Если любишь - солги (СИ)
— "Чужая", — прочёл на обложке. — История запретной страсти. Жаль, конец печальный. Не люблю печальные концы. А вы?
Я покачала головой.
Он взял книгу из моих рук, небрежно бросил на кушетку. В его глазах цвели гиацинты, запах одеколона был таким густым, что казалось, ещё чуть, и можно будет увидеть облако, в котором смешались струи сандала, бергамота, кедра, мускатного ореха… Что там ещё — кардамон, имбирь, пачули… мускус и амбра? Не знаю! Что-то такое, от чего убыстряется пульс, а мысли путаются.
— Признаться, терпеть не могу бумажную работу, — сказал Дитмар с улыбкой. — Решил сбежать пораньше. Намного раньше… Вы меня ждали?
— Что? — от дерзкого вопроса ко мне вернулся дар речи.
Он нахмурился.
— У вас испуганный вид, — тон его изменился, из насмешливо-самоуверенного стал мягким, сочувственным. — Вам многое пришлось пережить, Верити. С этим трудно справиться в одиночку. Тем более, молодой девушке.
Кончиками пальцев он коснулся моей щеки.
— Но вы теперь не одна.
Пальцы скользнули по подбородку, обежали вокруг рта, тронули губы, легонько надавили…
В словах больше не было нужды. Я беспомощно ощущала, как рука Дитмара спустилась на шею, чуть сжала, погладила и двинулась ниже. Он мог бы задушить меня в этот миг, и я бы не дёрнулась, не пискнула. Так, наверное, чувствует себя кролик перед удавом — понимает свою участь и всё равно подчиняется воле хищника.
Мне бы протестовать, отбиваться, гнать наглеца вон или бежать самой, но слабость, и нега, и жар в крови заглушали шёпот гордости и рассудка. Дитмар целовал меня, не по-вчерашнему, с осторожностью, а жадно и властно, как завоеватель пленницу, руки его гуляли по моему телу, тискали и мяли всё, до чего могли добраться поверх одежды. Вдруг он рывком подхватил меня под ягодицы, притиснул к себе, к твёрдой выпуклости внизу живота, и так, навесу, пронёс до постели, бросил спиной на покрывало и сам упал сверху. Тяжёлый, сильный, будто оборотень в "Гиацинтовых холмах"…
Это было, как с Ральфом — неправильно. Слишком быстро, слишком грубо. Но Ральф против Дитмара кутёнок, и тело моё никогда не отзывалось на ласки Ральфа таким пожаром, такой жаждой подчинения.
Что теперь? Бессильно отталкивать руки Дитмара, отворачивать лицо от поцелуев, умолять:
— Нет, не надо, остановитесь, пожалуйста…
— Чего ты боишься? — тяжёлое дыхание, фиолетовый свет в глазах. — Позора? Кто посмеет тебя осудить, если рядом буду я! Забеременеть? Я биомагнетик. Не хочешь ребёнка — его не будет! Разбитого сердца? Не бойся. Я теперь всегда буду с тобой, ни за что не оставлю одну, не отдам никому. Ты моя, сейчас будешь моей!
Сопротивляться не было сил, сладкий ужас тёк по жилам. Я закрыла глаза…
Звон разбитого стекла, глухой тяжёлый удар — совсем близко. Холод сквозняка на обнажённой коже. И лёгкость оттого, что мужское тело больше не давило на меня. Дитмар успел откатиться, привстать и теперь глядел на дыру в стекле и на тротуарный брусок на ковре в двух шагах от кровати.
В следующую секунду он был уже у окна, потом — у двери. Бросил "Я сейчас" и исчез.
А мне остались острое разочарование и обида. Довёл до точки кипения, сломил волю — и бросил. Обещал, что всегда будет рядом — и нет его. Мужчина посулит, что угодно, лишь бы получить желаемое. Ральф клялся жениться, а потом…
Я осознала, что лежу на кровати с обнажённой грудью, подол мой задран до пояса, короткие шёлковые панталоны приспущены… А в окно веет свежий ветер, разгоняя мускусно-пряный дурман. Запах похоти, безмозглого звериного влечения, разгорячённой плоти и потных простыней. Запах, который пугал и отталкивал меня в день знакомства с мажисьерами, а потом заворожил, взял в плен и превратил в вожделеющую самку.
"Я биомагнетик, — сказал он. — Не хочешь ребёнка — его не будет".
Или: хочешь женщину — и она станет твоей.
