Юлий Ким

Часть 45 из 87 Информация о книге

3 июля
  Но тут приходят две девицы.
 Мои моральные убийцы
 (Из-под стола видать едва).
 И лезут в нос, и в глаз, и в ухо,
 И голосят навзрыд и глухо.
 Что так бессмысленно и глупо
 Идут их лучшие года.
 И что подать сюда морожено,
 А нет морожена — пирожено,
 И все вообще, что нам положено
 В расцвете наших юных лет:
 Ну там клубнику-землянику,
 И на ночь нам читайте книгу,
 И в карты нас учите кингу,
 И чтоб пельмени на обед!
 Но главное — скорее к морю.
 Туда, к простору и прибою.
 Скорей! Оставим за кормою
 И мамин глаз, и папин глас!
 И пусть по воле Посейдона
 Вода балтийская студена:
 Она согреется от нас!
 И я с убийцами не спорю.
 Я собираю про запас
 Фуфайки, кофты, полотенца.
 Куда их зябнущие тельца
 Я после моря заверну.
 И вывожу их на дорогу,
 И завожу их прямо в воду,
 И, заведя, молюся богу.
 Чтоб все они пошли ко дну.
 Они пошли ко дну без риска:
 Оно — тойсь дно — здесь слишком близко.
 Стоят по пояс и вопят:
 «Нам тёпло! Нам ужасно тёпло!»
 Хоть бы одна из них утопла —
 Нет, обе тащатся назад.
 Волной толкаемые в зад.
 А там, на берегу, маманя
 Вся преисполнена вниманья:
 Следит в пучинах роковых
 Хотя б трусы своих родных.
 Она уже в воображенье
 Все наши брызги и движенья
 Гораздо пуще нас самих
 Перестрадала (на скамейке
 В японской сидя душегрейке).
 Но мы являемся пред нею,
 Как бы сирены к Одиссею,
 И говорит она тогда:
 «Наташка, выпрямись, халда!»
 И мы идем, довольны крайне,
 И мы идем домой на Лайне,
 Где в холодильнике пельмень,
 Какую страстно поедаем,
 И, засыпая, уповаем.
 Что завтра будет ясный день.
 
  Но завтра — та же дребедень.
 Ввиду особого процессу.
 Антициклона и вообще.
 
  И я сажуся за пиесу.
 Хотя опять сажусь вотще!
 
 
5 июля
  Поскольку все во мне бунтует
 Против сиденья взаперти!
 Душа и ноги негодуют
 И гневно требуют идти.
 «Идем!» — «Куда?» — «Куда попало!
 Налево, прямо ли, направо —
 Идем!» — «Пожалуйста, идем». —
 «Куда?» — «На бывший стадион».
 
  Там, невзирая на осадки.
 Тройным кольцом ряды, палатки.
 Товары — хоз, и пром, и прод —
 И прет народ невпроворот.
 
  Там нынче ярмарка открыта:
 Свобода спроса в рамках сбыта.
 Сплошного торга толчея
 И разжиганье аппетита
 Запретной тенью дефицита:
 Там, за кустами, шито-крыто.
 Под сенью тусклого дождя —
 
  Который сыплет, каплет, сеется
 Вечор, и в ночь, и день-деньской
 С такой унылостью тупой.
 Что просто не на что надеяться
 И остается принимать.
 Как все, чего не отменить.
 
  Но скажем к чести коллектива:
 В ответ на эту хлябь небес
 Вокруг — ну просто море пива.
 Как наш земной противовес.
 Под сигаретку и под пряники.
 Из хрусталя, стекла, керамики,
 На стуле, пне или завалинке,
 Взасос, взахлеб или без паники —
 Согласно всяк своей органике —
 Кто до рубля, кто — догола,
 А некоторые товарищи
 Пьют стоя, прямо из горла
 И в небо глядя — вызывающе!
 Но там — одна сырая мгла
 Висит и смотрит безучастно.
 Как друг от друга и друг к другу
 Народ кишит разнообразно.
 Но в целом — движется по кругу,
 Гуляет, с места не сходя.
 Что так удобно для дождя.
 
  И он вовсю кропит и мочит.
 Он словно бы на каждом хочет
 Оставить влажную печать
 Сквозь все зонты, плащи и тенты.
 Придуманные нами тщетно.
 Чтобы его не замечать.
 На всем, как тщательный добавок.
 Наляпан косо мокрый след:
 Убогий серый трафарет.
 Как прейскуранты этих лавок.
 
  (Давид!
 Из наших лучших первых.
 Певец осадков атмосферных!
 Как написал он снегопад!
 Как это дивное круженье
 Тревожит нам воображенье
 И завораживает взгляд!
 И сколько музыки, и неги,
 И грусти в этой ворожбе!..
 Ну, кто — о падающем снеге.
 Кто — о грозе. Я — о дожде.
 О нем еще писала Белла,
 Но то — совсем другое дело.)
 
