Если любишь - солги (СИ)

Мысли сыпались, как конфетти. Я рада? Испугана? Взбудоражена и полна любопытства, это точно. Источник стал для меня личным делом. Ещё бы. Ради него мне столько пришлось перетерпеть.
Но подъём в душе сменился тревогой, когда электромобиль проскочил поворот к лётному полю и покатил по главной улице, всё прямо и прямо, в ту часть посёлка, куда я никогда не забредала.
По периметру полигон был окружён вешками. Два ряда — против оборотней, один ряд, чтобы отпугивать любопытных. Вешки излучали тревогу и неуют, так мне объяснили. А если подойти поближе — страх, такой, что в глазах темнеет и хочется без оглядки бежать прочь.
И мне захотелось. Потому что впереди, у самых вешек, ждали три больших колёсных мобиля с фотоэлектрическим напылением. Редкое сочетание, но хорошо знакомое. Высокие кабины, фургоны с окошком в задней двери. Именно в такой фургон меня посадили при аресте в Тамоне. Правда, сейчас люди у мобилей были одеты не в коричневое, как жандармы, а в чёрное, и даже издали в них легко распознавались мажисьеры.
С одним как раз спорил Марсий. Рядом мялись ещё четверо работников полигона небольшого ранга. Впервые я видела мажисьеров, которые явно находились не в своей тарелке.
Почему тут одна мелкая сошка? Где Евгения, Хельга, Аврелий, на худой конец Дитмар?
Я вышла из мобиля. Пока приглядывалась к незнакомым мажисьерам, Жюли выставила на асфальт мой саквояж и укатила не сказав ни слова.
Незнакомые мажисьеры выглядели странно. То есть сами по себе это были обыкновенные магнетики — высокие, худощавые, белокожие, с сиреневым отливом в глазах, но держались они не как светские львы на прогулке и не как учёные, поглощённые делом, а как… солдаты что ли… или жандармы. В общем, как люди, привыкшие носить форму, тянуться во фрунт и печатать шаг. Я никогда не видела мажисьеров в форме. А ещё они были крайне серьёзны и уверены в себе. Они воплощали собой власть.
— Её запрещено перевозить по земле, — втолковывал Марсий одному из "чёрных" мажисьеров. Ни эмблем, ни знаков различия на их куртках не было, но в собеседнике Марсия явно угадывался старший.
— Моя печать отменяет все запреты, — отвечал этот старший сухо, но без нажима. — Вы видели предписание. Вам недостаточно печати Малого Совета?
Стало ясно: он не пытался ни в чём убедить Марсия, просто ждал, когда доставят меня.
Марсий ответил с явным волнением, но твёрдо:
— Помимо печати Малого Совета, необходима подпись хотя бы одного гранд-мажисьера. А ваши права на владение печатью нуждаются в подтверждении…
— Параграф двадцать, — прервал его старший и перевёл взгляд на меня: — Дамзель Верити Войль?
Интересно, они говорят о двух разных печатях? Или всё-таки об одной?
Я неторопливо подошла. Саквояж поднимать не стала. Пусть "чёрные" несут. Им за это платят.
— Вы едите с нами, — заявил старший.
В его взгляде было больше красного, чем сиреневого. Лицо суровое, неподвижное. Слишком неподвижное. Он даже говорить ухитрялся, почти не раскрывая рта и едва шевеля губами. Не прячутся ли под этими губами клыки кровососа?
— А если я откажусь?
И почти одновременно со мной Марсий сказал, вскинув белёсые брови:
— Параграф двадцать — соображения высшей безопасности? Не смешите меня! Дамзель Войль никуда не поедет без санкции мажисьен Карассис.
Старший странно дёрнул головой. Воздух качнулся, и лицо Марсия налилось кровью, голубовато-сиреневые глаза выпучились. Молодой мажисьер сделал два шага назад и сел на землю, широко разинув рот.
Старший вскинул над головой руку: в его раскрытой ладони горел и переливался диск зелёного пламени. Не твёрдый предмет — водоворот энергий с бегущими по кругу огненными письменами. Все оттенки малахитового, салатового, мятного, травянистого, морского, фисташкового, изумрудного — спрыснутые золотыми искрами.
Изумрудного…
Изумрудная печать, вот что это такое! Одна из пяти древних печатей силы и власти, которыми поочерёдно владели двадцать членов Малого Совета, получая на ограниченное время исключительные полномочия и, как утверждали слухи, особый магнетический дар.
 
