Жемчужинка для Мажора (СИ)

Я сглатываю и отхожу назад, упираясь спиной в стену, когда Глеб наступает. Корю себя за внезапный порыв, но уже поздно.
— Я видел Крицкую, — тихо и глухо начинает свою обвинительную речь. В его голосе больше нет ни намёка на улыбку или клоунаду. — Что она тебе сказала?
— Тебя это не касается, — отмахиваюсь, поворачивая голову в сторону. Соколовский очень близко, так, что в лёгкие пробирается его запах. Так, что трудно дышать.
— О, нет, Ариночка. Касается. Ещё как касается, — его голос низко вибрирует, отчего внутри меня что-то сжимается в тугой комок. — Ты обещала доверять мне. — Пальцы брюнета ложатся на мой подбородок. Поднимают мою голову вверх и заставляют меня посмотреть на него. — Поэтому я спрошу ещё раз. Что. Она. Тебе. Сказала?
Вопрос повисает в воздухе. Я заворожено смотрю в янтарные глаза, как зайчонок на змею, которая вот-вот его съесть. И зачем-то спрашиваю тихо:
— Зачем ты делаешь это всё, Глеб?
— Делаю что?
— Это…
Изо рта вырывается судорожный выдох, когда Соколовский проводит большим пальцем по моей нижней губе вместо ответа.
— Это? — С какой-то потаённой издёвкой интересуется парень. — Или это? — Провокационно ухмыляется, кладёт руку мне на талию, обёрнутую плотным полотенцем. И медленно, с чувством сжимает его в своей ладони, при этом, пристально глядя мне в глаза.
В груди всё сладко сжимается, а низ живота горячо пульсирует, несмотря на то, что между мной и Соколовским, словно чёрная кошка перебежала. Меня снова трясёт всю, но уже не от того, что я замёрзла. Меня поглощает другое чувство. Нечто глубокое и необъяснимое. И в то же время настолько очевидное, что трудно дышать.
— Ты, правда, хочешь знать ответ? — Глеб склоняется ко мне и нежно проводит по щеке носом.
— Хочу. — Уверенно киваю, сглатывая. Во все глаза смотрю на брюнета, который слегка отстраняется и заключает моё лицо в свои ладони. Жду с неким нетерпением и трепетом в груди.
А когда получаю долгожданный ответ, весь мой привычный мир рушится. И даже осколков не оставляет.
— Потому что я люблю тебя, Жемчужинка. И, кажется, очень давно. — Выдыхает Соколовский, и прислоняется своим лбом к моему.
  
Глава 23
 
Глеб Соколовский
— Потому что я люблю тебя, Жемчужинка. И, кажется, очень давно. — Прислоняюсь лбом к блондинистой макушке и прикрываю глаза, затаив дыхание.
Давно. Точно. С того самого знакомства в первом классе. Ещё в начальной школе я не мог пройти мимо и не дёрнуть Арину за длинные русые косы. В средней — впервые начал задирать. Кидался в неё записками, которые эта зараза не читала, а просто выкидывала в мусорку, предпочитая им свои любимые книжки.
Она никогда не обращала на меня внимания. По возможности игнорировала. Редко огрызалась, обычно молча уходила, напоследок испепеляя своими серо-голубыми ведьминскими глазищами. А в старшей школе уже у меня не было отбоя от девчонок, они сами вешались мне на шею.
Какой здравомыслящий парень откажется от такого внимания со стороны женского пола, особенно с зашкаливающим тестостероном в крови? Вот я и пустился во все тяжкие. Но предшествующим всему этому триггером, была та сама фраза… Грёбанная фраза Арины, которую я случайно услышал:
«— Соколовский? Вот уж кто мне точно не нравится, так это Глеб. Ни за какие коврижки бы с ним не встречалась. Да будь он последним парнем на планете…»
Эта фраза способствовала тому, что я менял девушек, как перчатки, абсолютно не заботясь об их чувствах. Мои же растоптали…
И эта же фраза заставляет меня тут же пожалеть о признании.
Отвергнет, отвернётся, оттолкнёт, — бьёт по голове отбойным молотком.
Но, как только я произнёс признание вслух, всё становится на свои места. Становится легче. Всё это время была только она и никого больше. С самого начала. Я столько лет занимался самообманом, а нужно было всего лишь перевести свои эмоции в слова. Попробовать хотя бы.
А не оставлять анонимный подарок в её шкафчике.
Подарок, который Арина носит до сих пор.
Жду ещё какой-то реакции от Жемчужинки. Меня всего лихорадит: от того, что промок, от волнения, от злости, что Краснов всё никак не отлипнет от моей девочки, от переизбытка чувств к этой маленькой заразе, которая играет мною все эти годы.
 