  Но вот указывает вектор
 На «Индивидуальный сектор».
 Не может быть. За мной! Бегом!
 К свободным частникам! Уж там-то
 Воспрянем, братцы, от стандарта
 И знаков качества на нем!
 Ну вот.
 Уставлена аллея
 Задами личных «жигулей».
 На каждой заднице, пестрея.
 Представлена галантерея
 Отдельных лиц и их семей.
 Ну вот:
 Пластмассовые клипсы;
 Почти не ношенные джинсы;
 Почти не езженный кардан.
 Ну вот:
 Набор собак и гномов.
 Артисты Чаплин и Леонов,
 Рельефы полуголых дам —
 Продукт подпольных лактионов.
 Идет по многим городам.
 Ну вот…
 Вот спекулянт загнал кроссовки
 Среди минутной потасовки.
 Вот изумительные пуговки:
 На них где личики, где буковки.
 
  Опять пластмассовые клипсы.
 Опять Леонов, как кретин.
 Нет, братцы, это только эхо
 Своих и западных витрин.
 А мне одна нашлась утеха
 В ряду свободных продавцов:
 Огромная, как лапоть, вобла.
 Была она при всем при том
 Вполне — и как еще! — съедобна,
 Жирна, упруга, как поповна,
 Сочилась, омулю подобно,
 А пиво, как уже подробно
 Рассказано, — лилось дождем.
 А дождик лил своим путем.
 
  Но двум девицам аморальным
 Чхать на дождливый мой минор.
 В тупом азарте матерьяльном
 Они летят во весь опор
 По этим лавкам и прилавкам.
 Хвост по ветру и взмылен круп,
 И только подавай мерзавкам
 То гривенник, а то и руп.
 Они норовисты и прытки,
 Они снуют в толпе, как рыбки:
 Нырнули — сгинули — нашлись.
 В руке значок, в другой — конфета.
 Ах дети! Кабы в ваши лета
 Была б у нас такая жизнь!
 Соблазнов тьма — и все доступны.
 Азарт и жадность — неподсудны.
 Вон у мамани у самой
 Глаза налево, нос направо:
 В ней страсть голодного удава
 Воюет с мудростью скупой.
 Верх взял удав. Ищи маманю
 Среди гудящей тесноты.
 
  На одинокого папаню
 Валится влага с высоты.
 И думал он:
 Весной зеленой
 Не тягостен для юных нимф
 Сей полусонный, монотонный
 И нескончаемый полив.
 А я сквозь эту монотонность
 Такую чую многотонность!
 
  Но где же дети?
 Вон. Обои.
 Живот вперед и хвост трубою.
 Идут, не чуя ног. ни рук.
 В зубах несут они трофеи
 «Беспроигрышной лотереи».
 Какою кажется вокруг
 Вся жизнь. (Что зря. заметим здраво.)
 Вот и маманя. Браво, браво:
 Взяла очередной мохер
 Для дочки. Долго выбирала.
 И снова меньше на размер.
 
  Но что за грохот барабана
 И трубный звук невдалеке?
 Подходим. Мокрая поляна.
 На ней в столпившемся кружке
 Танцуют пары в нацодеждах,
 Эстон с эстонкой визави.
 Под вальс о сбывшихся надеждах
 И состоявшейся любви.
 В согласье с бодростью мотива
 По лужам чешет перепляс.
 Старательно и терпеливо
 Участниками коллектива
 Изображается экстаз.
 Какой задор! Какие позы!
 Цените нашу молодежь!
 А по лицу катятся слезы…
 
  Какие слезы? Это дождь.
 А по лицу читаешь прямо
 Всего лишь выполненье плана.
 
  Прощай, унылая поляна.
 Ты пляшешь так же, как живешь.
 
  Пойду и сяду за пиесу.
 В ней смело я изображу
 Царя, вельможу, и принцессу,
 И праведника, и ханжу,
 И беззаветного повесу.
 Который… впрочем, не скажу.
 Иду! Скорее! Там, на Лайне,
 Моя тетрадка, майне кляйне.
 Назло треклятому дождю!
 Скорей!
 Пришел.
 
  Пейзаж знакомый.
 Но все ж не тот.
 Ах боже мой!
 Тот самый! Тот! Моей душой
 В тумане исподволь искомый.
 Моей сердечною истомой
 Взыскуемый во мгле сырой —
 Привет, Кэмп-Дэвид дорогой!
 Привет!
 И пусть пребудет тайной,
 Как я Тооминг спутал с Лайной:
 Дождь залепил ли мне стекло,
 Или надулся пива всласть я.
 Или от гнета самовластья —
 Ну, словом, не было бы счастья.
 Да вот ненастье помогло.
 Давид!
 Но будем по порядку.
 Вошел в калитку за оградку.
 Стучусь. «Да-да!» Вхожу. Давид.
 — Привет! — целуемся трехкратно.
 — Ну, очень рад. — И я обратно.
 — Давно? — Три дня уже. — Понятно.
 Погода скушная стоит.
 
