Наследница солёной воды (ЛП)

Надежда, головокружительная и горячая, чуть не поставила его на колени.
— Решение уже принято?
Паж кивнул, но, увидев выражение его лица, надежда Элиаса улетучилась так же быстро, как и появилась. Он сделал один шаг назад, как будто мог избежать того, что надвигалось, как будто это могло измениться, пока он этого не услышал.
Но отказываться услышать это было бы трусостью, а он не был трусом. Поэтому он прохрипел:
— Скажи мне.
* * *
— Что значит «нет»?
Дрожащие руки сжались в кулаки, недоверие болезненно разрасталось в груди, Элиас стоял в конце длинного стола, глядя прямо перед собой на свою королеву, уверенный, что он неправильно её расслышал.
— Офицер Лоч, — произнесла Энна слишком мягко, таким тоном, который обещал плохие новости. — Мы не можем позволить себе послать больше солдат в Атлас…
— Как, преисподняя, мы не можем!
— Офицер Лоч.
— Энна, Ваше Величество, — быстро поправился он, заметив, как предупреждающе вспыхнули её глаза.
Это был не арсенал и не обеденный стол. Здесь он был никсианским солдатом, а не боевым товарищем Сорен, и, назвав Королеву по имени, он не получит ничего, кроме путёвки в подземелье на ночь или две.
— Они украли моего боевого товарища. Нашу принцессу. Мы не можем этого допустить!
— Элиас, — сказала Энна напряжённым голосом, — могу я поговорить с тобой снаружи, пожалуйста? Ивонн, Эмберлин… вы остаётесь здесь.
Старшие сёстры Сорен выглядели не намного лучше, чем чувствовал себя Элиас. Лицо Ивонн было каменным и бледным, челюсти стиснуты, пальцы постукивали по кинжалу, постоянно висевшему у неё на бедре, даже в её прекрасном шелковом платье. Эмберлин, казалось, была в нескольких шагах от откровенной ярости, её тёмные глаза копировали татуировки пламени, поднимающиеся по её рукам, когда она откинулась на спинку стула, так крепко вцепившись пальцами в красные шелковые рукава, что он подумал, что она может разорвать их.
Королева вывела Элиаса и остановилась в холле спиной к нему, только напряжённость в плечах выдавала её истинный страх. Она медленно опустила голову на руки.
— Я не могу отправить наших людей на самоубийственную миссию, — наконец сказала она, хотя её голос дрожал, как будто она могла разрыдаться от любого лёгкого толчка.
Она повернулась к нему лицом, в её глазах читалось разочарование.
— Я не могу. Ни ради неё, ни ради кого-либо ещё. Боги, мы даже не знаем, жива ли она всё ещё…
Жива. Слово пульсировало ярко и ужасно в тишине между ними.
— Тогда не отправляйте наших людей, — сказал он. — Пошлите меня.
Её взгляд переместился на его руку. Эта проклятая рука.
— Элиас, — начала она голосом, который он узнал, как голос, которым люди разговаривали с умирающими.
Он прервал её раньше, чем она смогла закончить, дико указывая на своё плечо, желая, чтобы он мог отрезать эту чёртову штуку и покончить с этим.
— Это только означает, что я буду определённо правильным выбором. У меня остались месяцы, если не недели. И я не хочу, чтобы они прошли без неё.
Глаза Энны мерцали тайнами, её губы были плотно сжаты, скрывая то, что она хотела сказать.
— Я не могу одобрить спасательную миссию. Мне очень жаль.
Вспыхнул гнев, тёмный и опасный.
— Как вы можете так поступать? Она же ваша дочь.
Любая мягкость, которая ещё оставалась в глазах Энны, превратилась в камень.
— Даже не думай, что я иду на это легкомысленно, Элиас. Не смей предлагать…
— Я ничего не предлагаю, Ваше Величество, — ответил он, пропитывая каждое слово ядом, вдвое более сильным, чем тот, что тёк в его венах. — Я говорю вам, что вы бросаете её умирать. И если они убьют её или, не дай бог, найдут способ сломать её, её кровь на ваших руках!
