Месть по-французски

Блэкторн шевельнулся, и она испытала незнакомое ей доселе ощущение, которое затруднилась бы определить.
— Ты даже представить себе не можешь, как трудно меня пресытить, — ответил Блэкторн и прижал свои губы к ее губам.
Ее так уже целовали — нечасто, но целовали. Он терзал ее губы, пока они не раскрылись в ответ; его язык проник к ней в рот властно и грубо. Жаклин не двигалась, надеясь, что она не будет ничего чувствовать и сумеет уйти в себя, как это уже много раз бывало. В душе ее существовало заветное местечко, куда она прятала свою боль и отчаяние. Убежище, единственная ее защита…
Однако постепенно ею начало овладевать отчаяние. Сейчас это у нее не получалось! Блэкторн терзал ее рот жестко и грубо. В нем полыхало неистовое желание, и на какой-то сумасшедший миг Жаклин, закрыв глаза, поддалась его злой неуемной страсти. Груди ее налились горячей тяжестью; ей вдруг захотелось касаться его, ласкать так, как она никого никогда не ласкала…
Опомнившись, Жаклин начала отчаянно сопротивляться, пытаясь отбиваться ногами, но они были пригвождены к сиденью кареты его тяжестью. Она сопротивлялась тем сильней, чем больше понимала, что гнев ее должен быть в первую очередь направлен на саму себя.
Николас вдруг поднял голову и посмотрел на нее. Глаза его сверкали, дыхание прерывалось.
— А мне показалось, что тебе это начинало нравиться, — сказал он.
— Не льсти себе! — закричала она, извиваясь под ним. — Ты мне противен!
— Прекрати! — резко сказал он. — А то хуже будет.
Жаклин затихла. Что толку кричать? Силы их неравны. «Убью, все равно убью его!» — клялась она себе, глотая злые слезы.
Она не помнила, когда плакала в последний раз, и считала, что уже не способна на это. Сначала она радовалась тому, что избавилась от этой женской слабости, — в ее жизни не было больше места слезам, сожалениям, сетованиям на судьбу. Позднее, когда жизнь ее стала не столь невыносимой, она порой жалела, что не может облегчить свою душу слезами. Но их уже ничто не могло вызвать — ни воспоминание об ужасе, который она испытала при виде родителей на эшафоте, ни память о маленьком и голодном Луи, когда она видела его последний раз — в лохмотьях, с темными запавшими глазами. Она не плакала, вспоминая те ночи, когда продавала себя, чтобы накормить брата.
И вот теперь она лежала под человеком, который когда-то мог полностью завладеть ее душой, если бы только пожелал, и ей хотелось плакать. Плакать слезами той, пятнадцатилетней, у которой вдребезги разбили жизнь…
Неожиданно Блэкторн отпустил ее и пересел на скамью напротив. Он старательно расправлял помятые манжеты и съехавший набок шейный платок. Так старательно, как будто бы ничего важнее не было на свете.
Жаклин забилась в угол кареты, как можно дальше от него. Она чувствовала себя загнанным животным, хотя Блэкторн, казалось, полностью потерял интерес к ней. Но когда он поднял на нее глаза, она поняла, что это отнюдь не так.
— Я пропустил свой завтрак и утреннее бритье, — сказал он. — Не говоря уже о том, что ты могла бы удовлетворить другие мои запросы. Теперь ты должна возместить эти потери.
— Я с удовольствием побрею тебя, — сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал ласково.
Блэкторн усмехнулся.
— В этом я не сомневаюсь, но думаю, что разумнее это поручить Тавви. Предпочитаю остаться с неперерезанным горлом.
Он откинулся на спинку скамьи, Жаклин невольно отпрянула, подобрав под себя ноги.
Блэкторн широко улыбнулся.
— Судя по всему, ты никогда не спала с мужчиной. Сознайся, что это так!
Жаклин сдержалась.
— Что ты от меня хочешь?
— Чтобы ты мне приготовила завтрак. Мы скоро остановимся у ближайшей таверны. Что-нибудь вкусное, чтобы поднять мне настроение. Может, омлет с ветчиной и грибами. Только без крысиного яда.
— Он необходим в качестве приправы, — огрызнулась она.
— Я официально назначаю тебя на должность повара, но с условием, что ты каждый раз будешь снимать пробу. Поверь мне, даже твоя ненависть ко мне не стоит того, чтобы испытать то, что испытал я. Яд — это крайне неприятно, уверяю тебя. — Блэкторн вдруг наклонился к ней и погладил по щеке. — Кажется, я оцарапал тебя, — сказал он мечтательно. — Обещаю, что побреюсь перед тем, как опять тебя поцелую.
 