  — Да, очень тошно, когда скушно.
 А… это можно?
 — Это нужно!
 И мы проходим в кабинет.
 Располагаясь тет-а-тет.
 И вынул я своей рукою
 Коньяк, откуда не пойму.
 Галина, русская душою.
 Сама не зная почему
 (А в сущности, отлично зная.
 Галине Ванне по уму
 Уступит женщина любая).
 Внесла салат и колбасу,
 Лобзнув меня по ходу дела.
 — Ну, как Москва? — Да как Москва.
 — Эфрос — Любимов?
 — Эта тема
 Себя, пожалуй, изжила.
 — А что слыхать об академии?
 — Там чересчур большое бдение.
 Лишь слухи вроде эпидемии…
 (А за окном — сырая мгла).
 — Ну, с богом! —
 Первая пошла.
 
  Ну а за первой, как по нотам.
 Приспело время анекдотам.
 Но нынче беден их сюжет:
 Всё вариации про чукчей.
 Иль нет у нас матерьи лучшей?
 Иль юмор наш сошел на нет?
 Едва ли. Может, неохота?
 Нет, видно, в том загвоздка вся,
 Что для созданья анекдота
 Язык ведь чешут обо что-то
 В глаза бросающееся:
 Об армянина; об еврея;
 Об яйца, а всего живее
 Об выдающихся людей
 Текущих дней.
 …Евреи за море уплыли.
 Армяне радио закрыли.
 И выдающихся яиц
 Не видно у текущих лиц…
 
  Но чу! Изрек Давид Самойлов
 (Имея разум Соломонов,
 Он создал ряд своих законов.
 Из коих первый и изрек):
 «В застолье первый промежуток
 Не превышает двух минуток.
 Как днесь, так присно и вовек».
 И — по второй прошлась компанья.
 Тут тело входит в первый жар.
 Тут по порядку расписанья
 Положен мемуарный жанр.
 «Вот помню я…» — Ив изобилье
 Текут неслыханные были
 
  О чем угодно, кто про что,
 Но главное — о том, как пили
 И что при том произошло:
 Какие городились шутки.
 Какие проводились сутки.
 Какие рвались незабудки
 С цветущих некогда полян —
 И только скачут промежутки
 Под этот аккомпанеман!
 
  И я все думал: что за диво?
 Каким веселием полна
 В воспоминаниях Давида
 Вся пройденная им война!
 Быть может, суть в догадке смутной,
 Что это счастье, этот пыл
 Был вызов смерти поминутной?
 Не знаю. Главное, что — был.
 Предмет, казалось бы, ничтожный:
 Как доставали самогон.
 Сивуху, шнапс, одеколон
 При обстановке невозможной.
 Но для меня — простите мне! —
 Веселье этих приключений
 Значительнее всех значений
 И всех фанфар о той войне.
 
  …Когда, бывало, в час бессонный
 Воспоминаний длинный ряд
 На смотр выводишь неуклонный —
 И генералов, и солдат —
 Вдруг впереди важнейших дат,
 И знаменательных ступеней,
 И замечательных свершений
 Ты замечаешь — бог ты мой! —
 Совсем иные эпизоды.
 Какие легкою рукой
 Зачислил в отставные взводы.
 Но память выровняла строй,
 И, дружно выступив сквозь годы,
 Они стоят перед тобой.
 
  …Ночь на вокзале азиатском.
 Два слова у товарняка.
 
  …Далекий отклик маяка
 Огню на берегу камчатском.
 
  …Не помню, в чьей-то мастерской
 Лицо, рисунок акварельный…
 
  А это — эпизод похмельный.
 Он тоже лезет в первый строй,
 И прав, собака!
 Лучше я
 
  Закончу счет событьям давним
 И подытожу, что нельзя
 Поверхностное путать с главным.
 Давид!
 Давид берет тетрадь
 И начинает вслух читать.
 И я внимаю…
 
  Так пьется медленно вино
 Густого южного настоя,
 И в недрах тела твоего
 Восходит солнце золотое.
 
  Так отмыкаются ларцы
 Один другого драгоценней.
 Так задыхаются скворцы
 Своею песнею весенней.
 Так море, всею глубиной.
 Легко и мощно в час прилива
 Катит волною за волной,
 И каждая неповторима.
 И счастлив склон береговой.
 
  Шел дождь, когда я шел домой.
 Что дождь? Всего лишь непогода.
 Ничтожная в масштабе года.
Перейти к странице:
Предыдущая страница
Следующая страница