой пресс-конференции было поразительно четким, но все, что произошло со мной после нее, начисто стерлось из памяти. Одна работа сменялась другой. Десять с лишним лет я безостановочно выступала в жарких условиях и могла только мечтать о зиме. Все, что разрушало и нагружало мой организм, мгновенно превращалось в подкормку для моей карьеры. Других воспоминаний у меня не сохранилось.
Мой репертуар расширялся, а словарный запас разрастался, но я никогда больше не испытывала такого всеобъемлющего изумления, как в тот день, когда до меня дошло, что же представляет собой сценическое искусство. Я разучивала новые и новые номера, чувствуя себя служащей фабрики, которая, даже получая более сложное задание, воспринимала его как нечто скучное и не испытывала удовлетворения от своего труда. «Работа в цирке во многом напоминает работу на конвейере», — заявила я на конференции под названием «Гордость рабочего класса».
Морской лев прочел мою новую рукопись и сказал:
— Старайся обходиться без политической критики. Да и философия у тебя какая-то нудная. Читателям было бы куда интереснее узнать, как ты овладела цирковым искусством, не потеряв дикого начала в себе, и что ты при этом чувствовала.
Его слова вывели меня из себя, по дороге домой я купила на рынке банку меда и опорожнила ее в один миг. Больше я не писала о политике, хотя так и не разобралась, что в моих сочинениях имело к ней отношение.
 
Возможно, кто-то считал, что у меня врожденные способности к акробатике, которые я раскрыла благодаря тяжелым тренировкам и гордо демонстрировала публике. Но эта версия ошибочна. Я не выбирала профессию, не развивала свои задатки. Я просто ездила на велосипеде по арене и получала за это сахар. Вздумай я вместо езды зашвырнуть велосипед в угол, вместо еды получила бы удар хлыстом. У Ивана тоже не было выбора. Полагаю, даже пианист, который не являлся сотрудником цирка и играл у нас только от случая к случаю, никогда не задавался вопросом, есть ли у него прямо сейчас желание музицировать. Изо дня в день мы пребывали в некоем заколдованном круге, а потому делали самый минимум того, что позволяло нам выжить, и это одновременно являлось самым сложным испытанием. Я не была жертвой насилия Ивана. Ни одно движение, которое я выполняла на арене, не было излишним или бесполезным.
В жизни вообще нет выбора, а потому, оглядываясь назад, мы понимаем, что наши умения не так многочисленны, как нам виделось когда-то. Но если мы не пользуемся ими на сто процентов, нам не выжить. Таковы условия игры, и они действуют для всех, даже для избалованной молодежи из состоятельных слоев общества.
Если бы мои физические силы, старания Ивана или интерес публики хоть ненамного ослабли, сценическое искусство перестало бы существовать.
Мой рассказ, опубликованный усилиями расторопного, но не слишком совестливого издателя, привлек внимание русскоязычных людей, живущих за рубежом. Берлинский славист по фамилии Айсберг перевел первую часть моей автобиографии на немецкий язык и напечатал ее в литературном журнале. О переводе хорошо отозвались в одной весьма влиятельной немецкой газете. На адрес редакции журнала рекой потекли письма читателей, которые интересовались продолжением. Когда в Берлине вышла первая часть, здесь, в Москве, уже выпустили вторую. Оригинал и перевод начали исполнять фугу. Мне происходящее больше напоминало игру в кошки-мышки, нежели такую возвышенную разновидность музыкального произведения, как фуга. Я чувствовала себя мышью, за которой гонится кошка, и бежала все быстрее, чтобы она не поймала меня.
Конечно, господин Айсберг не смог бы опубликовать мою историю пиратским образом. Скорее всего, Морской лев продал Айсбергу права на перевод, не сообщив мне. Таким образом, мой текст превратился в некую сумму в западной валюте, которая осела в карманах Морского льва. На эту махинацию мне намекнула управдом. Я тут же помчалась к Морскому льву и призвала его к ответу. Он заверил, что ничего об этом не знает. Из-за его толстокожести я никогда не могла понять, лжет он или нет. Морской лев отвернулся и отпустил еще одно хамское замечание:
— Вместо того чтобы волноваться из-за прав на перевод, шла бы лучше писать продолжение!
Его слова проникли в мой желудок и закрутились там, вызывая желание как следует сплюнуть. Мной овладела идея мести, и я кое-что придумала, хотя самой было противно. Из телефонной будки я позвонила управдому здания, в котором располагалось издательство «Полярная звезда», и рассказала ему, что Морской лев прячет в тайнике солидную сумму в западной валюте. Вероятно, тот и так был в курсе; возможно, он тоже извлекал из этого свою выгоду. Но он должен был учитывать, что анонимный звонок мог поступить от органов безопасности, которые хотели проверить его законопослушность. Он не мог позволить себе оставить мое сообщение без внимания, иначе рисковал сам оказаться за решеткой. Так что он первым делом проинформировал Морского льва и только потом донес на него в органы. Впрочем, все это лишь мои предположения. При обыске у Морского льва полиции не удалось найти ни кусочка западного шоколада, не говоря уже об иностранной валюте.
Вскоре до меня дошли слухи об одной одесситке, купившей у отдыхающего из Греции белоснежную машину «тойота». Соседи удивлялись, откуда у дамы взялось столько западной валюты. Незадолго до этого в Одессу заезжал Морской лев. Какой-то свидетель заявил, будто видел, как мошенник с большой спортивной сумкой заходил в дом, где проживала та дама. Мозаика в моей голове сложилась: Морской лев продал права на перевод моей автобиографии, выручил энную сумму денег в западной валюте и купил на них машину своей одесской любовнице.