Она резко откинула назад голову.
— Лучше вообще не делай этого. Тогда я забуду про крысиный яд.
— Договорились.
— Правда обещаешь? — недоверчиво спросила Жаклин.
— Беда в том, — сказал он ласково, — что я постоянно нарушаю свои обещания.
Жаклин была шокирована.
— Тебе незнакомо понятие чести?
— Не имею об этом представления, — спокойно ответил Блэкторн. — Я думал, что ты успела это понять. Человек чести не оставил бы пятнадцатилетнюю девушку одну в сходящей с ума стране. Особенно девушку, по уши влюбленную в него. Человек чести не стал бы наставлять рога своему приятелю, чтобы потом чуть не убить его на дуэли. И, наконец, человек чести не стал бы преследовать личного повара своей кузины просто за то, что у нее плохие манеры и она пыталась убить его. — Блэкторн пожал плечами. — Честь и благородство осложняют жизнь, моя дорогая. Поверь мне.
— Господи, как же ты мне противен!
— Ты повторяешься, моя красавица. Я знаю, что ты меня не переносишь, но зачем же говорить об этом без конца? Приготовь мне омлет, свари кофе — и можешь ненавидеть меня, сколько тебе заблагорассудится.
— Кофе? — недоверчиво переспросила Жаклин.
Николас усмехнулся — он был слишком проницателен, чтобы не уловить в ее голосе волнение.
— Тавернер всегда возит с собой для меня молотый кофе. На постоялых дворах на кофе рассчитывать не приходится, а я день, прожитый без кофе, за день не признаю. — Он хитро посмотрел на нее. — Будешь себя хорошо вести, получишь чашечку.
— Я стою значительно дороже, чем чашка кофе! — резко сказала она.
— Не знаю, не знаю. Наконец-то я нащупал твое слабое место. Кофе, Жаклин, — и ты дашь мне слово больше не убегать!
За чашку кофе она, пожалуй, заложила бы свое тело. Но не остатки души.
— Нет, — твердо сказала она, подавив разочарованный вздох.
— Тогда протяни руки, — устало сказал Блэкторн.
— Что?
— Руки, говорю, протяни! Или я…
Жаклин пришлось покориться, и Блэкторн связал ей кисти рук прочным шелковым шейным платком.
— Ноги связывать не буду, — сказал он. — Если решишь бежать, Тавернер теперь не колеблясь выстрелит тебе в спину. Он к тебе сейчас не очень-то расположен.
Жаклин молчала, кипя от злости. Ноги ей все равно пригодятся — если не для того, чтобы убежать, то хоть для того, чтобы отбиваться.
— Пожалуй, если ты мне улыбнешься, — лениво процедил Блэкторн, — то я все-таки позволю тебе выпить чашечку кофе.
Жаклин, нахмурившись, проглотила слюнки.
— Ну что ж, сойдет и это, моя красавица, — пробормотал Николас. Скрестив руки на груди, он с издевкой усмехнулся.
  
10.
 
Николас думал о Жаклин весь день, а потом и всю ночь, пока карета, подпрыгивая и дребезжа на ухабах, продолжала путь. Совершенно удивительная женщина! Что бы он с ней ни делал, как бы трудно ей ни приходилось, она не жаловалась, ни о чем не просила, не пыталась торговаться. Они были в дороге со вчерашнего утра, с тех пор как он вытащил ее из опрокинувшегося почтового дилижанса. Увидев, какая туша свалилась на нее, он и гроша ломаного не дал бы за ее жизнь. Но она оказалась целой, невредимой и по-прежнему преисполненной решимости довести свой план до конца.
Они несколько раз останавливались, чтобы поесть и переменить лошадей. Руки он ей развязывал только изредка. Она сидела, забившись в угол дребезжащей кареты, и не разу не пожаловалась. Николас по себе знал, как ей плохо, — у него так болело тело, будто бы его долго били. А ей-то каково? Ведь, помимо всего прочего, у нее руки связаны, и она не может ни за что ухватиться, когда они попадают в очередную колдобину.