Мемуары белого медведя

Матиас дарил мне чувство, что я никогда не останусь один. Он купал меня, сушил полотенцем. Старательно готовил пищу и терпеливо ждал, когда я закончу есть. Он никогда не подгонял меня. Собирал остатки еды, которые я разбрасывал повсюду, и мыл пол. Сидел рядом со мной, когда я смотрел телевизор, и давал характеристики людям, которые снимались в телепередачах. Прыгал в холодную воду, чтобы учить меня плаванию. Он каждый день читал мне газеты, а однажды исчез, даже не попрощавшись со мной.
Мне в клетку продолжали доставлять газеты. Полагаю, об этом тоже похлопотал Матиас. Чаще всего приносили одну из бесплатных берлинских газет со множеством фотографий и минимумом текста. Большинство статей были непонятными, а некоторые — душераздирающе грустными. Я не находил ни одной статьи, которая порадовала бы меня. Тем не менее, стоило мне уткнуться носом в газету, меня было не оторвать от чтения.
Роковая новость тоже дошла до меня в виде газетной статьи: Матиас мертв. Умер от сердечного приступа. Сначала я не мог понять, что это значит. Я перечитал заметку несколько раз. Внезапно до меня дошло, что я больше никогда не увижу Матиаса. Конечно, даже если бы он продолжал жить, мы вполне могли бы больше не встретиться. Но я мог бы верить, что однажды все-таки увижу его. Люди называют это «мог бы» надеждой. Мое «мог бы» умерло.
В статье сообщалось, что у Матиаса развился рак почки, а затем произошел инфаркт. Он умер мгновенной смертью, хотя это был его первый инфаркт. Почему он не пришел ко мне, пока его сердце еще билось? Он мог бы подмешать немного своей слюны в мою еду как символ своей любви. Это много бы для меня значило. Он мог бы спрятаться в толпе и окликнуть меня по имени. Я услышал бы.
В газете предлагали купить капусту и свеклу. Среди рекламируемых товаров я не обнаруживал почти ничего питательного для себя, и все же, поскольку у меня не было другого источника информации, я каждый день сгрызал ее до последнего уголка.
Однажды я прочитал чье-то мнение, что смерть Матиаса произошла по моей вине. Дескать, я подменыш, дьявол заменил мной настоящего ребенка. Матиаса пытались вразумить, но он не хотел возвращаться к настоящему ребенку и остался с Кнутом, которого считал своим настоящим ребенком. Матиас был одержим дьяволом. Я не знал ни одного животного, называемого дьяволом, потому что этот вид не был представлен в зоопарке. В другой статье журналист утверждал, что я истощил жизненную силу Матиаса. Вероятно, речь шла о молоке, которое я пил каждый день. Говорили, что на похоронах Матиаса присутствовали только самые близкие. Меня не позвали. Я не знаю, что именно люди делают на похоронах. Возможно, во время церемонии родные умерших ощущают близость к покойному. Но никто другой не был так близок с Матиасом, как я, а меня не пригласили, и причина навсегда осталась мне неизвестной.
Я читал интервью с Кристианом, в котором он говорил: «Матиас переживал хронический стресс». Опять этот стресс. Стресс обвиняли в том, что мать отвергла меня, а Матиас потерял жизнь, но зверя под названием «стресс» не существует. По крайней мере, в нашем зоопарке. Должно быть, это фантастическое животное, которое люди выдумали, как будто им мало реальных зверей. Я хотел бы поговорить на эту тему с малайским медведем, но, поскольку был разлучен с Матиасом, мне не разрешали одному гулять по зоопарку, и я больше не мог ни с кем беседовать. Находясь в отдалении от других зверей, я был вынужден сосредоточивать внимание на звуках, которые производят растения. Шелест листьев на деревьях успокаивал меня, хоть я и не понимал их языка. Воздух снаружи был горячим даже в тени. Температура моего тела поднималась при малейшем движении, и я чуть не взрывался. Приходилось спасаться от жары в бассейне.
Когда я входил в воду, публика аплодировала и наставляла на меня фотоаппараты. Я так и не мог догадаться почему. Купание быстро надоедало мне. Видимо, посетителям тоже было неинтересно наблюдать за скучающим медвежонком. Количество зрителей за последнее время резко упало. Как-то дождливым утром на меня смотрел один-единственный человек. Он не отрывал взгляда ни на миг, даже когда его руки неуклюже раскрыли черный зонтик и подняли его над головой. Порыв ветра донес до меня запах человека, и он показался мне знакомым. Кто же это? Я вытянул нос как можно дальше, нетерпеливо принюхался, сделал глубокий вдох. Это был Морис, ночной заместитель Матиаса. В былые времена он читал мне книги. Я мотнул ему головой, и Морис помахал мне.
