Одиночка (СИ)

— А Олег где? — спрашиваю, глядя, как передо мной опускается молочник с подогретыми сливками.
— Дела у него какие-то в городе, — беззаботно откликается мама, присаживаясь напротив. — В обед вернется. А ты почему не предупредила, что приедешь? Я бы твой любимый омлет с козьим сыром приготовила и блинчики сделала.
Раздвинуть губы в еще одной улыбке стоит мне чудовищных усилий.
— Тут и так всего полно. Я не планировала приезжать… Просто так получилось.
— Вы же на дне рождения у Сени были, да? Ксюша фотографию в инстаграм выложила. Такие красотки. Платье мне твое очень понравилось. Это которое ты в том интернет-магазине заказывала? Прямо как по тебе шили… Покажешь потом. Может быть, я тоже там что-то себе подыщу.
— У меня был секс с Адилем, — выпаливаю я, глядя поверх маминого плеча.
Над столом повисает тишина. Даже тяжеловесные винтажные часы, привезенные мамой из Франции, кажется, перестают тикать. Собравшись с духом, я заставляю себя посмотреть на нее. Не знаю, правильно ли сделала, что призналась. Просто не могу носить это в себе. Хочется хотя бы ненадолго обмануться тем, что от признания станет легче. Потому что даже в то недолгое время, что разум и совесть бодрствуют, жить стало невыносимо.
— А Дима как же? — с запинкой переспрашивает мама.
Мои слова произвели на нее впечатление: она выглядит сбитой с толку и растерянной.
— Дима ничего не знает.
— Но… Ты теперь снова с… — Мама морщится и, кажется, сама этого не замечает. — С Адилем?
Не найдя сил на саркастичную усмешку, я мотаю головой. На сегодняшний день лимит фальшивого веселья иссяк.
— Нет, мы не вместе и никогда не будем. Ты всегда была права. Он меня не стоит.
— Даш… — голос мамы становится озабоченным. — Он тебя… обидел?
Все-таки от признания действительно стало легче. Вернее, от маминой на него реакции. Она не смотрит на меня как на чудовище, не прикладывает пальцы ко рту в ужасе, спрашивая, как я смогла изменить Диме, не причитает. Ее вообще другое интересует: не обидел ли меня Адиль.
Наверное, поэтому в уголках глаз собираются первые слезы. Нервы, превратившиеся в камень, впервые обмякли.
— Смотря, что подразумевать под словом «обида», — говорю я шепотом и с шумом втягиваю воздух в надежде задавить им подступающие эмоции. — Хлопнуть дверью после близости — это, по-твоему, обидно?
Лицо мамы кривится в сочувствии.
— Дашуль, ну вот как так, а? Ты же такая умница у меня… Всё сама видишь и знаешь… Не достоин он тебя. Разве нужны были новые доказательства?
Я опускаю голову. Нет, не нужны. Все, кто мне дорог, всегда об этом твердили. Разными словами, но всегда одно и то же. Адиль не тот, кто тебе нужен… Не достоин… Пугающий… Слишком разные… Не твоего уровня…
А мне каждый раз что-то мешало в это верить. Казалось, что они Адиля не знают так, как я. Не знают нас. Вот правда — какие еще нужны доказательства? Что еще ему нужно сделать, чтобы я наконец перестала быть тряпкой и навсегда его возненавидела? Плюнуть мне в лицо?
— Адиль как твой отец, Даш, — продолжает мама. — Знаешь, сколько я шансов давала? Когда он после очередного недельного запоя на коленях передо мной стоял, умоляя его не бросать?
«Отец по крайней мере прощения просил, — с горькой иронией думаю я. — Адиль меня и спустя семь лет такой чести не удостоил».
— Они одного поля ягоды. Глубоко больные люди, которые никого не могут сделать счастливым. Они даже себя не могут сделать счастливыми, Даш, понимаешь?
Я киваю. Да, понимаю. Отец — алкоголик, который из-за своей зависимости лишился всего. Адиль тоже будто намеренно отталкивает от себя все хорошее. Да, наверное, мама права. Некоторые просто не способны быть счастливыми, а значит, и тех, кто рядом, осчастливить не смогут.
Стоит мне так подумать, как в голове всплывает кадр из прошлого…
Мы с Адилем сидим в обнимку на крыше нашего старого дома. Он рассказывает о фазах луны — она ведь прямо над нашими головами, большая такая висит. У меня в руках пакет чипсов, на плечах — его куртка.
Я перебиваю, теребя Адиля за руку:
 
— Скажи, а ты счастлив когда-нибудь был?
Он кивает, отчего вдруг дикая ревность беретпри мысли, что Адиль мог когда-то быть счастливым без меня.
— Когда, можешь вспомнить? — спрашиваю.
А он плечами дергает, как всегда делает, когда смущен или не хочет отвечать.
— Если не скажешь, я сейчас встану и пойду домой, — грожу я и начинаю ерзать, будто пытаясь из его объятий высвободиться.
— Сиди, а, — недовольно ворчит Адиль, обнимая меня сильнее. — Вот сейчас, например».
— Что «сейчас например»? — буркаю я.
— Прямо сейчас чувствую себя счастливым…
— Мам… — Я поднимаю глаза, ощущая себя глубоко запутавшейся и слабой. — Не знаю, что делать с Димой. Это его убьет… Я ни разу не была в такой ситуации… Я в панике… Понятия не имею, что делать.
— Ой, Даш. — Тяжело вздохнув, мама трет виски. — Ты-то можешь ничего не говорить, но где гарантии, что Адиль не расскажет?
«Так любите, — оживает в ушах его равнодушный голос. — Хвастаться не собираюсь».
— Думаю, он не скажет.
Не знаю, откуда во мне берется такая уверенность. Вчера вполне допускала мысль, что Адиль объявит о нашем сексе во всеуслышанье, а сейчас понимаю: нет, не объявит. Если я что и успела узнать о нем за время, покамы были вместе, так это то, что делиться чем бы то ни было Адиль не любит.
— Если ты с Димой хочешь остаться, тогда не говори, — мягко советует мама. — Потому что, даже если вы вместе останетесь, о доверии можно забыть. Сама ведь говоришь, он ревнивый без повода. По-настоящему измену простить могут единицы, и на это требуется очень много времени.
У меня не было возможности представить ситуацию, в которой я говорю Диме правду, но маминым словам безоговорочно доверяю. Смогла бы я забыть измену? Думаю, нет. Слишком больно.
— Дима вряд ли меня простит. Правильнее будет сразу расстаться.
— А ты сама хочешь с ним расставаться?
Хочу ли я порвать с Димой? Мысль об этом приводит в замешательство. Мы недавно съехались, и нам хорошо вместе. У нас отличный секс, комфортный быт, общая компания. Когда я думаю о Диме, испытываю тепло. Потому что он такой: теплый, надежный, заботливый. И я люблю его. Нет, я совсем не готова с ним расстаться.
Качаю головой. Почему-то стыдно произносить вслух: «Нет, не хочу». Слишком паршиво звучит. «Вчера я изменила Диме, но расставаться с ним не хочу». Господи, и как я до такого докатилась?
— Даш, это, по-моему, твой телефон звонит? — Мама указывает пальцем в потолок, подразумевая, что мобильный звонит в спальне на втором этаже.
Я нервно скрещиваю под столом ноги. Да, мой. Эту мелодию я слышу раз по пять на дню. Звонит Дима.
Мама все понимает без слов. Тянется, чтобы похлопать меня по руке, беззвучно подсказывает: «Надо ответить». Как же хорошо, что она у меня есть. Ни слова упрека. Только поддержка.
Вымученно улыбнувшись, я отодвигаю стул и встаю. Ответить действительно нужно. Несправедливо своим молчанием заставлять Диму нервничать. Как разговаривать с ним и не задохнуться от чувства вины — другой вопрос.
  
Глава 18
 
— Привет, зай. — Дима ласково обнимает меня за талию и следом дарит ослепительную улыбку маме, вышедшей встречать его вместе со мной: — Здравствуйте, Ирма Викторовна! Вы всё хорошеете.
Мама благодарит его исполненным достоинства кивком. Никаких смущенных «ой, скажешь тоже», никакого фальшивого хихиканья. За последние лет десять она действительно нисколько не поменялась. Вот что делают отсутствие стрессов, гармония с собой и правильное питание. Я, судя по всему, к тридцати годам буду выглядеть как потасканная сандалия.
— Проходи, — бормочу, с каждой новой секундой убеждаясь в преждевременности нашей встречи.
Дима позвонил сказать, что меня заберет, а я сходу не смогла придумать причину для отказа. Какую? Что хочу побыть одна? Для него-то ведь все осталось по-прежнему.