Не выдерживаю:
— Арина? Скажи хоть что-нибудь. — Прошу её на грани шепота, чувствуя себя так, словно голый перед ней стою. Уязвимый. Захочет — снова вонзит нож в моё сердце.
Но я больше не стану ранить её в ответ. Наказывать за свою боль. Отпущу, если отвергнет.
Наверное… Надеюсь, хоть это будет мне по силам — отпустить.
Решаюсь приоткрыть веки. Девушка смотрит на меня снизу вверх такими большими глазами, будто я чушь сморозил.
Хотя, почему, будто?
Ухмыляюсь. Терять мне больше нечего. А говорить, что это просто шутка — снова наступать на те же грабли, которые били по лбу все прошедшие года. Никому из нас от этого не стало легче.
Пан или пропал!
— Я люблю тебя, слышишь? — Глажу большим пальцем нежную кожу щеки. Смотрю в её глаза, похожие на сегодняшнее грозовое небо, и пытаюсь выискать на их дне хотя бы каплю взаимности. — Хочу, чтобы ты стала моей девушкой. Не могу больше с этим бороться… — Выдыхаю в конце.
Губы Жемчужинки так близко. Они манят меня, как одержимого. Так хочется смять их. Так хочется заключить её в свои объятия, крепко-крепко сжать и не отпускать. Спрятать от всего мира, от всех опасностей и плохих людей. Хочется и дальше проводить вместе дни: ездить по утрам в универ и приезжать обратно, домой; смотреть вечерами сериал, валяясь в постели, или готовиться к парам.
Но я жду. Усилием воли заставляю себя не шевелиться.
Появление Арины в моей квартире изменило всё. Она «ожила». Комнаты больше не кажутся пустыми и серыми, а тишина не давит на уши. В холодильнике теперь не только еда из доставки, но и блинчики с оладьями на завтрак, карбонара на обед и салат с закусками на ужин. И пусть ванная заставлена какими-то непонятными женскими штучками — кремами, хайлайтерами, тониками и т. д, — это самое прекрасное, что случалось с моими полками над раковиной.
Я хочу возвращаться домой — вот о чём я думаю последнюю неделю… А ещё о том, что ни за что не откажусь от этого всего по своей воле. Ни. За. Что. Не после того, как вкусил свой личный «запретный плод».
— Я… — В сознание вторгается тоненький голосок Жемчужинки. Заставляет замереть в ожидании и едва дышать. — Я не знаю, что сказать…
Внутри всё обрывается и падает куда-то в бездну. Вниз. В бесконечность. Грудь стягивают незнакомые доселе эмоции — неприятные и в какой-то степени даже болезненные.
Во рту ставится сухо, поэтому я рефлекторно сглатываю вязкую слюну, прежде чем выдавить:
— Почему?
Я, мать его, знаю почему. Не тупой. Но язык меня не слушается. Я будто растерял сто IQ где-то по дороге домой и со мной остались жалкие двадцать или сорок единиц от основного коэффициента.
Арина опускает взгляд вниз, разрывая зрительный контакт. Но не отстраняется. Её ладошки лежат на моей груди, согревая надеждой на то, что ещё не всё потеряно.
— Ты всегда издевался надо мной. — Говорит она на грани слышимости. Мне приходится напрягать слух, чтобы что-то разобрать. — Все эти годы ты высмеивал меня, демонстрировал презрение и ненависть, как минимум. Как я могу тебе сейчас поверить? — Её голос срывается на хрип.
Скворцова резко вскидывает голову, в её глазах застыли слезы. Они блестят, словно жемчуг на дне кристально чистого озера, как написали бы в её любимых книжках. Она поджимает губы, которые подрагивают, чтобы не расплакаться. Смотрит на меня испытующе. С болью на дне этих завораживающих глаз.
И я вдруг понимаю — она не меньше меня боится и переживает. Вон, как сжала кулачки, в ожидании моего ответа.
— Арина, это не шутка. — Со всей серьёзностью заявляю я и притягиваю девушку к себе. — Я не издеваюсь. Не прикалываюсь. Я люблю тебя! — Повторяю в третий раз. Для убедительности.