Он повернулся спиной к своей королеве и покинул холл, его ладони горели от гнева, подошвы ног болели от желания бежать с каждым шагом. Но даже когда огонь его ярости раскалил его горло, как кузницу, чувство вины притаилось, ожидая, чтобы подняться, когда гнев иссякнет. Потому что, чтобы он ни сказал Энне…
 
На её руках. Её руках.
Не её. Моих.
Он был тем, кто бросил Сорен. И хотя её кровь, возможно, была на руках Энны, она также была под его ногтями, высохла на его форме, покрыла коркой его ботинки.
Он был прав, будь он проклят богами.
— Элиас!
Он не обернулся, даже когда Аурели подошла к нему сзади.
— Что они решили? — спросила она, задыхаясь, её плечо коснулось его локтя — Аурели едва доросла до пяти футов, даже на первый взгляд. — Когда они уезжают?
— Они не едут.
Шаги Аурели замедлились, затем она снова ускорила шаг, каштановые локоны выбились из её пучка и мягко обвились вокруг лба.
— О чём ты говоришь?
— Я говорю, что Энна отказалась одобрить миссию. Никто не поедет. Они оставляют её там.
Оставляют её в руках Атласа на пытки, на то, чтобы с неё содрали кожу девятихвостыми хлыстами, а затем искупали в солёной воде, утопили и оживили, снова утопили и снова оживили, повторяя это непрестанно, говоря ей, что её бросили, и чего стоит быть верной королевству, которое недостаточно заботилось о её спасении?
И это только в том случае, если они взяли её живой.
Подступила тошнота, Элиас едва успел отшатнуться в сторону и схватить ближайшую вещь, напоминающую мусорную корзину, — бесценную вазу из выдувного стекла ручной работы, выставленную у окна, — прежде чем отдал ей то немногое, что осталось в его желудке.
Смутно, сквозь вздохи и сопровождавшие их сдавленные всхлипывания, он почувствовал, как Аурели своей маленькой ручкой успокаивающе водит кругами по центру его спины, её ладонь неприятно царапает старый шрам на этом месте. Сорен тоже всегда так делала, когда он болел, но она знала, что вместо этого нужно потереть его между лопатками.
Боги, это было смешно, что такие мелочи могли заставить его так сильно страдать.
— Прости, — прохрипел он, когда рвота, наконец, утихла.
— Я спрячу вазу, — любезно предложила Аурели, и он бы обнял её за это, если бы его дыхание не было абсолютно ужасным.
Он не чистил зубы два дня, и желчь, обжигающая горло, не помогала делу.
— Не беспокойтесь, — сказала Эмберлин, неожиданно появляясь с другой стороны.
Оружейница вырвала вазу у него из рук и сморщила нос, пока тщательно расставляла свои обожженные пальцы, чтобы не испачкаться.
— Я выброшу.
— Мне следует быть лучше, — сказал он вместо того, чтобы поблагодарить её. — Сильнее для неё.
Эмберлин долго смотрела на него, поджав губы, и он не мог прочитать выражение её лица.
— Когда мой боевой товарищ умер, — сказала она, наконец, — я неделю напивалась до тошноты, меня рвало, а потом я снова пила, чтобы заставить себя забыть, что я больна. Если бы Вонни не вытащила меня из комнаты и не окунала в ведро с ледяной водой, пока я не протрезвела настолько, чтобы горевать, я бы всё ещё была в том состоянии. Или тоже была бы мертва. Сила тут ни при чем, не тогда, когда речь о горе. Или чувство вины. Ты боролся за неё. Ты сделал всё, что мог.
По его рукам пробежала паника, угрожая вызвать новый приступ рвоты. Она произносила вещи, слишком похожие на то, как говорила его мать, когда умер его отец, как его первый капитан после того, как он нашёл голову Кайи. Как будто Сорен уже была погребена под замерзшей грязью. Как будто она уже была потеряна для них.
— Это другое. Сорен не умерла.
— Мы знаем, — раздался ещё один голос.
Ивонн стремительно приближалась к ним в размытых бархатных юбках и с выпяченной челюстью. Её угловатые черты лица всё ещё выражали шок, кулаки были сжаты, но в её глазах стояло выражение, которое он узнал: взгляд, который говорил, что она приняла какое-то решение и не изменит его, ни при каких условиях. Все Никсианские принцессы были более чем упрямы, и кронпринцесса ничем не отличалась.