В небесах принимают решение

— Боже мой, настоящий праздник! — воскликнула Лиллиан и настороженно посмотрела на него.
— А ты умеешь готовить?
Этот вопрос напомнил Лиллиан, что женщины ее типа ему не нравятся. Как она поняла, он имел в виду богатых женщин, которые настолько избалованы, что не умеют практически ничего. И он был прав: она точно такая.
Лиллиан отрицательно покачала головой, чувствуя вину за то, что не знает очень многого, что знать бы следовало.
— У нас всегда были повара. Я умею немножко печь, только сомневаюсь, что можно долго питаться одними печеными изделиями.
— И что ты теперь будешь делать?
Вопрос повис в воздухе. Лиллиан попыталась скрыть удивление. С другой стороны, он, должно быть, уже понял, что она все потеряла.
Ее голос прозвучал чуточку хрипло, когда она ответила с наигранной беззаботностью:
— Научусь готовить.
Рай улыбнулся и потянулся за тарелками.
— Я накрою на стол, а ты доставай еду.
Лиллиан послушно стала раскладывать закуски. Когда с этим было покончено, Рай придвинул ей стул.
Лиллиан села, а он достал лимонад и налил его в стаканы.
Ее тихое «Почему?» прозвучало еле слышно.
— Что — почему? — спокойно поинтересовался он.
Лиллиан слегка мотнула головой.
— Почему ты такой... добрый?
Лицо Рая окаменело, а глаза сверкнули. У Лиллиан упало сердце.
— У нас неправильно сложились отношения, — наконец ответил он, — и по моей вине.
Его признание удивило ее, и она снова покачала головой. А выражение его лица стало еще более суровым.
— Сначала ты напомнила мне кое-кого, с кем я был знаком давным-давно. Я презирал ее. А теперь понял, что ошибся в тебе. Ты совсем не такая. Поэтому это все, — и он указал на накрытый стол, — в знак моего сожаления. Я хочу, чтобы ты знала, что я не такой уж законченный сукин сын.
И синие глаза Рая просветлели. Почему-то ему хотелось открыться перед ней. Это доставляло Лиллиан удовольствие, но и пугало ее. С таким человеком, как Рай Парриш, следует быть столь же откровенной.
— А она... — Лиллиан сомневалась, что имеет право спрашивать о подробностях. К тому же ей была знакома его грубость, которая являлась результатом его общения с той женщиной.
— Это была моя мать, — признался он.
От удивления Лиллиан открыла рот. А Рай продолжал низким грубым голосом, свидетельствовавшим, как она вдруг поняла, о той боли, которую он носит в себе.
— В Далласе она была светской львицей. Богатой, испорченной и красивой. Отец бегал перед ней на задних лапках. После моего рождения она поклялась, что больше не будет иметь детей, и отказалась спать с ним. Через несколько лет, когда отец пригрозил ей, что ограничит ее в средствах, потому что она была готова довести его до нищеты, она снова соблазнила его. Отец сдался, но ее тайные интриги потерпели крах, потому что оказалось, что она снова забеременела. Хотела сделать аборт, но отец заплатил ей, чтобы она родила.
Остальную часть своей истории он пересказал достаточно коротко:
— Я не помню ни ласки от нее, ни доброго слова. Для нее я всегда был слишком грязным, слишком противным и слишком шумным. Однажды я застукал ее за тем, что она бьет Чада, а ведь ему был всего один год, за то, что он опрокинул ее апельсиновый сок. Она бросила нас, когда Чаду было два. С отцом развелась и чуть не разорила его. В результате он рано умер, но никогда не переставал любить ее, не перестав ждать, что она вернется.
Наступившая тишина была прямо-таки оглушительной. Лиллиан смотрела на Рая, потрясенная услышанной исповедью, которая заставила по-другому посмотреть на все его причуды. Внезапно между ними установилась близость. Лиллиан стало безумно жаль того ребенка, каким он был, — проклятого, отвергнутого и оскорбленного — брошенного матерью. Лиллиан прошептала:
— Прости, — и положила ладонь на его руку. Глядя мимо нее, Рай ответил на рукопожатие.
Лиллиан ощутила в этот момент все его обиды, его детскую ранимость. Ребенок, который целиком зависел от бессердечной матери и эгоистичного отца. И теперь все, чего она не понимала в Рае прежде, — жесткое, грубое и агрессивное — внезапно обрело объяснение. Слава Богу, что те отвратительные вспышки гнева не имели никакого отношения к ней.
