Дурная слава (СИ)

Она молчит.
Она меня слышит. И я чувствую, как улыбается. Маленькая негодница!
Но тем слаще будет наш поцелуй!
Я выхожу из клуба, сажусь на мотоцикл и с уже холодной головой трогаюсь с места. Теперь ночной летний ветер покладистым щенком ютится у меня на плечах, виляя метелкой-хвостом, треплет волосы, шершавым языком лижет щеки и время от времени воет мне в ухо. Наверно, на луну. А я все мчу и мчу, глядя в манящую даль, туда, где за лесополосой притаилось мое сумасшедшее счастье.
Подъехав к знакомой калитке, в последний момент я решаю не тормозить, а, снизив скорость, рассерженно рычу. Нет, я не пойду к тебе разбираться, Джонни! Я оставлю тебя…
Я твой. Ты моя.
— Тони! Лови, — летит в меня жестяная банка, как только я оказываюсь в Артурчиковом дворе.
— Вы еще не все высосали? — хмыкаю я и швыряю подачу обратно Тиму. — Ты лучше скажи, пожрать че осталось?
— Там, — неопределенно кивает он.
И пока вся эта беснующаяся масса истошно орет под охрипший сабвуфер, я отправляюсь на поиски мяса. Возле мангала в одиночку пристраиваюсь на бетонное ограждение недоделанной клумбы, в пластиковом тазике выискиваю самый мягкий, самый теплый из серединки кусок и, обнявшись с половинкой буханки хлеба, которую обнаруживаю в брошенном на газоне пакете, с жадностью принимаюсь за поздний ужин. Моя тихая размеренная трапеза утоляет не на шутку разбушевавшийся голод, расслабляет и даже приводит в порядок чувства. Жаль только, что длится недолго.
Сначала я не обращаю никакого внимания на стихшую музыку и даже не реагирую на придурковатый смех, на всеобщее оживление — слишком все однообразно от вечера к вечеру в этом цветущем малиннике. Но когда среди тонны бестолковых фраз, дурных приколов и прочей непотребной шушеры вдруг слышу до боли знакомое имя — Джон! Ну, ты попала! — отбрасываю в сторону недоеденный кусок жареного мяса, встаю со своего обжитого места и, все еще не понимая сути происходящего — а вдруг мне примерещилось? — кидаюсь в самую гущу событий.
  
20. Женя
 
Он хотел проучить меня? Показать, что это не он, а я за ним бегаю? Ну-ну, самонадеянный глупенький мальчик! Лови привет! И как только мое сообщение с прикрепленным давнишним фото улетает на его номер, я тут же принимаюсь прокручивать в голове все возможные варианты своего спасения. Но уже спустя несколько минут отчетливо понимаю, что мое спасение кроется не там, где я его пытаюсь отыскать.
Я хихикаю в темноту и, бросив короткий взгляд на скучающий телефон — а ведь этот Отелло даже не перезвонил, не переспросил, где я, а как подстреленный сорвался и тут же умчал в нависающую ночь, сумасшедший ревнивец! — как мышка шмыгаю в дом.
— Ты проголодалась, детка? — интересуется папа, застав меня в столь поздний час в кухне с разделочной доской.
— Да… Хочу сделать пару бутербродов, — предельно честно отвечаю я. Но заметив, что увлеклась с нарезкой, добавляю: — Я очень проголодалась!
— Макси бургер? — улыбается папа. — Понимаю.
И мне вновь становится неловко под его проницательным взглядом. Он делает вид, что совершенно равнодушен ко всему, что здесь происходит, но по его оживленному поведению можно легко догадаться, что это не так. К тому же «как ни в чем ни бывало» предлагает:
— Может, стоит навести морс сразу в кувшине?
— Па-ап! — напевно тяну я. Откладываю нож, оборачиваюсь и целую его в небритую щеку.
— Понял, понял. Ухожу, — смеется он и поднимает руки ладонями вверх.
А потом скрывается за дверью.
Но буквально через минуту снова заглядывает в кухню:
— Если понадобится плед для пикника, он в гардеробе.
— Па-ап! — снова «пою» я и, глядя на его счастливое лицо, тихонько хихикаю. — Какой пикник? На улице ночь!
А сама складываю бутерброды на маленький деревянный поднос, туда же отправляю несколько салфеток, небольшую гроздь винограда, два стакана…
— Прекрасное время для пикника, — подмигивает папа.
Я вижу, с каким довольством он кивает на натюрморт, и не могу не рассмеяться.
 
