Джессика

Малколм, поморщившись, приступил к предписанной процедуре. На миг у него мелькнула мысль, насколько приятнее было бы наставить на эту бабу ружье и заставить рассказать все, что она знает. Но, разумеется, он не бандит, а она не Каттеридж — то есть, может, и Каттеридж, но не Эдвин. Она, скорее всего, при всей своей неприятности действительно ни в чем не виновата, по крайней мере — перед Джессикой. А потому — взаимовыгодное сотрудничество и никакого насилия.
Хозяйка вернулась, оценивающе посмотрела на усилия юноши.
— Ну да, примерно так. Если бы ее сначала ошпарить кипятком, вышло бы намного быстрее. Но газ надо экономить, и воду тоже. А тебе спешить все равно некуда, если хочешь все выслушать, — она уселась за кухонный стол, вытащила из пачки сигарету и закурила. Малколм скривился, уже не пытаясь скрыть отвращения. Только этой ядовитой вони ему и не хватало в придачу к прочим местным запахам! Но — она была у себя дома, а ему был нужен ее рассказ.
— Меня зовут Герти, — начала она, игнорируя его недовольство. — Гертруда, если полностью, хотя кому это теперь на хрен важно… Эдвин и я из не слишком благополучной семьи. Отец бросил нас, когда Эдвин едва родился. Мне тогда было девять. («Значит, ей всего-то около сорока!» — понял Малколм.) Мать говорила, что, пока она ходила беременная, он спутался с какой-то шлюхой. Больше мы никогда его не видели — ни его, ни его денег. Никаких хре́новых алиментов. Мы жили на съемных квартирах, мать работала на двух работах, чтобы обеспечить нам сносную жизнь. Мне приходилось присматривать за Эдвином, пока она на работе, так что своей жизни у меня почти не было. Конечно, богато мы все равно не жили, но и не в таком свинарнике, как этот. И не в этом хре́новом штате. Я даже хотела поступить в колледж. Но мать сказала, что для того, чтобы выйти замуж и сидеть с детьми, диплом не нужен. (Малколму вспомнилась Памела.) Что мы должны копить на хороший университет для Эдвина, потому что именно он — наша надежда. Он станет престижным врачом или адвокатом и будет грести кучу денег, и мать с сестрой не позабудет. И, в общем, почти что так оно и вышло. Только мать не успела этому порадоваться.
— Умерла? — спросил Малколм.
— Хуже. За полгода до того, как Эдвин получил свой диплом, у нее диагностировали Альцгеймера. Какое-то время она еще жила со мной, но Эдвин сказал, что он получит хорошую работу, и у него будет достаточно денег, чтобы оплатить для мамы самое хорошее заведение, где она ни в чем не будет нуждаться. Он был ее любимчиком, да, но и хорошим сыном, — Герти затянулась и закашлялась нездоровым кашлем старой курильшицы. — Ну а потом… ты, наверно, знаешь, что случилось потом. Он запорол операцию какой-то хре́новой шлюхе, которая хотела себе большие сиськи, и лишился всего. Точнее — мы лишились. У меня так и не было ни семьи, ни работы. Как-то не сложилось — то я заботилась о брате, то о матери… на себя не хватило времени. Вся надежда была на Эдвина, на его будущие заработки — он обещал, что не оставит меня… Ну и не оставил. В Миссисипи нам пришлось переезжать вместе.
— Почему в Миссисипи?
— Самый дешевый штат во всей хре́новой Америке, — Герти стряхнула пепел и тут же прикурила вторую сигарету от первой. — Ну и… у Эдвина была идея забиться в самую-самую глушь. Без интернета и телефона. Он говорил, что это ради экономии. Но, по-моему, у него уже тогда ехала крыша. А может, и еще раньше. Может, он и девку-то ту порезал не просто так.
— Какую девку? — насторожился Малколм.
— Ну ту, с сиськами. А потом вбил себе в голову, что она его преследует и все равно найдет.
— Она? Его пациентка?
— Ну а кто еще? Хотя зачем бы ей его преследовать, если она и так получила с него по суду все, что могла? Ну да когда человек… — она постучала согнутым пальцем по виску, — какая уж тут, на хрен, логика.
— У него были кошмары? — спросил Малколм.
— Кошмары? О да. Орал во сне, как резаный. В этой халупе все слышно, стены, почитай, фанерные… Я ему говорила, что ему к доктору надо, а он: «у нас на это денег нет» — что правда, то правда — «да и не поможет…» Наверно, да, не помогло бы. Потому что там не в преследовании дело было. Это, как говорится, побочный эффект…
 
— А в чем?
