Наследница солёной воды (ЛП)

— Я люблю тебя больше, чем весь огромный океан, и акул, и китов…
Что-то вырвалось из груди Сорен, из её горла — какой-то душераздирающий звук, который был то ли рыданием, то ли криком. Может быть, и то, и другое.
Кинжал выпал у неё из рук. С грохотом упав на пол.
Рамзес удивлённо уставился на неё. Искреннее, испуганное удивление.
Сорен подняла на него глаза, не в силах найти в себе силы устыдиться слёз, скопившихся там. Больше нет. Не после всего этого.
— Прости, — сказала она. Затем снова, бессвязно, со слезами: — Папа, прости, я не знаю, что делать, я не могу спасти его сама…
Лицо Рамзеса исказилось, и он едва успел подхватить её, когда она, рыдая, упала в его объятия. Открытый, беспорядочный, выворачивающий внутренности плач. Она уткнулась лицом в грудь отца и стала оплакивать ребёнка, которым она когда-то была. Оплакивать детство, которое она потеряла… которое было украдено у неё.
И что ещё хуже, она плакала от гнева из-за женщины, которой она была, — женщины, которая не могла отбросить своё прошлое, чтобы защитить своё будущее.
Женщины, которая предпочла короля Атласа свободе Элиаса.
ГЛАВА 59
СОРЕН
Даже когда она перестала плакать, даже когда Рамзес отпустил её и пообещал, что не расскажет Адриате о том, что она едва не сделала, Сорен не вернулась в камеру Элиаса. Она не могла смотреть ему в лицо. Не зная, что она была прямо там, что было бы так легко привести Рамзеса к двери Адриаты, пролить его кровь, если бы они отказались подчиниться… а вместо этого она бросила своё оружие.
Она вернулась в свою комнату, забралась в постель и лежала в абсолютной темноте, невидящим взглядом уставившись в бездну над собой, вокруг и внутри себя.
Она потерпела неудачу. Не удалось спасти Элиаса, не удалось вернуть его домой. Потерпела неудачу во всём, что она намеревалась здесь сделать. Атлас снова подумал о ней как о враге, и Никс, возможно, даже не захочет её возвращения. Ни соль, ни звёзды не приветствовали бы её сейчас. И в любом случае, не похоже, чтобы она знала, как предпочесть одно другому.
Два разных королевства. Две разные семьи. Две разные матери.
Энна, мягкая, скрытная и ободряющая, никогда не сомневающаяся в своей вере, редко отговаривающая Сорен от опасности или выполнения долга. Когда Сорен попросила разрешения пойти в казармы, Энна не спорила с ней; она только убедилась, что Сорен точно знает, во что она ввязывается, что тренировки — это не игра, что на полях сражений гибнут люди. И когда Сорен осталась непреклонна, Энна повела её в оружейную, чтобы выбрать её первый тренировочный клинок. Когда Сорен потеряла Джиру, Энна и все её сестры пришли в её комнату и легли рядом с ней на кровать — ничего не говоря, не задавая вопросов, только предлагая силу своих рук и эхо её собственного горя.
Адриата, страстная, острая на язык и заботливая. Её месть была рождена любовью, горем настолько расплавленным и разрушительным, что изменило саму её форму, превратив из королевы солнца в королеву войны. Она приставила нож к горлу Сорен. Она баюкала Солейл и пела ей колыбельные на ночь. Она плакала, когда Сорен назвал её мамой. Она научила Солейл плавать. Она потеряла больше, чем кто-либо должен был, и получила право на возмездие.
Воспитанная одной, рожденная другой. Природа и Воспитание находятся в постоянной борьбе, ожидая, когда она выберет между ними.
Боги, у неё чесались ноги. Беспокойство гудело в её ногах и руках, резкий гул, который обещал, что сегодня ночью она не получит покоя.
Её взгляд метнулся к шкафу.
Мгновение спустя Сорен обнаружила, что крадётся по коридорам, босиком и одетая в гидрокостюм, повторяя «что я делаю, что я делаю, что я делаю» сквозь стучащие зубы.