Это наверняка проще, чем остановить зачатие. Нужен только верно подобранный аромат, гипноз магнетического взгляда и голоса…
Дитмар вернулся через пять минут. К этому времени я успела наскоро привести себя в порядок, а когда он вошёл, забилась в угол между окном и комодом. Между нами оборонительным валом раскинулась смятая кровать.
— Стервец успел удрать, — сообщил Дитмар с весёлой злостью. — Но ничего, это мы сейчас залатаем.
В руке у него что-то блеснуло. Драгоценный камень? Магнетический кристалл! Дитмар провёл крохотным камушком по стеклу вокруг дыры — как делают воры в синематографических картинах, прорезая проём в окне, чтобы открыть шпингалет и пробраться в чужой дом. Едва он закончил, дыра стала на глазах уменьшаться. Казалось, неровные края пробоины растут внутрь… Так лёд затягивает прорубь. Меньше, чем за минуту, стекло стало целым. А кристаллик в пальцах Дитмара уменьшился до крохотной крупинки.
Мажисьер повернулся ко мне. Он явно был доволен собой и уверен, что его трюк произвёл сильный эффект. Но увидев моё лицо, сейчас же надел маску сострадания и заботы.
— Испугалась? Иди ко мне, маленькая, — в его голосе проскользнула нотка досады от того, что приходится начинать всё сначала.
— Не трогайте меня!
Остался всего шаг — и я в его руках.
Схватила с комода статуэтку синего стекла, замахнулась. Жалкое оружие, и отнять ничего не стоит. Но иногда довольно намерения. Дитмар замер, так и не сделав последнего шага.
— Верити, успокойтесь, — теперь он был встревожен всерьёз. — Что случилось?
Вокруг уже клубился аромат соблазна. Был это одеколон, или Дитмар, как мускусная крыса, сам выделял пахучее вещество сладострастия, — всё равно. Запах, только что сводивший с ума, показался отвратительным. Но хуже всего, что глубоко внутри меня, в тёмной клоаке древних инстинктов, вновь затлело погасшее было желание… Только на этот раз пламя не разгорится. Я не позволю.
— Вы использовали магнетизм. Это бесчестно и мерзко!
— Верити…
Фиалковые венчики вокруг его зрачков то расцветали, затопляя собой всю радужку, то сжимались в бутон. Сине-фиолетовые соцветия, как узоры калейдоскопа, строились из лепестков и крупинок разных оттенков. Следить за их взаимными перетеканиями и метаморфозами, нечеловечески жуткими, но гармоничными, хотелось без конца, до шума в голове, до огненных мух в глазах… Нет, сьер мажисьер, довольно с меня ваших чар.
— Только подойдите, я буду царапаться, кусаться и кричать!
Он смотрел молча, долго, пристально — взглядом тяжелее гранитных плит на набережной Огней. Потом вдруг откинулся назад, качнулся на каблуках, заговорил отрывисто, с напором:
— Что ж, каюсь, без магнетизма не обошлось. Но и вы признайте: я вам небезразличен. Нас тянет друг к другу, с первой встречи, с той минуты, как в театральном ресторане, над столом с креветками и рыбой, соединились наши руки. Моя страсть горячее вашей. Вы сводите меня с ума, я всё время думаю о вас, не могу спать ночами, горю, как в лихорадке… Так устроены мужчины. Женская любовь созревает тихо и медленно, лишая нас терпения и здравого смысла. Я устал ждать, пока вы поймёте свои чувства и решитесь отбросить условности, внушённые ханжеским воспитанием и лицемерной общественной моралью. Я поспешил, решил форсировать события… Сожалею ли я о том, что рискнул? Ни грана! Но проклинаю себя за то, что испугал вас и оттолкнул, и прошу прощения — всей душой, всем сердцем.
О, Дитмар умел говорить, знал, как найти самые верные, самые проникновенные слова!
— Похоже, Барро прав — ликантропам нужны именно вы. Зачем, я непременно выясню. Войти сюда они не смогут, этот дом защищён куда лучше загородного сада. Им остаётся только злиться.
А сейчас злился сам Дитмар. Духи земли, да он в бешенстве! Но кого он ненавидел больше — меня за то, что раскусила магнетический трюк, или того, кто бросил камень, помешав ему получить желаемое?
Дитмар перевёл взгляд на окно, на то место, где совсем недавно была пробоина.
— Я укрепил стекло, насколько смог, но завтра же заменю его бронированным. Здесь вам ничего не грозит. И чтобы вы чувствовали себя в безопасности, я смирю свои желания. Навсегда или на время — решать только вам.