— Знаешь, что такое дисморфофобия?
— Патологическое отвращение к собственному телу, не связанное с реальными дефектами, — проявил эрудицию Малколм. — Например, человек так ненавидит свои ноги, что мечтает их ампутировать. И не потому, что они, скажем, кривые или волосатые, а потому, что ему кажется, что ног вообще не должно быть.
— Ну да, ну да… Вот она у него в итоге и оказалась. В один прекрасный день он отрезал себе все пальцы на правой руке. И испек их в микроволновке.
— И съел? — ужаснулся Малколм.
— Нет. Просто чтобы их уж точно не пришили обратно. Хотя кто бы ему стал их пришивать? На какие хре́новы деньги? — Герти помолчала, вдыхая дым. — Он запретил мне везти его в госпиталь. Сказал, что он все-таки хирург, и что он все уже обработал сам, левой рукой. После этого он потерял наш последний заработок. Он тут помогал местным фермерам, брался за всякую работу, иногда и по ветеринарной части, хоть у него и не было диплома — ну там быков кастрировать, например. А с одной рукой, да еще левой, уж какая работа… То есть это я так думала. А оказалось, он и левой еще кое-что может. Через два месяца он отчекрыжил собственное барахло[11].
— В смысле?
— Член и яйца, в смысле! Наловчился на быках, хренов псих… Перед этим специально напоил меня, чтобы я уж точно не помешала и не села потом за руль. Ну то есть мы вместе пили, и он, видимо, не рассчитал свои возможности. Не смог сам остановить кровь, отрубился. А я была все-таки не настолько пьяна и вызвала 9-1-1. У меня был бесплатный мобильник, их выдают малоимущим. Он не знал, я от него прятала. Он настаивал, что у нас не должно быть никаких телефонов, — она снова помолчала. — Тут уж его забрали в психушку. Признали опасным по крайней мере для себя, а может, и для других. Я, разумеется, подписала согласие… Вот тогда мне врач и рассказал про дисморфофобию. И что, возможно, она у него латентно была еще с юности, потому он и пошел в пластические хирурги, а не только потому, что там хорошо платят. Он, правда, втирал врачу несколько другую версию. Что-де это все был нервный срыв из-за того, что он лишился дела своей жизни. Что ему нужно было прооперировать хоть кого-то. Что, возможно, он также хотел наказать свою руку, сделавшую ту неудачную операцию. Хотя непонятно, при чем тут его хрен — никаких сексуальных обвинений та девка не предъявляла. Но, так или иначе, теперь это безумие прошло, и он ужасно раскаивается в том, что сделал с собой. В общем, всячески изображал, что идет на поправку. Пользовался некоторой свободой. Хотя ничего режущего ему, конечно, все равно не давали — даже маникюрных ножниц. Ногти ему, и на ногах тоже, стригла медсестра под присмотром санитара. И тут, значит, приезжает этот твой Парсонз…
— Карсон.
— Да хрен с ним, как бы его ни звали! Тоже, как и ты, говорит, мол, очень важно увидеть Эдвина. И даже когда я объяснила, что с Эдвином и где он, не отстал. И я дала ему адрес клиники, — Герти раздавила окурок в консервной банке.
— И что дальше? — поторопил ее Малколм.
— А через несколько часов мне звонят из клиники и сообщают, что мой брат мертв.
— Ты думаешь, его убил Карсон?
— Сперва я, конечно, так и подумала. Но все растолковали мне, что это невозможно. Карсон вошел в палату Эдвина вместе с сестрой, и они оба увидели труп. Эдвин уже был мертв. Только если предположить, что Карсон каким-то образом пробрался в лечебницу тайком, так же выбрался, а потом вернулся уже официально, чтобы создать себе алиби. Но это невозможно. Так они говорят.
— И как все-таки умер Эдвин?
— Ему не давали ничего острого… кажется, я уже говорила. Но у одной из сестер было хобби. Вышивание. Она занималась этим во время ночных дежурств. В принципе, медсестра, даже в таком заведении — это не часовой в армии. Никто не ждет от нее, что она будет стоять на посту по стойке «смирно». Все относятся с пониманием, если, пока нет тревоги, она, скажем, читает. Или лазит по интернету. Или вот вышивание. Конечно, уходя с поста, она должна все это запирать. Она говорит, что и запирала. Но, видимо, Эдвин как-то умудрился выкрасть у нее ключ.