Кажется, я прокололась.
— Ты прав: что ни на есть, самое замечательное, — по-доброму улыбаюсь я и, готовая встречать Антона во всеоружии, отправляюсь с подносом на террасу.
Думаю, что к моменту, когда он вернется, бутерброды придутся кстати. Так же кстати, как и его несколько запоздавший звонок.
— Ну и где ты есть? — взволнованным голосом спрашивает он.
И я умиляюсь его заботливой интонацией.
— А ты где?
— В клубе. А ты?
— М-м, — интригующе тяну я. — А я дома.
— В смысле, «дома»?! — слегка тупит мой рыцарь сердца.
— Ну а где мне еще быть? Ты же не разрешаешь мне…
Но он нетерпеливо перебивает:
— А фото?
— Вижу, понравилось? — смеюсь я, представляя его лицо.
Он меня ревнует! Ревнует! Ревнует!
— Ладно, — хохотнув, соглашается он, — ты меня уделала, Джонни. Тебе удалось обвести меня вокруг пальца. Но я уже еду, еду к тебе! Ты слышишь?
Я слышу.
Молчу и улыбаюсь.
Потому что жду его. Жду. Такого смешного, ревнивого и упертого. Заведенного, слегка рассерженного, с конкретными намерениями отомстить мне. Но тем слаще будет наш поцелуй!
Я вспоминаю все минувшие взрывоопасные противостояния, от которых искрится в глазах и внутри, где-то в области сердца, и умираю от нетерпения снова нос к носу встретиться с ним. И может быть, я веду себя нелогично и безрассудно, но… Да пошли они к черту, все разумности и заморочки! В конце концов, я же не впадаю в блаженное отупение!
Запоздало сбросив звонок, я вновь возвращаюсь в дом и на цыпочках крадусь по коридору в гардеробную, решая все-таки воспользоваться советом папы и накрыть «поляну» прямо на газоне. Я шокирую Антона своим гостеприимством! А он пусть ищет подвох, которого нет.
Вернувшись на улицу, я тщательно выискиваю самое тихое и уютное место и нахожу затемненный уголок недалеко от гаража. Расстилаю плед, кидаю на него пару миниатюрных подушек, на которых можно сидеть, в серединку кладу свои съестные припасы… Морс! Думаю, папа и в этом прав. И пока, по моим подсчетам, есть несколько минут свободного времени, в который раз ныряю в кухню и возвращаюсь оттуда уже с полным кувшином напитка со льдом.
А потом снова жду. Жду, прислушиваясь к звукам ревущей музыки у соседей, голосам, гулу проезжающего по трассе транспорта, к лаю собак, трели ночных птиц. А когда знакомый рык мотоцикла взрывает улицу из-за угла, я замираю, застываю в трепетном ожидании и боюсь задохнуться от переизбытка эмоций. До одурения, до сладкого головокружения, я до безумия хочу, чтобы он улыбнулся мне своей обворожительной улыбочкой, обнял и поцеловал.
Но… Кажется, Антон проехал мимо…
Я вскакиваю: точно мимо!
Мимо же? Мимо…
И подбегаю к калитке.
Какого черта? Почему? Он завернул к соседям и тут же скрылся за тяжелыми воротами. Вот так, наглухо закрыв их за собой. А я…
Не понимая, что к чему, в порыве какой-то обуявшей меня несправедливости, я забегаю к себе во двор, мечусь по террасе, заскакиваю на перила балюстрады, чтобы разглядеть, что происходит там, за высоченным кирпичным забором, скрывающим его от меня, и, не разглядев совершенно ничего — чертов забор! чертовы соседи! чертова темнота! — решаю прибегнуть к кардинальным мерам.
Спрыгнув вниз, я уже лечу, бегу, несусь к тому месту, где есть моя испробованная лазейка. Я забираюсь на бочку, подтягиваюсь, влезаю на забор и… чтобы увидеть, что там, в общем гвалте, происходит — чертова баня! она закрывает весь вид! — аккуратно, мелкими шагами, на полном вдохе балансируя, иду по кирпичному гребню вперед и вперед.
 
Где этот хитросделанный засранец? Из какого такого соображения он поехал сюда, а не остановился возле меня?
И только миную угол пристройки, только замечаю, где эти ископаемые колбасятся в данный момент, только загораюсь надеждой увидеть того, кто так жестоко со мной поступил, как… сердце кубарем катится вниз. Я оступаюсь и, судорожно хватая ртом и пальцами воздух, неосмотрительно падаю. Прямо в вольер. В проклятый, грязный вольер! Высокий, надежный, закрытый! Из которого мне так просто не выбраться.