Зелёные отсветы падали на льняные волосы старшего, на его мраморную кожу, каменно неподвижное лицо, и сам он казался в эту секунду монументом величия и могущества с факелом, горящим чистой магией.
Обладатель печати обвёл медленным взглядом молодых мажисьеров — коллег Марсия. Под этим взглядом они — нет, не попятились, — но как-то явно стушевались и притихли.
Печать растворилась в воздухе. Старший опустил руку и повернулся ко мне:
— Ещё вопросы?
В его голосе потрескивали электрические разряды, волоски у меня на коже стояли дыбом, по спине струились мурашки. Но смотреть в глаза магнетикам я, хвала тривечным, научилась.
— Куда вы меня увозите?
Старший помешкал, оценивающе сощурил глаза:
— Одна высокопоставленная особа хочет с вами встретиться.
— Что за особа?
— Вы всё узнаете. Прошу! — жестом гостеприимного хозяина он указал на ближайший фургон. Двое "чёрных" как раз распахнули створки задней двери.
— То есть вы и сами не в курсе, — предположила я.
На это мажисьер отвечать не стал, но подал мне руку, помогая подняться на неудобную стальную ступеньку. Нутро фургона неожиданно оказались похожим на салон омнибуса. Два ряда кресел с мягкой обивкой, посередине широкий проход, на потолке дорожка светильников. Никто из "чёрных" не вошёл внутрь следом за мной. Плечистый блондин поставил на пол у двери саквояж, и створки захлопнулись.
  
30.1
 
Вот она, другая сила. Заявила о себе, когда я перестала ждать. Пришла в нужный час и взяла то, что считала своим…
Значит ли это, что скоро я увижу того, кто скрывается за инициалами В. К.?
Нигде и никогда не сообщалось, кто в данный момент владеет великими печатями. Все члены Совета равны, и не следует ставить одного над другими, тем более что печать рано или поздно побывает в руках у каждого — так гласило официальное объяснение. Но даже неискушённому в политике человеку вроде меня понятно, что тайна сама по себе — рычаг власти. А негласная власть — это шаг к произволу. Поговаривали, что на самом деле континентом правит совет хранителей печатей. Они сменяются каждые пять лет, а на заседания будто бы приходят в масках, и ни один не знает, с кем делит ответственность за судьбы мира.
Это, конечно, чушь. Евгения не скрывала, что рубиновая печать принадлежит семье Карассисов. С другой стороны, Марсий требовал подпись под постановлением. Следовательно, не знал, на кого указывала изумрудная печать. Но младших мажисьеров в такие материи могли и не посвящать — разве что случайно услышат. С третьей стороны, свидетелей предостаточно, они расскажут об изумрудной печати Евгении, и если хранители не соблюдают инкогнито, Октавия Карассис припрёт моего похитителя к стенке. Правда, к тому времени я буду уже у него в руках. И возможно, он успеет сделать со мной то, что собирался…
Всё это время я стояла у окна, глядя, как отдаляется посёлок, как исчезают из вида вешки, широким кругом обегающие полигон, а потом — как дорога стелется за мобилем гладким асфальтовым шлейфом. Но сейчас ноги ослабели, я села в кресло и закрыла глаза.
Великие печати… О духи!
Красная — Воин, или Страж, Синяя — Мудрец, или Ведун, Белая — Заступница, или Справедливая Королева, Жёлтая — солнце, зелёная… живая природа, земля? Башни Светил всегда дополнительно украшали зелёными огоньками. Я думала, для красочности. Но возможно, и у этой традиции есть давно забытые сакральные корни. Жаль, я не спросила у Сиры. Теперь уже не придётся.
 
Лёгкое дуновение ветра, запах дыма, хвои и нагретых солнцем камней…
Сон? Но я не сплю!
Губы тронуло знакомое прикосновение. Тёплые, сухие пальцы, с огрубевшей кожей, но такие нежные…
Я распахнула глаза, и Фалько прикрыл мне рот ладонью. Боялся, что вскрикну.
Но к чему кричать во сне? Во сне любое чудо возможно, даже если это сон наяву.