 
После смерти Матиаса начались неприятности. Больше всего на свете мне хотелось закутаться в черное одеяло скорби и в одиночестве проживать свою боль, пока она не улетит от меня, но вместо этого мне приходилось всеми конечностями защищаться от мирского зла. Одной из самых больших проблем было наследство. А я и не подозревал, что Матиас мне что-то завещал. Как я мог претендовать на чьи-то деньги, если не получал даже своей доли в прибыли, которую приносил зоопарку? Тяжба шла не между мной и зоопарком, а между двумя зоопарками. Они спорили по поводу того, что принадлежало мне по закону, но меня даже не вызвали в суд в качестве свидетеля. Мне оставалось только следить за процессом в газетах и с каждым днем опускать голову все ниже. Зоопарк в Ноймюнстере, в котором жил мой отец Ларс, подал в суд на Берлинский зоопарк, зарабатывавший на мне большие деньги, и претендовал на семьсот тысяч евро прибыли. Я потерял аппетит, когда увидел карикатуру, на которой мое тело превращалось в значок евро. В другой статье рассказывалось о ядовитом шоколаде, якобы посланном мне в подарок.
Кто владеет отцом, владеет и сыном, а следовательно, и его имуществом — одна из газет ссылалась на некий закон, устанавливающий это право собственности. В другой газете журналист писал, что этот отсталый закон нельзя применять в современном обществе. Как бы то ни было, Ной-мюнстерский зоопарк утверждал, что я вместе со своим имуществом принадлежу ему. Берлинский зоопарк сдался и предложил Ноймюнстерскому компенсацию в сумме триста пятьдесят тысяч евро и ни цента больше. По крайней мере, таково было положение дел, о котором я узнал из прессы.
Никогда прежде мне и в голову не приходило, что я могу быть объектом торговли. Выяснилось, что благодаря моей популярности в зоопарке бывает намного больше людей, чем раньше, а кроме этого, в продаже имеются самые разные «товары с Кнутом», которые тоже пользуются успехом у покупателей. Уже проданы десятки тысяч игрушечных белых медвежат с моей физиономией — маленький пластмассовый Кнут, Кнут среднего размера, пушистый Кнут, огромный Кнут… Должно быть, всякий раз, когда полки с моими подобиями пустели, к черному ходу подъезжал грузовик с новой партией Кнутов. Все клоны носили имя Кнут. Я представил себе всех этих Кнутов, и мне захотелось кричать: «Вот же я — единственный настоящий Кнут!» Но меня никто не слушал. Помимо игрушек, мое изображение украшало брелоки для ключей, кружки, футболки, рубашки, свитеры и DVD-диски. В телепередаче я слышал, что желающие могут приобрести CD-диски с песнями Кнута. Игральные карты, в которых головы королей были заменены моей, чайники с ручками в виде меня. Тетради, карандаши, сумки, рюкзаки, пластиковые чехлы для мобильных телефонов, кошельки: моя мордочка мелькала всюду.
Газеты регулярно писали о людях, которые постоянно увеличивают свое состояние, строят великолепные особняки, ходят на вечеринки в черном, красном и золотом, в бархате и шелке, вставляют в уши пуговицы, украшенные драгоценными камнями, позируют фотографам. До денег мне дела не было, но одна статья взбудоражила мой разум. В ней говорилось об аресте некоего господина, подозреваемого в коррупции. Он якобы внес залог в сумме сто тысяч евро и был временно освобожден. Помнится, Матиас говорил мне о чем-то подобном. Человек может выкупить себя, по меньшей мере на определенный период. Нельзя ли мне тоже заплатить и обрести свободу от клетки?
С утра на игровой площадке было еще довольно прохладно, но, стоило солнцу достигнуть зенита, неумолимая жара усиливалась с каждой минутой и делалась особенно мучительной. От раздумий о «товарах с Кнутом» и связанных с этим судебных разбирательствах голова моя шла кругом, а ум кипел. Накрыв уши лапами, я попытался успокоить дыхание и вдруг услышал, как кто-то сказал за забором: