Одиночка (СИ)
На второй день я спускаюсь, чтобы помочь маме с обедом. Она делает вид, что всё в порядке, по обыкновению предлагает кофе и просит порезать овощи.
— Завтра Игорь в гости после обеда приедет, — сообщает между делом. — Они из Эмиратов вернулись, вроде какие-то подарки всем хотят вручить. Останешься?
— Думаю, да, — отвечаю я, в сотый раз ловя себя на том, что завидую маминому благодушию и внутренней гармонии. К последней я всю жизнь яростно стремлюсь, но ощущаю ее лишь изредка, урывками. — Они давно приехали?
Оказывается, Игорь с семьей вернулись два дня назад, отдыхали в Абу-Даби и проживали по соседству с какой-то знаменитостью. Слушать получается вполуха. В моем состоянии никак не удается увлечься рассказом о чужом пляжном отдыхе.
При звуке телефонного звонка я извиняюсь перед мамой и, отложив нож, иду принимать вызов. На экране мигает незнакомый стационарный номер. И голос, раздавшийся в трубке, тоже незнакомый, старческий.
— Дарья? Это соседка с Продольной звонит. Отец ваш со стремянки упал, когда выпивши был. Я уж звоню предупредить… Пару дней назад было… Не знаю, как он там. Еда есть у него или нет. Ну и уход, может, какой нужен.
До треска сдавив телефон, я благодарю женщину и отключаюсь. Приходится зажмуриться и постоять так несколько секунд, чтобы собрать в кулак волю. Жизнь будто смеется надо мной, продолжая подкидывать испытания. Нашла в себе силы вылезти из кровати? А теперь будь добра, поезжай к отцу. Он там, возможно, позвоночник себе сломал.
Я скидываю фартук, который мама заботливо повязала, и вешаю его на спинку кухонного стула.
— Мам, мне к отцу съездить нужно. Соседка звонила. Он со стремянки упал.
Расслабленное лица мамы за секунду становится каменным, черты лица заостряются.
— Дурдом какой-то, честное слово. Вот что за человек? Пятьдесят ведь почти. Сколько можно окружающим проблемы доставлять? Дочь отдохнуть от него не может.
— Я просто проверю, как он, — отвечаю, оглядываясь в поисках сумки. — Через пару часов вернусь.
— Он пьяный, похоже, снова был, да? — продолжает заводиться мама, как всегда происходит при упоминании отца. — А ты все его защищать пытаешься: бросил, работает, не пьет. Не бывает бывших алкашей, Даша. Уж лучше бы суррогатом давно отравился, прости Господи, и перестал дочь мучить.
— Мам, хватит! — мой голос взвивается так высоко, что грозит пробить потолок. — Зачем ты так? Стоит его упомянуть, ты сразу превращаешься в мегеру! Я все понимаю: он тебя обижал, испортил жизнь и ты до сих пор злишься, но он же, в конце концов, папа мой!
Смахнув мокрые дорожки, за секунды щедро залившие щеки, я отворачиваюсь и несусь в прихожую. Слезы продолжают катиться, но грудь скручивает от рвущихся рыданий. Словно нужен был финальный импульс, чтобы дать боли пролиться. Про мамино отношение к отцу я все прекрасно знаю. Она так сильно хочет забыть годы, прожитые с ним, что готова затыкать уши при любом его упоминании. Она его не простила и, скорее всего, уже никогда не простит. Но я ведь не обязана разделять ее ненависть… Не могу я его ненавидеть… Не могу. Каждый раз при виде отца душу крутит. До слез жалко.
На ощупь вдеваю ноги в сапоги, на ощупь нахожу пальто. Голос мамы настигает меня, когда хватаюсь за дверную ручку. Он тихий, виноватый.
— Даш, может, Олега дождешься? Через час обещал вернуться. Он тебя отвезет.
Я мотаю головой. Не надо Олега. Пусть он остается в своем уютном доме с ароматом выпечки и цветов, подальше от вони мочи и перегара. И это я не от злости. Ему и правда ни к чему.
— Напиши, что и как, ладно? — догоняет меня перед хлопком двери. — Вдруг помощь нужна будет.
Глава 22
К тому времени как такси останавливается возле дома отца, чувствую себя полностью окаменевшей. Это тело генерирует защитную реакцию на то, что я много раз видела и через каких-то пару минут увижу снова. Бардак, валяющиеся бутылки, заляпанный стол и следы грязных ботинок на полу. И еще ненавистный запах дешевой водки, смешанный с табачной вонью.
На четвертом этаже машинально задерживаюсь возле серой металлической двери, но все же заставляю себя пройти мимо. У меня свое сражение, а Адиль пусть разбирается со своим. К тому же у него теперь есть стриптизерша — вот она пусть ему и помогает. Я не обязана думать обо всех.
Дверь в отцовскую квартиру открываю своими ключами и невольно затаиваю дыхание перед тем, как войти внутрь. Кажется, что с возрастом привыкаешь ко всему, но нет — нервы все равно сотрясает эхо паршивых воспоминаний. Невнятное бормотание, мат, звук бьющегося стекла и топот ботинок. В обуви дома ходил только пьяный отец.
Каждый волосок на теле наэлектризован ожиданием зрелища, которое откроется. Насколько ужасным оно будет? Увижу ли я рвоту, разбитую мебель или пятна крови?
В прихожей, на первый взгляд, нет ничего ужасного. Даже напротив, воздух в квартире будто стал свежее, и табачный смрад немного выветрился. Внутреннее напряжение ослабевает. Я скидываю с ног сапоги, прижимаю сумку к себе покрепче. Сейчас она мой единственный помощник и щит.
Отца нахожу лежащим на диване. При виде меня он, смущаясь, издает[N1] звук, означающий приветствие, и пытается приподняться. По скованности движений можно заподозрить травму бедра, хотя полной уверенности в этом нет, так как ноги прикрыты одеялом.
— Привет, — сухо здороваюсь я и, оторвав от себя сумку, ставлю ее в кресло.
В щите больше нет нужды: окружающая обстановка выглядит на удивление безобидно. Шторы раздвинуты, а через открытую форточку в комнату затекает прохладный влажный воздух. Журнальный столик рядом с диваном чистый, на нем стоит тарелка с недоеденным бутербродом и открытая минералка. Никакой батареи водочных бутылок, никакого мусора. Квартира выглядит так, будто в ней кто-то прибрался.
— Мне соседка позвонила, — поясняю я, немного растерявшись от неоправданных ожиданий. — Сказала, что ты упал.
Поморщившись, отец предпринимает попытку сесть, но безрезультатно. В итоге просто подтягивает повыше подушку.
— Было, ну. Стремянка, зараза, неустойчивая…
— Или ты снова пил, — едко замечаю я.
Шамкая губами, отец отводит глаза, но отрицать не пытается. Да и зачем? Я же не жена, которую нужно всеми правдами и неправдами возле себя удержать. Сама прихожу и отчего-то никак не перестану.
— Что повредил? Врача вызывали?
— Бедро ушиб. Жить буду.
— Работу теперь пропускаешь, да? — вздыхаю я, вживаясь в роль строгого опекуна. — Чай сделать?
— У меня минералка, — кивает отец на бутылку «Нарзана». — Да нормально же всё. Зря тебя потревожили.
Внезапная вспышка злости заставляет сжать кулаки. Зря потревожили? Когда мой отец чуть не убился? А для чего я тогда вообще сюда приезжаю? Для галочки? Как рядовой волонтер?
— Ты зачем на стремянку полез? — вылетает у меня раздраженно.
— Стены в туалете красил, — буркает отец будто нехотя и сосредотачивается взглядом на одеяле. — Ты же вроде просила.
Злость умирает во мне за секунду, заставляя руки разжаться, а сердце, напротив — собраться в комок. С отцом у меня всегда так, с самого детства. Пьяным я почти его ненавидела, но, протрезвев, отец вновь становился самым близким человеком на земле. Вот и сейчас, стоило появиться намеку, что мои просьбы были услышаны, я таю как первый выпавший снег.
— Давай все-таки чай сделаю, а потом твою ногу осмотрю, — говорю через паузу, мысленно иронизируя над тем, как ласково звучит голос.
Отцу всего-то стоило затеять ремонт в туалете, и я готова простить ему сорванное обещание не пить.
На кухне кипячу воду, щедро сыплю в чайник черную индийскую заварку. Отец любит крепкий. Лезу в холодильник, чтобы проверить наличие еды, и застываю, растерянно моргая. Паштет, палка сервелата, творог, упаковка нарезанного сыра, сок. Отец никогда себе такого не покупал, и исключено, что именно такой набор продуктов могли принести его соседи.
— Пап, а кто к тебе приходил? — выкрикиваю я, захлопывая дверцу.