Неуклюжий предмет в её руках продолжал тащить её то туда, то сюда, выводя из равновесия своим значительным весом. Он был больше, чем она ожидала, больше, чем мог бы использовать ребёнок. Жители Атласа называли их серфинг. Она видела их на воде, качающихся, как буйки у доков, и до сих пор думала, что они совершенно обезумели. Она видела рисунки морских чудовищ, которые безмолвно плавали под волнами, гигантских рыб, которых Каллиас называл акулами, китами и дельфинами. Она абсолютно не хотела в этом участвовать. Ни в коем случае на её надгробии не должно было быть написано, что она умерла, будучи съеденной рыбой.
 
Но на языке у неё была жажда соли, и слабый след воспоминания звал её по имени, и, боги, возможно, немного безумия — это всё, что могло её сейчас вылечить.
Её боевой товарищ должен был умереть. Она была атлаской для Никса и никсианкой для Атласа. Её родные были лжецами и предателями. Она слишком много помнила о своём прошлом, но всё равно недостаточно.
Что-то нужно было отдать. И она не знала, почему это было её решением, не знала, что заставило её встать с постели и пройтись на мозолистых ногах по тихим и пустым коридорам, заглядывая за углы, чтобы проверить, нет ли охраны, прежде чем броситься вперёд. Но что-то в её душе знало, и сегодня вечером она была достаточно отчаявшейся, чтобы довериться такому смутному и странному инстинкту.
Она прокралась на кухню, обнаружив, что там, к счастью, пусто, и выскользнула через заднюю дверь, которую всегда использовал Финн, чтобы улизнуть незамеченным.
Каким-то образом её ноги знали дорогу; она ещё не ходила к океану, только смотрела на волны за окном, и это был гораздо более окольный путь, чтобы добраться до берега. Но она не хотела, чтобы кто-нибудь увидел её из одного из многочисленных дворцовых окон и подумал, что она пытается сбежать. Лучше прокрасться незаметно и быть пойманной, когда она уже будет в воде.
Адреналин сковал её мышцы, каждый шаг и поворот были слишком резкими, каждый шум заставлял её вертеть головой в поисках источника. Но за её спиной никого не было — даже в тавернах сегодня было тихо и темно. С некромантией в городе никому не хотелось гулять допоздна.
Учитывая, что она была целью этих конкретных нападений, это был не самый умный ход с её стороны, даже не учитывая, что она только что заново научилась плавать. Но она никогда не славилась своим умом.
Добравшись до берега, она остановилась, уставившись на границу между городом и пляжем, между камнем и песком. Она медленно вытянула ногу вперёд, позволяя ей мягко опуститься на странные, шероховатые зерна.
Было холодно — холод проникал глубже в землю, чем в воздух. Холодный, изворотливый и странный, но…
Её ноги приспособились. Она знала, как ходить по нему, и прежде чем она успела подумать об этом, она уже шагала к тому, что насмехалось и звало её на одном дыхании, когда она впервые прибыла, к древнему телу, которое дышало и ревело, как легендарный зверь, одна из немногих вещей, которые заставили её задаться вопросом, действительно ли где-то в мире живут боги. Если что и кричало о боге, так это океан.
И она, смертная и маленькая, и умница, собиралась бросить этому вызов с помощью доски и нерешительной молитвы.
Элиас потерял бы свой проклятый богами разум.
— Хорошо, Солейл, — прошептала она, чувствуя себя немного глупо. Но она должна была что-то попробовать. — Покажи мне, что делать.
Затем она побежала к морю.
Вода оказалась теплее, чем она ожидала, но всё равно по всему её телу пробежали мурашки — и в тот момент, когда первая волна накрыла её, страх улетучился без оглядки.
О, она знала этого зверя. Однажды она приручила его, когда была девочкой гораздо меньше и диковатее, и каждая частичка её тела наполнялась экстазом, покоем, воспоминаниями.
Солейл легла плашмя на доску и начала грести.
На этот раз не только она — Сорен тоже была там, любуясь новыми созвездиями, мерцающими над головой, наслаждаясь порывами холодного ветра. Ничего не было потеряно и ничего не приобретено, но произошёл равный обмен — слияние прошлого и настоящего, природы и воспитания, девочки и женщины.