 
— Может, лучше позавтракаем, — протянул Рай. — Я пришел говорить не об этом.
Лиллиан помотала головой.
— Я рада, что ты мне все рассказал. Спасибо.
Сжав ее пальцы снова, он убрал руку. Несколько минут они ели молча. Наконец оба успокоились, и Лиллиан стала расспрашивать о Джои и Бастере.
— Бастер болеет и хромает на переднюю лапу. Джои устроил ему местечко на кухне, чтобы пес мог находиться с людьми и был все время на глазах. Самое ужасное, как только мы выпускаем его наружу, он тут же несется к бассейну. На прошлой неделе он уже намочил свои бинты, пришлось его перевязывать.
Лиллиан улыбнувшись, вытерла рот салфеткой и потянулась за лимонадом. Рай внимательно следил за ее лицом. Его суровость исчезла, но она чувствовала, что-то надвигается.
— Лиллиан, я должен сообщить тебе кое-что, что, возможно, расстроит тебя, — мягко начал он. — Я уверен, что именно поэтому ты живешь здесь и работаешь в этом баре.
Значит, он догадался. Лиллиан изо всех сил старалась выдержать испытующий взгляд этих синих глаз, но не получилось. Она опустила глаза и стала возить по скатерти своим стаканом.
— Меня... — У нее перехватило дыхание. Она попыталась улыбнуться, но улыбка больше напоминала гримасу. Она никак не могла произнести эти слова: «выбросили на улицу» — и вместо этого с фальшивой бравадой заговорила совсем о другом: — Эту неделю я жила хорошо. Нашла работу. Возможно, не такую, о какой стоило бы мечтать, но это работа. Нашла место, где могу жить и за которое в состоянии платить...
Пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами, Лиллиан заставила себя взглянуть на Рая. Она боялась утратить тот хрупкий контроль, который помогал ей справиться с болью и страхом. И еле сдерживалась, чтобы не заплакать.
Лиллиан было известно, что слезы не красят ее. Никого прежде не заботили ее чувства, даже любимого отца, который передал девочку в руки няньки. Лиллиан всегда думала, что если она будет вести себя не так, как надо, то никто не станет любить ее. И поэтому все свои муки и страдания держала при себе.
И теперь, когда вдруг возникло такое чудесное понимание между ней и этим грубоватым техасским здоровяком, который ей так сильно нравится, Лиллиан очень боялась совершить неправильный поступок и тем самым все разрушить. Она не вынесет издевательств Рая по поводу ее несчастья.
Его прямой взгляд терзал ее.
— Ракель сказала, что ваша бабушка выгнала тебя из дома. Мне все известно, Лиллиан.
Его слова просто уничтожили ее. Сердце похолодело, и глубоко внутри началась дрожь.
— Пойми, пожалуйста... Я не в состоянии говорить об этом. Не сейчас. — Она замолчала и, не удержавшись, всхлипнула. — Может быть, позже... когда мне будет все равно.
Лиллиан попыталась улыбнуться, чтобы он не подумал, что она совсем убита. Глядя на его суровое лицо, которое начало расплываться, она старалась сдержать свои эмоции, и наконец боль стала стихать.
Внезапно вскочив на ноги, Лиллиан стала убирать посуду. Страстно желая справиться с эмоциями, она все аккуратно складывала в корзину. Рай встал. Нагнувшись, он положил свои огромные руки поверх ее рук.
— Прости.
Лиллиан улыбнулась ему.
— Не извиняйся. Ты ни в чем не виноват. Ты сказал «новости». Что еще?
— Это подождет.
Она помотала головой.
— Говори сейчас. — Внезапно ей стало страшно смотреть на него.
Руки ободряюще сжали ее пальцы.
— Бабушка прислала из Нью-Йорка все твои вещи.
Лиллиан совершенно забыла о том, что Евгения обещала это сделать.
— И где они? — прошептала она.
— На ранчо. Заберешь их, когда тебе будет удобно. Можешь не спешить.
Слезы покатились у нее из глаз. Лиллиан схватила салфетку и прижала ко рту. Прошептав сдавленным голосом «извини меня», она побежала в спальню.